Блеск тела - Вадим Россик

За это стоило «дернуть». Все с достоинством приняли на грудь и, постанывая от наслаждения, занялись закуской.

– Что ты делаешь? – спросил старый Деркач деда Брюсли, заметив, как тот, проглотив водку, приложился к фляжке.

– Спорыш пью, – охотно отозвался дед Брюсли. – Совет тибетских мудрецов: «Запивай водку спорышем и никогда не опьянеешь!»

– Я перебью! – вмешался Иван Кальсонов, глядя своими сумасшедшими глазами на деда Брюсли. – Даже с самолета видно, что вы городские.

Дед Брюсли согласно кивнул. Кальсонов тоже машинально кивнул и продолжил:

– Тогда ответьте мне на один вопрос.

Дед Брюсли хотел ответить, но рюмки снова были полны. Теперь с места поднялся Юрка Деркач.

– Дорогой Вадик! – начал он и замолчал. Юркины глаза уперлись в большую школьную карту двух полушарий, кнопками пришпиленную к стене напротив. Юрка неотрывно смотрел на карту, как будто пытался определить свое местоположение и больше ничего не говорил.

– Юрка, не томи! – привел сына в чувство старый Деркач.

– А вот за это и дернем! – парадоксально закончил свой тост Юрка и одним глотком опустошил рюмку. Все поддержали.

– Тост на все времена, – заметил Очкарик, расправляясь с куриной ножкой.

– Я перебью! – с нажимом произнес Иван Кальсонов. – Я так и не услышал от вас внятного ответа на свой простой вопрос. Значит, я так понимаю, вы не хотите со мной разговаривать? Мол, ничтожная личность, деревенщина. Что с него взять?

– Не бузи, Иван, – сказал Пал Палыч, пожимая широкими, как физкультурный турник, плечами. Он, разумеется, не расслышал о чем идет речь, но по бесноватому выражению лица Кальсонова догадался, что назревает конфликт. – Ты не прав. Они люди приезжие. Могут же они ошибаться?

Тем временем, рюмки были налиты по новой. Настала очередь старого Деркача говорить тост. Зазвенев медалями, старик встал. В одной руке он сжимал рюмку, в другой палку. Палкой старый Деркач погрозил Вадику Печенкину.

– Вот я тебе! Я на тэ двадцать шестом! Я свое дело знал туго! Однажды пять суток в танке не ел, не пил, не спал, не срал, панимаш!

– Дернули! – поддержал отца Юрка. За это не выпить было нельзя. Святое. Все и выпили. Дед Брюсли запил «горькую» спорышем.

– Гомики вы там все, в своем Питере! – грохнул по столу кулаком Иван Кальсонов. – Только гомики увиливают от прямого ответа на прямой вопрос!

Члек, Пукалов и Юфкин затянули еще одну тягучую балладу. Про Ермака-омулёвую бочку, который на Байкале служил ямщиком. Дед Брюсли вдруг почувствовал, что у него открылся третий глаз. Ему стало очень хорошо – легко и тепло. Так же, как, наверное, будет в раю. Даже Иван Кальсонов со своими несостоятельными предположениями уже не казался таким нудным уродом.

– Теперь ты, мил человек, что-нибудь пожелай нашему Вадику, – сказал старый Деркач. Дед Брюсли послушно поднялся на подгибающихся ногах.

– От себя лично и моих квартирантов желаю тебе, дорогой Вадик, чтоб движок всегда тянул, и дома ждали, – вязко произнес дед Брюсли. Он выпил водку и упал на скамейку. Доброе Утро тут же сунул ему под нос фляжку со спорышем. Он был заботливым челом.

– Спасибо, пацаны, – сказал Вадик Печенкин, сделав над собой усилие, чтобы не икнуть. – Я тронут. В рот компот!

– Я перебью! – напомнил о себе Иван Кальсонов. – Вадик, у меня есть миротворческая идея. Если городские не могут ответить на мой вопрос, тогда с них коньяк! Пусть проставляются, раз «очко» жмет!

Члек, Пукалов и Юфкин оборвали свою бесконечную песню. Все деревенское общество выжидательно уставилось на городских. Те в свою очередь посмотрели на своего командора. Дед Брюсли пошарил под скамейкой и важно выставил на стол бутылку коньяка из мегамаркета.

– От нашего стола, так сказать, вашему столу!

Не дожидаясь радостного отклика, Дед Брюсли разлил по рюмкам содержимое бутылки. Армянская жидкость цвета жасминового чая была так же похожа на коньяк, как пинок под зад на эротический массаж, хотя, действительно, здорово шибала настоящими клопами.

Дед Брюсли поднял свою рюмку и воскликнул нетвердым голосом:

– Дернули?!

Все, не спеша, как истинные ценители благородного напитка, осушили посуду. В этот момент давно копившиеся от разложения внутренностей газы заставили Манчестера громко рыгнуть и дернуться.

– Дядя, ты чего? – спросил мертвеца Юрка Деркач. – Тоже коньяка хочешь?

– Что же ты, паря, не сказал, что твой дядя коньяк любит? – укорил Доброе Утро старый Деркач.

Доброму Утру ничего не оставалось, как налить Манчестеру рюмку коньяка и заменить ею пиво на подлокотнике кресла. Улучив минутку, когда все были заняты светской беседой, Доброе Утро выпил пиво сам. Он поставил пустой стакан на стол, наклонился к уху деда Брюсли и шепнул:

– Я думаю, что Манчестера необходимо положить в холод. Иначе он у нас совсем раскиснет.

– Ты что, Жека? Твою в колено! Где же мы летом холод найдем? – удивился сильно захмелевший, несмотря на спорыш, дед Брюсли. – А в холодильник покойный не влезет. Как ты думаешь, Очкарик?

А Очкарику было не по себе. Со всех сторон на него пялились какие-то морды. В ушах стоял сплошной гул: бээээ! Он вспомнил страшноватую сказочку про Остров Дураков, которую читал в детстве. На Дурацкий остров привозили бездельников. С утра до вечера они лишь бесплатно развлекались и пировали, пока не превращались в баранов. Потом хозяева острова стригли их и забивали на мясо. Тем и жили.

– Я, пожалуй, пойду, позвоню своей знакомой, а то она, наверное, беспокоится, – сказал Доброе Утро.

– Мне тоже нужно звякнуть в училище, – заметил Очкарик, кладя в рот мятную жвачку и вставая.

– Ладно, ребятки, идите, проветритесь, только надолго не пропадайте, – согласился дед Брюсли.

Доброе Утро и Очкарик с трудом нашли обратную дорогу из лабиринта темных коридоров на улицу. Во дворе они встретили ожидаемо нетрезвого участкового, беседовавшего с большой псиной, прикованной к будке якорной цепью. Друзья даже не заметили, когда участковый покинул мальчишник. Пал Палыч сидел возле собачьей будки прямо на земле, а барбос, улегшись набок в тенечке, вылизывал у себя под хвостом. Со стороны казалось, что у собеседников нашлось много общего. Собака явно пришлась Пал Палычу по душе. Подойдя ближе, Доброе Утро и Очкарик услыхали, как участковый задушевно рассуждает с улыбающейся псиной о политике:

– Кому как, блохастый, а мне наш Сам нравится. А что? Нормальный мужик. Ходит в трениках, говорит как зэпээр. Ну и молодец, от народа не отрывается! Не боится разных пиндосов и полупиндосов. И за границу редко ездит. Правильно, нечего в белой панаме по заграницам шнырять! Что там делать-то? Только родину продавать. Скажешь, я не прав, блохастый?

7. В раю (продолжение)

Когда у мужчин печаль, то у противоположного пола, как правило, радость. Эту горькую истину подтверждал громкий смех и веселый гвалт, доносившийся из дома Дианки Перерослой. Девичник, так же, как и мальчишник в соседнем домишке у Печенкиных, был в самом разгаре и по накалу не уступал. Снаружи Дианкин дом выглядел тоже не ахти – если бы на него пришлось чихнуть посильнее, то он мог и рассыпаться. Стены внутри были до середины выкрашены противной зеленой краской, а от середины до потолка побелены унылой серой известью. Короче, дом походил на сироту, но окруженного заботой. Все же эта враждебная человеку среда не мешала веселиться бухаловским девчатам от всего сердца.

Девчат сбежалось видимо-невидимо. Ну еще бы! Девичник – настоящая волна эмоций в тихих бухаловских буднях. Во главе угла была, конечно, сама виновница торжества – Дианка Перерослая. Дианка славилась на всю деревню своим высоким ростом, генеральским голосом и крашенным желтыми перьями стогом темно-русых волос. Косметику, в последнее время, она перестала употреблять, но раньше красилась как вождь краснокожих, выкопавший топор войны. Раздавшаяся талия предательски выдавала настоящую причину субботнего замужества. Впрочем, Вадик Печенкин Дианке действительно нравился, хотя и был на голову ее ниже.

Вторым украшением мероприятия являлась Дианкина лучшая подруга Натали. В здешней сельской местности Натали слыла первой красавицей: бровки домиком, губки бантиком, титечки яблочком, попка орешком. Звезда местных дискотек и романтических томлений зачарованных ею бухаловских юношей.

Кроме лучшей подруги, проводить Дианку замуж, приперлись все восемь бывших одноклассниц невесты. Имена их ничего не значили для хода всемирной истории, поэтому остались неизвестными. К одноклассницам присоединились и продавщица Вера с Морковкой. На летней кухне, ругаясь между собой, возились две пожилые толстухи. Одна – Дианкина маманя. Другая – маманина старшая сестра, беззубая фея, тетя Мотя. И еще под ногами путался чей-то ребенок. Замурзанный белобрысый мальчик лет четырех. Морковка так и не поняла, чей он. В заключение можно упомянуть трехцветную кошку Муську с шестью недельными котятами, обитавшую под богатырской кроватью, оснащенной пуховой периной и одеялом такого размера, что в нем могли бы замаскироваться два патруля ГИБДД с радарами. В общем, народ в доме кишел.