В лесу было накурено... Эпизод III - Валерий Зеленогорский

Пися хочет в домик

Мой товарищ позвал меня в Прагу на выходные попить, погулять в компании двух девушек – символов целой эпохи в российской традиции обольщения. Мы их звали «шпилевые» (от нем. «играть»). Они были яркие, выразительные, повидавшие жизнь, у них были лучшие кадры Москвы, Нью-Йорка и Монако. Начинали они в советское время в компании первого советского плейбоя – его звали Бабек, фигура легендарная, сын высокопоставленного иранского политэмигранта, зажигавшего в Москве так, что и сегодня его истории не меркнут в памяти поколения. Личности в этой компании были выдающиеся: палестинский посол Рами, почетный консул Гондураса (забыл его имя), Рома Ф. и другие персонажи, проводившие в Совинцентре дни и ночи. Совинцентр был тогда оазисом цивилизации; там был весь набор интертеймента – бассейн, казино, варьете, лучшие кабаки и девушки, не чета сегодняшним. Они были красивы, образованны, говорили на нескольких языках – настоящие леди! Наши звезды были из той плеяды. Многие уже давно живут за границей, замужем за достойными людьми, воспитывают детей и внуков.

Вот таких два бриллианта достались в корону нашего товарища и его скромного попутчика. «Фалькон» прибыл в Прагу утром, президентский номер в «Хилтоне» стадионного размера сиял золотом и зеркалами, управляющий лично поправлял подушки в спальне и пятился задом с улыбкой, от которой у него сводило рожу. Обедали на берегу Влтавы в ресторане, пили, ели, веселились, девушки пили рюмку за рюмкой, стакан за стаканом, не сходя с дистанции ни на минуту. Вечером в национальном ресторане был накрыт ужин с фольклорным уклоном. Музыканты, седовласые мастера, игравшие еще при кайзере, извлекали из своих скрипок аккорды, выворачивающие души слушателей. Для русских они сыграли «Подмосковные вечера» и «Таганку» – видимо, их уже научили бывавшие здесь наши люди. Ужин закончился, и наступило время игры в казино в VIP-зале. Все было готово: фишки, виски и много-много камер для видеонаблюдения за игрой моего нервного друга, который любил требовать посмотреть результат предыдущих спинов. Все играли с азартом, «шпилевые» тоже были не промах. Слоганом вечера стала фраза одной из них: «Пися хочет в домик». Смысл в ней был, конечно, эротический. Это было ее фирменным обращением к любимому мужчине, который был ярким, она прожила с ним самые счастливые дни, пока прежняя жена не убила его на ее глазах. Это был их птичий язык: услышав это, он бросался на нее, и они были счастливы.

За игорным столом эта фраза имела другой, более высокий смысл: после этого заклинания шарик падал ровно в ту цифру, где стояла самая большая ставка. Хозяин казино, израильтянин, стоял в зале и умирал от того, как эти русалки выносят казино. Ставки были повышены, горы фишек росли, фразу «Пися хочет в домик» уже можно было написать золотыми буквами на могиле хозяина казино. Он попросил русскую уборщицу перевести эту фразу, чтобы понять, что это значит. Уборщица покраснела и сказала, что это она перевести не может, язык не поворачивается. Он настаивал, и тогда она, заикаясь, сказала, что это все дословно значит: «Член в квартире». Перевод был неточным, но хозяин понял, что член в его домик уже пришел и выкинуть его уже нельзя. Поняв степень своего падения, он лично принес гостям водки с клофелином, и вскоре группа победителей почувствовала себя плохо и закончила игру в туалете, где все блевали синхронно в «М» и «Ж». Улов был совсем неплох! Пакет с деньгами я нес, не приходя в сознание. Перед выходом в холл президентского номера ко мне подошел человек и тоном, не терпящим возражения, сказал: «Деньги сюда!» Я посмотрел ему в лицо и увидел маску Рейгана; голос показался мне знакомым. «Рейган» забрал пакет и вошел в люкс, я, обосравшись, не зная что делать, пошел в свою комнату, примыкающую к апартаментам, где собирался повеситься, – звонить другу я не решился. Пока я искал веревку, зазвонил телефон, и мой друг пригласил меня в свою гостиную для совместного лечения отравленной компании. Ноги мои не шли, но я пошел и увидел опять «Рейгана» и подружек. Весь стол был усеян купюрами, «Рейган» снял маску, и все заорали в один голос: «Пися хочет в домик!»

Утром на завтраке все пили ромашковый чай, девушки были свежи, как розы, – они уже сделали шопинг, поплавали, блистали макияжем и благоухали. Мастерство не пропьешь! После второго чайника ромашки заказали литр «Столичной», тарелку огурцов, вареной колбасы и майонеза – лучшее средство от отравления. Рецепт оказался верным – вечером вся компания уже была в Москве и в казино «Рояль» под пекинскую утку и свиные ушки весело провела остаток вечера и ночь, восклицая каждую минуту слоган, принесший столько радости.

Велик и могуч русский язык!

Фон Рабинович

Человек с такой фамилией и титулом немецкого барона – это не экзотика, это судьба. Биография его причудлива, повороты судьбы от Монте-Кристо до семьи Ротшильда, каждое его движение – ядерный взрыв и каждый поступок – петля Нестерова. Жил мальчик в Перми в семье советских служащих, законопослушных и богобоязненных, они любили сына, и его судьба была им неведома. Мальчик рос шахматистом, с двойным подбородком, и жопины уши с детства заменяли ему и торс, и талию. Спорт он любил самозабвенно, но только по телевизору, он знал все составы команд в НБА и НХЛ, сборную Китая на чемпионате мира 1958 года он мог назвать подряд, как родственников. В шахматы он играл хорошо, до 13 лет подавал надежды, но Талем не стал, в шахматах ему не светило жесткого контакта с соперником, не было возможности выиграть ввиду явного преимущества, ну, например, сделать мат доской по голове или выбить глаз ферзем. Люди вокруг его интересовали не более чем декорации и статисты в его собственной большой постановке под названием «Моя жизнь». Он любил искусство, особенно антиквариат и золотые вещи, желательно старые, царских времен. Он знал доски, сам ими не торговал – боялся, но экспертизу проводил на глаз и с расстояния двух метров мог определить, какой лик, школу и даже регион, где ее украли. В 70-е годы он успешно откосил от армии, поступил в университет на географию, на исторический его не взяли по пятой графе, он не учился, не жил общественной жизнью, читал только каталоги и книги по истории искусств и постигал материальную культуру буржуазии и дворянства. К пятому курсу он покидает Пермский край и в 20 лет один как перст прибывает в Москву, где было больше антиквариата и людей, у которых его можно было отнять красиво и без уголовщины. Обладая абсолютным музыкальным слухом, он категорически в детстве отказался играть на скрипке, понимая, что лучший инструмент – это струны человеческой души, где можно играть любые мелодии по своим партитурам, а не по нотам чужих импровизаторов. Абсолютный слух ему тоже пригодился, еще в Перми он усердно посещал внучку ссыльного профессора из Питера, которая научила его английскому и немецкому, а он в благодарность выменял у нее столовые приборы Фаберже и другие осколки дореволюционного быта на лекарства и тимуровскую заботу до ее гробовой доски. Перевод в пединститут им. Ленина был несложным, он снял комнату на Преображенке у бабушки маминой подруги, которая была бездетной и была рада мальчику из хорошей семьи, вежливому, некурящему и непьющему. Бабушка была еще крепкой, с хорошей пенсией бывшего работника Министерства торговли, она обрушила на мальчика свою нерастраченную любовь, и он жил, как король, купаясь в ее заботе, как сыр и колбаса в масле. Он любил есть в основном бутерброды с сыром и колбасой вместе, сначала хлеб, потом масло, потом сыр, потом колбаса, особенно хороша для этого была «Докторская», вот такой двойной гамбургер советского фаст-фуда изобрел наш герой. Когда он в первый раз попал в «Макдоналдс», то понял, что его изобретение круче, а по вкусу вообще день против ночи на букву «м». Еще он любил ходить в рестораны творческих союзов – их было немного, проход в них был закрытым, но наш герой быстро нашел бреши в их обороне и стал потреблять шедевры советского общепита в компании богемы, фарцовщиков, а также стоматологов и парикмахеров. Сначала он ходил в ресторан сгоревшего Дома актера, где хитом был судак «орли», потом плавно переехал в «Балалайку» – ресторан Дома композиторов, где давали обалденного жареного карпа и официанты приторговывали икрой и мелким ширпотребом, соединяя в одном лице и сферу обслуживания, и передвижной торговый дом. Официанты тех времен – это была каста жрецов, они были независимы и хорошо питались, собирая с банкетов нетронутые объедки и «сливон», последнее – это остатки из бутылок, недопитых гостями. Метод сортировки объедков был доведен до совершенства, разделка и упаковка недоеденных деликатесов и их последующая утилизация поражали воображение. Когда ресторан закрывался – а с этим было строго, – официанты накрывали себе поляну, напивались «сливоном» и падали замертво в бельевых и посудных, где шла «любовь» посудомоек и буфетчиц со звездами подноса и сервировки. Так и спали они до утра, а потом ехали домой досыпать, чтобы через сутки вернуться на свою сцену, где они вытворяли такие пьесы, что их клиенты – народные и заслуженные, играющие фальшивые и бумажные роли, были просто учениками студии при ДК завода пластмасс. Мечтой любого тусовщика того времени был Центр международной торговли. Это был уже Запад, там зажигали только избранные, а их, как правило, не бывает много. Фон Рабинович (далее FR) попал туда через год после приезда в Москву, пройдя весь путь наверх легко и непринужденно. На вид он был безобидным толстым молодым человеком в очках, но модно прикинутым с помощью теток из ансамбля «Березка», тружениц валютных коллективов, цвета советской культуры, первых челноков и совратителей советских людей, которые, заслышав слова «мохер», «кримплен», «видео» и «виски», теряли не только голову, но и стыд, совесть и воспитание. В Центре международной торговли были варьете, казино и даже японский ресторан, все это стоило денег, но имя им было «доллар», «фунт», «иена». Деньги эти у людей были, держать их в руках было опасно, давали срок за скупку более 15$. Особенностью ЦМТ были даже не магазины с бытовой техникой, одеждой и обувью – главный удар вы получали в супермаркете, где можно было купить все – от туалетной бумаги до виски «Чивас ригал» и клубники, это в декабре вызывало у избранных и пробравшихся туда граждан такой потребительский шок, который был сильнее инсульта и ставил неподготовленных в ступор. Если бы все магазины, торгующие на валюту по всей стране, были в одно прекрасное утро открыты для посещения, как Мавзолей, то перестройка началась бы на следующее утро и власть рухнула бы под топот толпы, сметающей все, как стадо слонов. FR покупал в этом чудо-магазине только йогурты и воду в бутылках, и ему завидовали так, как сегодня не завидуют новому «бентли» или «майбаху». Он, конечно, боялся, но у него был соответствующий несоветский внешний вид и английский лучше, чем у сотрудников КГБ, которые учили его не так усердно. Тем более что его покупки всегда были не более 15$, закон есть закон, суров закон, но справедлив. Он покупал, потом продавал, потом опять покупал и складывал зеленые бумажки в бабушкиной комнате в изощренные места, основной капитал он хранил в авоське за окном, где граждане без холодильников держали скоропортящиеся продукты, а летом – в сейфе, который он придумал в кочане из капусты (это был искусный муляж, сделанный на заказ на фабрике наглядных пособий, где делают овощи и фрукты для обучения школьников ботанике). Он не дружил ни с кем, но знал сотни людей из разных сфер, домой никого не водил, был осторожным человеком. Пришло его время любить, он отнесся к этой проблеме обстоятельно как настоящий коммерсант. Любовный опыт был у него еще в Перми, где на факультете даже его очки и толстая жопа не помешали ему потерять девственность с аспиранткой – слегка горбатой, но умной и раскованной девушкой, которая из любви к искусству дала ему за хороший английский и чтение Фолкнера и Сэлинджера в оригинале. Он сделал ей реферат по Курту Воннегуту, а она научила его основам дао любви и камасутре в практическом изложении на подоконнике в кухне общаги иняза. Первый опыт его не вдохновил, старые вещи и купюры давали ему больше огня и страсти. В Москве он понял, что может попробовать и более вкусных красавиц, которых он видел в ЦМТ в венском кафе и лобби-баре. Валютные проститутки в то время давали только иностранцам, что раздражало многих русских плейбоев, которые бы могли заплатить не меньше, чем сраные финны. Они давали даже чехам и полякам, а нашим нет. В этом, видимо, не было ничего личного, предполагаю, что это была установка органов, а уж их установки были законом выживания – тут не забалуешь, себе дороже будет. FR разработал план под маской пакистанского студента (как будущий географ, он знал быт и права жителей Джелалабада и Кашмира, а язык у него был лучше, чем у сынов Вест-Индии). Он пришел в лобби-бар, где кучковались прелестницы, цвет отечественной нивы порока. Ему нравилась блондинка с длинными ногами и глазами синими-синими, грудь ее натуральная четвертого размера манила его, как младенца к Мадонне его любимого Рафаэля, он хотел ее, как икону Рублева, которую как-то видел, но взять ее было невозможно. Денег можно было найти, но и сесть лет на десять за это маячило. Девушка не икона, с ней сладилось на удивление легко. В баре было темновато, поэтому псевдопакистанец с хорошим английским и запахом одеколона «Дрокар» был воспринят благосклонно, а после трех порций «Амаретто» и колготок вообще стало на мази. Был один тонкий момент – он не мог снять номер в гостинице, нужен был паспорт, и тут у него мог быть провал, но он взял в баре блок «Мальборо» и «Амаретто» и повел свою мадонну в бар «Красный лев», где, попав еще на 20$, напоил мадонну до состояния распутницы. Когда она сказала ему: «Пошли в номер», – он шепнул ей, что снимает квартиру в городе. Она была не в силах соображать и оказалась на Преображенке в однокомнатной квартире на продавленном диване. Исполнив все желания FR, она заснула тяжелым сном стрелочницы, уставшей за целый день на морозе. Проснувшись утром, она сошла с ума от обстановки вокруг и трусов псевдопакистанца – сатиновых, с огурцами. Он был не виноват, люди возили для мужчин только верхнюю одежду, до трусов у них руки не доходили. Она поняла, что ее развели как лохиню, что она попала. Она готова была порвать его, но за 20$ бонуса простила, взяв слово, что правда о ее провале умрет вместе с ним, а если он не сдержит клятву, то умрет реально, у нее длинные руки.