Развод. Игра на выживание - Лина Коваль

я лихорадочно подскакиваю с кровати.

— Да… малышка, — слышу дрогнувший голос. — Я соскучился. Очень сильно по тебе и Ване.

— Я тоже, папочка. Когда… ты приедешь?

— Скоро. Вот увидишь, совсем скоро мы встретимся.

— Папа, ты что больше не любишь маму? Нас не любишь?

— Тебя очень люблю, моя девочка. И Ваню люблю. Всех.

Слезы душат. Внутренности выворачивает наизнанку. Ничего не соображаю. Сминаю в руках ткань атласной ночнушки, а потом переступаю с ноги на ногу.

Включаю свет в ванной и захожу внутрь, прикрывая за собой тяжелую дверь. А потом слабо стекаю по ней на холодный пол. Озираюсь.

Здесь все чужое.

Здесь я чужая.

Богдан прав. До конца Соболевой я так и не стала. По крайней мере, в его понимании. Но, я уже и не Шацкая… Слишком много времени прошло.

Зависла где-то посередине и качаюсь словно тряпочка на ветру. Каждый, кто проходит мимо, дергает, а я держусь из последних сил.

А кто я вообще?! Когда я об этом всерьез задумывалась?!

Почему мне все указывают, что делать? Почему сестра вправе говорить о моих недостатках и оскорблять отца моих детей? Когда я что-то в себе упустила, раз позволила такое?!

Голос за стенкой стихает, и я поднимаюсь. Умываюсь теплой водой, спешу обратно в комнату.

Маша спит, а экран телефона погас.

Утро начинается с того, что я сама не заметив, спросонья отвечаю на звонок свекрови.

— Яна, здравствуй. Скажи мне, пожалуйста? Я тебя чем-то обидела? Почему ты мне не отвечаешь?

— Доброе утро, Юлия Сергеевна! Я… не знаю. Извините, — проговариваю искренне.

— Если я чем-то обидела, прошу прощения. Я на коленях перед тобой стою, дочка. Поговори, пожалуйста, с отцом. Умоляю.

Дальше, словно в тумане слушаю её стенания и просто поверить не могу, что мой родной отец на такое способен…

Глава 17. Яна

— Как ты мог, папа? — залетаю к родителям в спальню в совершенно ужасном виде. Мама ошарашенно смотрит.

Мои волосы разметались в беспорядке по плечам. Я даже не умылась и халат не накинула. Чуть снижаю собственную громкость, чтобы дети не проснулись.

Отец тут же вскакивает и сонно пытается разглядеть циферблат на часах, лежащих на комоде. Накидывает верх от пижамы и надевает очки.

— Ты что кричишь, Ян? Тебе плохо опять? — непонимающе хмурится.

Расслабленно зевает.

Я просто поверить не могу. Он такое сотворил и спокойно спит. Ему даже кошмары не снятся?!

Рассматриваю папу. Ему давно за пятьдесят. Голова седая, рассудительные глаза, на лице ухоженная борода. Жизнь научила его быть жестким и предприимчивым. Но ведь не до такой степени?!

— Мне ужасно. Ужасно оттого, что ты натворил, — произношу одними губами.

Внутри шок.

Непонимание.

Ужас.

И боль оттого, что теперь дороги назад нет.

Война папы и моего мужа преодолела отметку. Отсек в прошлую жизнь заперт.

Теперь навсегда.

Я даже не успела выбрать, по какую сторону баррикад остаться. У меня это право отняли безжалостно.

— Да что случилось-то, ты можешь сказать? — нервно смотрит на маму и снова разворачивается ко мне.

Прикрываю лицо руками и реву.

Мой отец — бездушный человек.

— Ты правда отменил операцию Ане Соболевой?! У нее отобрали квоту в последний момент. Даже за деньги отказались оперировать.

Лицо папы практически не меняется, только брови немного приподнимаются.

Он не возражает. Стискивает зубы.

— Я поверить не могу, — шепчу, мотая головой.

— Я как мужчина должен был отомстить за тебя, — произносит мрачно.

— Папа. Это жизнь другого человека. У Ани дочка трехлетняя. Ты о ней подумал?

— Яна, — вскидывает он руку.

— Папа…

Зажмуриваю глаза и веду по лицу пальцами, активно растирая его.

— Яна, ты не в себе. Я сейчас позвоню Олегу, — слышу тихий голос.

— Я в себе, — кричу, чувствуя подступающую тошноту. — Отстань от меня.

Зажимаю рот рукой, бегу в ванную комнату, примыкающую к моей спальне. Склоняюсь над унитазом и оставляю там всё, отчего организм инстинктивно избавляется. Я физически не выдерживаю эту правду.

Наизнанку выворачивает от мерзости, которая окружает.

Сняв ночнушку, встаю под ледяную воду, чтобы хоть немного прийти в себя. Затем растираю тело теплым махровым полотенцем.

— Ты не беременна? — говорит отец, когда я оказываюсь в спальне.

— А то что? — взрываюсь. — Вычистишь меня под наркозом?

Отец не отвечает.

— У тебя нервный срыв, — произносит успокаивающе, поглаживая по спине.

— У меня все нормально, — вырываюсь.

— Тогда как объяснить, что документы до сих пор не подписаны?! — указывает на стол, где подготовлен файл с заявлением.

Теряюсь, озираюсь по сторонам, словно ищу выход.

— Ручка на столе, — отец кивает. — Подпиши.

— Папа…

— Яна… Я буду вынужден поговорить с Олегом Александровичем по поводу твоей стабильности. Тебя рано выписали, придется продолжить лечение. Дети пока поживут у нас.

— Ты что, хочешь сказать я ненормальная? — тихо произношу.

— Подпиши документы, Яна.

— Сделай так, чтобы квоту Ане вернули, — смотрю на него не отрываясь.

В моем детстве в отцовских карих глазах я видела сияющие золотистые песчинки, а сейчас они превратились в сжирающее все вокруг пламя.

— Подпиши, — тянет ручку отец. — Квоту вернут.

Поднимаю голову кверху, сжимаю ладони до боли и рычу от бешенства.

Не глядя ставлю подпись на документе и отшвыриваю его на стол.

Дороги назад нет.

Мы разводимся…

* * *

— Вера, ты занята? — тихо спрашиваю, поглядывая на дверь.

Мне надо срочно отсюда выбраться.

— Нет пока. Что случилось с самого утра?

— Забери нас, пожалуйста, от моих. Папу просить не хочу, а такси….

— Поняла, поняла. Буду в районе часа.

— Спасибо. Чтобы я без тебя делала.

Иду в детскую комнату и оперативно поднимаю детей. Пока они завтракают внизу, складываю их вещи так, чтобы рюкзаки не казались слишком объемными.

Я не знаю, собираются ли родители препятствовать нашему отъезду, но на всякий случай хочу уехать без огласки.

У себя в спальне натягиваю свободные джинсы и объемную толстовку. На голове делаю объемный пучок из волос. Кожа на лице горит и чешется.

В сумочку закидываю вещи первой необходимости: таблетки, карты, зарядку для телефона и ключи от дома.

Мама заходит с растерянным выражением лица:

— Яна, не злись на отца. Он действительно хотел как лучше.

Горько усмехаюсь.

— Это ужасно, мам. Ужасно. Наш с тобой близкий человек не осознает, что вред другим людям не может быть во благо.

— Он мужчина, Ян. Смотрит на это немного с другого ракурса.

— Это ужасно. Я… Просто в шоке.

— Не нужно теперь делать отца во всем виноватым. Твой Богдан тоже начал вставлять ему палки в колеса.

Мой Богдан.

— С одной только разницей — Даня защищается. Боже, мам, — слезы