Гопники - Владимир Козлов

– Нет. Ху-у-у-я. Нет.

– Вставай.

– Да нет… Как?

– Что как? Хватит ебать вола. Пошли.

Я хватаю его за плечи и волоку. У самого тоже самолетики в голове летают. Паша помогает вытащить Быка из «конторы». Его куртка остается там.

Держу Быка, чтоб не упал – бесполезно. Он все равно валится, потом встает на карачки и начинает тошнить. Его блевота вся красная – от чернила. Я отхожу в сторону метра на два, закуриваю. Бык кончает блевать и зовет меня:

– Э, Гонец, это ты?

– Я.

– А где мы?

– Что, не видишь? Возле «конторы». Идти можешь?

– Не знаю.

– Вытри рожу сначала. Платок есть?

– Нет.

Я бросаю ему свой – помятый и сопливый. Он вытирается и швыряет его в лужу блевоты.

– Обезьяна тебя выебет за то, что прямо возле конторы нарыгал, – говорю я.

– Не ссы. Пошли лучше отсюда.

Я беру его за руку и веду. От него воняет блевотой.

– А заебись побухали, а? – спрашивает Бык.

– Нормально.

Я довожу его до квартиры, прислоняю к дверям, звоню и ухожу.

* * *

Вечером в субботу большой сбор. Приезжаем к «клубу» – там Космонавты: человек сорок, а нас как минимум пятьдесят. Даем им пизды? Ни хера подобного. У них – металлические шары. Их «основы» орут: не подходите, а то закидаем шарами на хуй. Обезьяна говорит: насрать на шары, они все ссули, кидать не будут, это все понты, так что, полезли, вперед. Мы срываемся на Космонавтов всей толпой. Они кидают шары. Паше – в колено, Зене – в живот, а Грузину – в самую башку, но хорошо, что скользящим, а то был бы ему капут. Дальше никто не идет, все разворачиваются. Еще один шар ударяется в спину Быку. Мы все соссали и разбегаемся. Обезьяна орет – куда вы, суки? – но и сам убегает. Отбегаем метров на двести и останавливаемся. Космонавты не бегут, а стоят и ржут и показывают руками – «сосите хуй».

– Бля, пидарасы, – говорил Обезьяна. – Они бы еще с ломами вышли.

– Да, против лома нет приема, – Бык тупо смотрит на нас и трогает спину, куда ему ебнуло.

– Если нет второго лома, – кричит Цыган. Он улыбается, типа все нормально.

– Ладно, мы еще с ними встретимся, – Обезьяна злобно смотрит на Космонавтов. – Ты как, в норме? – спрашивает он у Грузина.

– Какое там в норме, бля?

Из головы у него течет кровь, и он промокает ее носовым платком.

* * *

Я выхожу погулять и встречаю Клока.

– Как дела?

– Нормально.

– С Кузьминой еще ходишь?

– Не-а.

– А что так?

– Ты что, я ни с кем долго не хожу.

– Отодрал и бросил?

– Ну, почти так.

– И не жалко было? Она ж еще малая.

– А хули жалко? Я заставлял ее, что ли? Я ведь не силой ее – она сама говорит: хорошо. Типа влюбилась. Дура еще. И мамаша у нее такая – каждый месяц – с новым мужиком.

– А папаша?

– Он с ними не живет давно. Они говорят, что выгнали его, но я не верю. Ее мамаша такая стерва, что любого заебет. Скорее всего, сам ушел.

– Ну, и как тебе с ней?

– Ну, как? Только, что целку первый раз – интересно: кровь там, хуе-мое, а на самом деле – только лишняя морока. Кроме того, она ничего еще не умеет – малая. С ней кайфа особого нет. Лучше всего – когда бабе лет восемнадцать хотя бы, чтобы уже умела ебаться, а целки всякие – пошли они в жопу. А Кузьмина теперь пойдет по рукам.

– Думаешь? Она же отличница.

– А хули разницы – отличница, двоечница? Ты думаешь, только те ебутся, про которых все знают? Так это самые последние, такую я бы и не стал ебать. Мне один мужик – пили вместе – правильно говорит: не надо ебать блядей, надо ебать порядочных женщин. Понял? А такая, которая ходит по школе в грязных спортивных штанах под платьем, ее пусть алкаши за бутылку чернила дерут.

* * *

Первого мая иду с классом на демонстрацию. Можно было забить на нее, но я решил сходить. Нас заталкивают в троллейбусы – как кильки в банку – чтобы везти без остановок в центр города. Я заскакиваю среди первых и успеваю сесть. Рядом садится Карпекина. Мы никогда не разговариваем и не здороваемся, но сегодня она сама заводит разговор:

– Как твои криминальные друзья поживают?

Она это спрашивает по-нормальному, без подъебки, и поэтому я не посылаю ее на хер, а отвечаю:

– Ты имеешь в виду Быка с Вэком?

– Ну, и их тоже.

– А остальные не друзья. Так, знакомые. Бывшие одноклассники, как и твои тоже. Слышала про Быру?

– Слышала и очень обрадовалась. Я всегда знала, что он сядет. Он подонок.

– Он ссуль. Если бы не соссал, на него другие дела бы не повесили.

– Ты ничего не понял. Дело же не в том, что повесили.

– А в чем?

– В том, что он сам к этому шел.

– Ладно, давай переменим тему.

– Можно, конечно. Но я тебя не понимаю. Зачем тебе все это? Разве интересно?

– Что интересно?

– Ну, драки район на район. Водка.

– А что тут такого?

– Ничего. Я не хочу говорить как Классная или другие учителя – они ничего дальше собственного носа не видят. Но в чем-то они правы. Ты мог бы иметь нормальных друзей, нормальную девушку. А какой нормальной девушке будет интересен хулиган и алкоголик? Ты сам видишь, что за девушки ходят с твоими друзьями.

– А что такого? Нормальные девушки.

– Ты так говоришь только чтобы мне противоречить.

– Может быть.

– Не может быть, а да.

Троллейбус останавливается, и все бросаются к дверям, расталкивая друг друга, под визг учителей, которые ни хрена не могут сделать.

Троллейбус стоит в самом центре, недалеко от площади Ленина, через которую должна была пройти демонстрация. До начала еще больше двух часов. Стоять и ждать в школьной толпе не охота, и я иду гулять.

С забитой припизженными демонстрантами улицы сворачиваю во двор. Там какие-то мужики-работяги прислонили свои флаги и транспарант «За перестройку и демократию» к стене и разливают по рюмкам водку.

– Мужики, не нальете тридцать капель? – спрашиваю я.

– А не рано еще? Какой класс?

– Десятый.

– Ну, тогда можно.

Мне наливают рюмку и суют в руку бутерброд из хлеба с кровяной колбасой.

– Спасибо. С праздником вас.

Я выпиваю и иду дальше. Во каждом дворе – такая же бухающая компания. В одной из них замечаю папу. Он стоит с какими-то алкашами возле детской песочницы, с рюмкой вина в руке, и базарит, а они слушают или, хотя бы, делают вид, что слушают.

– … Вот это было время. Начало семидесятых. Сразу после Вудстока. Первые хиппи. «Лед зеппелин», «Дип перпл». Ну, «Битлз» тоже, конечно, но «Лед зеппелин» все равно лучше…

– А что ты думаешь про Горбачева? – перебивает его мужик в кепке с колхозно-дебильным лицом.

– Ничего не думаю. Время ушло. Все это нужно было делать раньше.

Я подхожу.

– Привет, папа.

– Привет.

– Знакомьтесь – это мой сын Андрей, очень хороший парень.

– А можно и мне с вами выпить? По случаю праздника?

– Можно, конечно. Ребята, стакан моему сыну организуйте, пожалуйста.

Один из мужиков сует мне граненый стакан с недопитыми каплями «чернила» на дне. Я стряхиваю капли в траву, а другой наливает мне из бутылки Агдама.

– Ну, за праздник. Какой ни есть, а все-таки. В жизни должно быть место празднику! – говорит папа, и чокаемся только мы с ним, потому что ни у кого больше нет стаканов.

Я выпиваю одним махом и отдаю стакан одному из мужиков. Папа пьет вино мелкими глотками, «смакует». Ему насрать, что мужики ждут.

– Выпивай скорей, не держи, а то деньги вестись не будут, – говорит мужик в кепке.

– Деньги – дерьмо, – отвечает папа. Потом поворачивается ко мне.

– А где твои друзья, одноклассники?

– Там, – я машу рукой в сторону площади Ленина.

– Ты, в общем, правильно говоришь, – говорит папе мужик в кепке. – Но про Горбатого ты мало сказал. Ты главного не сказал. Что он, бля, турист сраный, а Райка его – обезьяна облезлая. Правильно?

– Неправильно. Да, он, конечно, неинтеллигентный человек, но что-то в нем есть.

Папа допивает наконец свое вино.

– Пошли, сын, отсюда. Эти пролетарии ничего не понимают.

Мне уже дало неслабо, оттого, наверное, что водка смешалась с вином, и получился «ерш».

– Ну, я, это… к своим пойду, – говорю я.

– Ну, давай, давай.

Папа хочет пожать мне руку, потом, вспоминает, что мы вечером увидимся дома, – хотя он, скорее всего, будет пьяный в жопу и я, может быть, тоже – и прячет свою руку в карман.

С трудом я нахожу своих, хотя мог и не искать вообще: на хера мне эта демонстрация вонючая? Гнус замечает, что я пьяный.

– Ну, это еще что? Где ты уже выпил?

Я молчу.

– Иди домой, не позорь школу.

– Как домой? Троллейбусы не ходят.

– Ладно, вставай тогда в середину колонны, чтоб в глаза не бросаться.

Так говорит, типа для меня это кайф охренительный: пройти в этой сраной колонне мимо трибуны, не которой стоят всякие гондоны и обезьяны и улыбаются и машут руками.

Егоров и другие пацаны лузгают семечки, сплевывая шелуху в кулаки. Я выставляю руку, и мне тоже отсыпают. Я лузгаю их и сплевываю прямо на асфальт.