Смерть, о которой ты рассказал - Фредерик Дар

— Как это произошло?

— Он попал под машину. Вот утренняя газета… Это случилось вчера вечером, прямо на улице… Он собирался перейти на другую сторону… У какой-то машины сломался руль и… Ой, только не ходите на него смотреть, это ужасно…

— Где он?

— В морге.

Я поблагодарил ее.

— Могу я чем-нибудь помочь бедной мадам Гризар?

— Увы, нет…

Я вернулся к Мине. Она ногтями расцарапала обшивку сидения. Лицо ее было мертвенно-бледным, а прекрасные голубые глаза напоминали глаза загнанного зверя.

— Ты ошиблась, — сообщил я. — Его сбила машина, у которой отказало рулевое… На, вот заметка, где все написано…

Она схватила газету, но прочесть не смогла, настолько сильно у нее дрожали руки.

— Прочти!

Я прочитал. Да, у толстяка были способности. Все произошло по моему сценарию. Несчастный случай был настолько очевиден, что Бланшена даже не задержали.

— Ну вот.

— Ладно, а теперь в морг.

— Ты хочешь…

— Естественно!

— Консьержка сказала…

— Мне наплевать на то, что сказала тебе эта дура! Поль, отвези меня в морг.

— В качестве кого ты будешь требовать, чтобы тебе показали тело? В таком виде ты уж никак не сойдешь за его мать. Тем более что об этом родстве тебе сейчас лучше забыть.

— Ладно, скажу, что я его невеста. Только, ради Бога, Поль, отвези меня туда! Я пробормотал:

— Какие слова! Ради Бога…

Глава 19

Консьержка ничуть не преувеличила, сказав, что это ужасно. У Доминика не было половины лица. Машина сбила его на полном ходу. Он упал, а бампер Бланшена раздавил ему часть головы о столб дорожного знака.

Этот парень, лежавший в цинковой посудине, не вызывал у меня никакого сочувствия. Он погиб из-за меня, но я ни о чем не сожалел. Во всем этом проявлялось торжество справедливости. У Доминика была быстрая смерть. «Умер на месте», — утверждала газета.

Посмотрев на рану, можно было этому поверить. Впрочем, это была заслуженная участь. Если бы он не погиб, то так бы и жил в праздности, проматывая наследство. Это был милый неудачник, который к старости совсем опустился бы. Единственное, что он сделал полезного за всю свою жизнь, было то, что показал мое объявление Мине. Этот поступок полностью оправдывал в моих глазах его никчемную жизнь.

Мина смотрела на труп. Я был готов поддержать ее в случае обморока, но я плохо ее знал. Она оставалась спокойной. Гримаса отвращения слегка искривила уголок ее рта: И это было все!

Я взял ее за руку.

— Хватит, пойдем.

Она послушно пошла за мной. Стук ее высоких каблуков о плитки пола в морге отдавался зловещим эхом.

На улице мы с облегчением вздохнули. Жуткий запах смерти все еще преследовал меня. В помещении он был терпим, но теперь меня просто выворачивало. Я не знал, что делать дальше. В связи с похоронами Доминика возникала проблема: придут ли консьержка и отец. Они не знакомы, но если обменяются хоть несколькими словами во время церемонии, что вполне возможно, то Мина будет разоблачена. Я сказал ей об этом. Она пожала плечами.

— Хорошо, я не пойду на похороны! Я даже не надеялся на это.

— Правда?

— А что мне даст шествие за гробом, Поль? Я посчитал ее высказывание циничным, но она пояснила:

— Не в могиле он будет лежать, а здесь… Она дотронулась до груди.

— Вот его истинная могила, и клянусь тебе, что она еще не зарыта!

* * *

Все прошло наилучшим образом. Я наплел консьержке о том, что у бедной матери случился удар от такого известия, и для большей безопасности не спускал с нее глаз во время церемонии. Но мои опасения были напрасны: отца не известили. Когда же он узнает о несчастном случае, Доминик будет давным-давно похоронен как в могиле, так и в сердце Мины.

Во время церемонии Мина ждала меня в гостинице. Когда я вернулся, то увидел, что она плакала. Обрадовавшись, так как такое проявление печали было, во-первых, естественной человеческой реакцией, а во-вторых, слезы удобряют бесплодную почву забвения, я почувствовал глубокое облегчение. Наконец-то все позади. С приключениями покончено.

Я прошелся по комнате. Красный мебельный плюш был сильно изношен и местами протерт до дыр. Мебель, казалось, была опечалена, что по-настоящему никогда не служила людям, а стояла здесь лишь потому, что так было принято.

— Послушай меня, Мина…

Я посмотрел на нее. Ее тихая печаль, нежная, как весенние сумерки, была мне приятна, и я был готов отдать за нее все на свете.

— Послушай меня. Мина.

— Я тебя слушаю.

— Так вот. Я люблю тебя, и это на всю жизнь! Однако я хочу вернуть тебе свободу. Раньше я ревновал. Но теперь… Теперь все не так, Мина. Я не хочу, чтобы ты меня ненавидела. Я дам тебе денег, и ты пойдешь, куда захочешь…

Она посмотрела на меня. Я достал из кармана конверт.

— Держи, здесь двести тысяч франков. Впервые Мина выглядела слабой женщиной. Я посмотрел ей прямо в глаза, чтобы убедиться в этом. Да, я не ошибся.

— Прощай, Мина.

Как и в случае с Бланшеном, я, не оборачиваясь, пошел к двери. Так же, как и в доме толстяка, открыл ее и вышел. Вот уж действительно, это стало моим приемом — игра в сильного мужчину. Но только Мина не Бланшен…

Я шел по вытертому ковру, глядя себе под ноги, и уже приближался к лифту, когда услышал, что дверь за моей спиной открылась. Комок застрял у меня в горле.

— Поль!

Я обернулся. Мина стояла в дверях, прислонившись к косяку. Она молчала, но ее молчание звало меня. Я подошел к ней. Стоя лицом к свету, я различал лишь мягкие очертания ее лица и светлые блестящие глаза.

Некоторое время мы стояли молча, не двигаясь. Со всех сторон до нас долетали какие-то гостиничные шумы, далекие, но явственные, как звуковое сопровождение фильма.

— Поль, — прошептала она, — не покидай меня…

Я никогда не смогу описать вам необычность этого момента.

Это был мой триумф. Но меня переполняла не радость победы, а более возвышенное чувство: любовь. Я нашел к Мине верный путь. Теперь она держалась за меня. Будущее ждало нас. И я хотел, чтобы оно было прекрасным, завоевывая ее, заставляя забыть сомнительный период ее жизни…

Она отступила в глубину комнаты. Я последовал за ней, захлопнув дверь ногой, как это делают в кино, когда хотят передать всю глубину взгляда.

— Ты хорошо подумала, Мина?

— К счастью, нет. Размышления не приводят ни к чему хорошему. Это был порыв, и я предпочитаю, чтобы было так.

— Я тоже.

Она села за стол, взяла конверт.

— Забери это, Поль.

— Но…

— Забери!

Я поспешно сунул деньги в карман плаща. Казалось, ей стало легче.

— Я догадываюсь, о чем ты думаешь, — сказала она. — Ты уверен, что владеешь ситуацией, не так ли?

— Почему ты об этом говоришь?

— Потому что это правда. Ты знал, что я окликну тебя, поэтому сделал вид, что уходишь. Я очень расстроился, что она раскусила меня.

— Не отрицай, Поль. Женщины слишком хорошие актрисы, чтобы не распознать, когда перед ними разыгрывают комедию.

— Но послушай…

— Подожди. Я остаюсь с тобой, Поль, но знай, что это не ради твоих красивых глаз.

— А ради чего? — разозлился я. Она как будто ушла в себя, а ее взгляд устремился в никуда.

— И не ради твоих денег, наплевать мне на деньги! Я закричал:

— Тогда почему, Мина?

— Из-за него, Поль…

Я не понимал. Ее глаза, наконец, перестали смотреть в одну точку.

— Ни в каком другом месте я не буду так близко к нему, как у тебя и с тобой, понимаешь? Ты… Как бы тебе объяснить? Отныне ты его символизируешь. Наверное, это кажется тебе бессмысленным, но я так чувствую. Мне бы очень хотелось быть рядом с тем, кто его любил. Но никто никогда его не любил. И поэтому я предпочитаю поддерживать его культ рядом с тем, кто его ненавидел, так как больше всего на свете боюсь равнодушных!

Что вам сказать? Я испугался. Испугался мертвого. Я понял, что вместо того, чтобы устранить Доминика, подарил ему вечную жизнь. Я не правильно рассчитал, заставив его умереть, так как у живого есть недостатки, живой может надоесть, да что говорить — он надоедает, а мертвого со временем увенчивают бессмертием.

Этот кретин Доминик превращался для нее в легендарную личность. Он стоял рядом со мной, упрямый и ликующий, собираясь отнять у меня счастье, которое было так близко. Ярость охватила меня, и я повел себя жестоко, неприлично, отвратительно.

— Подумать только! Культ Доминика! — взорвался я. — Ты что, не видела своего ангелочка в морге, в корыте, с раздавленной башкой?! А я-то думал, что самым ценным качеством, самым большим его талантом была красота! Как же он теперь красив, дорогой! Подумай о нем таком, каков он есть, Мина, а не о таком, каким его рисует твое воображение школьницы. Вспомни его там, в морге, и ты поймешь, что самая задрипанная собачонка лучше, потому что она живая!

Мне было стыдно за свои слова, но я должен был выговориться, ведь чтобы рана зажила, из нее должен выйти гной.