Марго и демиург. Роман - Маргарита Минина

– А во вторник вечером мне… приходить? Как вы, э-э-э… назначили? – пискнула я. (Да, речь шла о том самом вторнике, когда я твердо решила стать его целиком).

– Приходи, раз назначено, – чуть ли не с издевкой ответил он, и прошел мимо меня, по-прежнему уставившись себе под ноги. А я стояла, как оплеванная, и изо всех сил боролась со слезами обиды и стыда, моментально навернувшимися на глаза.

Разумеется, не я одна заметила внезапную метаморфозу, случившуюся с АМ. В классе и на репетициях она стала чуть ли не главной темой, обсуждавшейся на все лады. Актеры были в недоумении и терялись в догадках. Все, кроме Ленки Павловой.

А чего тут непонятного? – громко спросила она, нагло уставившись на меня, так что я не выдержала и отвела глаза. – У столь любимого всеми, а особенно, НЕКОТОРЫМИ (это слово она выделила особо) АМ заурядный запой. Я же вас предупреждала о театральных нравах.

– С чего ты, Ленка, это взяла? – раздались удивленные голоса.

– С чего взяла? – победоносно выпалила Павлова, продолжая с нескрываемым злорадством смотреть только на меня. – Да посмотрите на него, он же ходит как пьяный. А особо к нему приближенные могут его и обнюхать, чтобы убедиться – от него разит за версту!

Я хотела ей «врезать», но не могла выдавить ни слова. За меня это сделала Элька:

– Ты, Ленка, лучше попридержи свой грязный язык! Самой же потом будет стыдно…

– Вот еще!.. – фыркнула Павлова и торжествующе удалилась, чувствуя себя победительницей. Это, вообще, был ее фирменный стиль – вылить как можно больше яда, а потом невозмутимо удалиться, оставив за собой последнее слово.

***

Действительно, именно эта ее, ничем вроде бы не подкрепленная, версия о запое АМ как-то незаметно стала господствующей. И очень скоро (а именно во вторник, когда после долгих колебаний я все-таки пришла к АМ) мне пришлось в полной мере ощутить и признать ее правоту. Впервые за все время нашего знакомства АМ предстал передо мной в несвежей майке, на которой проступало жирное и еще влажное пятно, и в мятых штанах. Я вспыхнула от неожиданности, впервые увидев в столь затрапезном виде моего всегда элегантного героя. Он сразу, едва я успела скинуть свою дубленку, потащил меня на кухню, где на столе, кроме пустой на две трети бутылки водки и большого граненого стакана, не было ничего. Нет, еще полузасохшие куски черного хлеба и кастрюля, из которой торчала щербатая деревянная ложка с почти неразличимым рисунком.

– Давай, Марго, выпьем за мое здоровье. Или за твое, а? – АМ суетливо полез в буфет и достал оттуда пустую стопку. Я отчаянно замотала головой.

– Не хочешь, как хочешь. А я вот выпью. Ты хоть супчика похлебай. Он еще теплый, – с этими словами АМ подтолкнул ко мне кастрюлю с мутной жижей, в которой я успела увидеть капустный лист и плохо очищенную картофелину.

Наверное, меня передернуло при виде «супчика». АМ заметил это, и тон его вдруг изменился:

– Ты что, брезгуешь, что ли?

– Нет, что вы. Просто не хочется.

– Ешь, а то обижусь! Сейчас же открой рот! – сказал он, зачерпнув той же щербатой ложкой гущу со дна, поднес ее к самому моему лицу и буквально насильно заставил меня глотнуть. Мне казалось, что я очутилась внутри какого-то кошмарного сна. Это никак не мог быть мой АМ.

Вот это правильно, – одобрил он, одним глотком опрокинув свой стакан, крякнул и дыхнул мне в лицо перегаром. Меня снова передернуло, и я отвернулась.

Тут он буквально рассвирепел.

– Ах, опять брезгуешь?! Вот и вся твоя любовь? Тошнит от запаха любимого человека, да? Тебе же хуже, проси сейчас же прощения, или… будешь наказана, – он снова, на этот раз намеренно, дыхнул на меня и, кажется, рыгнул. – Пора привыкать к настоящему… мужскому запаху.

Я молчала и с испугом смотрела на него, стараясь не отворачиваться, чтобы не вызвать новый приступ ярости. Ни разу в жизни я не испытывала такого унижения.

Но направление мысли АМ, а с ним и настроение, вновь резко изменилось.

– Червячка мы заморили… – слегка заплетающимся языком произнес он, – а теперь пора баиньки. Шагом марш в опочивальню! – И он силой потащил меня в свой «кабинет» и буквально бросил на диван. – Давай, разоблачайся!

– АМ, ну зачем вы со мной… так?

– Как так? Ну-ка договаривай!.. Как с последней девкой?

Я кивнула.

– Так ты и есть моя последняя по времени девка, разве нет? А сегодня станешь моей женщиной. По-настоящему и до конца. Возражения есть?

Да, я сама этого хотела. И именно сегодня. Но тут стала его умолять:

– АМ, нет! Давайте отложим на несколько дней. Я же не против, я же сама вам предлагала. Только не сегодня. Ну, пожалуйста. Я сегодня не готова.

– Нет, Марго, я так решил! Я хочу, чтобы сейчас. Значит, так и будет! Ты же меня любишь? Или уже нет?

– Люблю, конечно, люблю, – пробормотала я, не испытывая в этот момент ничего, кроме отвращения и страха.

– Тогда разоблачайся. Без долгих разговоров. И по-быстрому. Я дважды повторять не буду.

Что мне оставалось делать? Я его любила… и боялась. Я чувствовала себя, как внутри фильма ужасов, где в моего любимого АМ вселился какой-то монстр, какой-то чудовищный паук. И, если я попытаюсь сопротивляться, он высосет меня всю. И я стала раздеваться…

Нет, не так я представляла себе этот день – эту, как ни крути, памятную веху в жизни любой девушки. «Но ничего, думала я, ничего. Пусть сегодня не лучший день. Пусть АМ сегодня не… в настроении. Пусть он отвратительный. Но на самом-то деле, он не такой? Я же это знаю. Точно знаю… Рано или поздно все наладится. Не завтра, так через неделю. Ведь наладится же, несомненно? Просто сегодня надо немножко потерпеть».

Я разделась, залезла с ногами на диван и съежилась, вся скрючившись. В это время АМ, чертыхаясь, метался по комнате, открывал шкафы, выдвигал ящики, но, наконец, нашел то, что искал. Он принес три блестящих плоских пакетика, напоминающих чайные. «Вот, нашел, слава богу, а то пришлось бы еще тащиться в аптеку».

– А что это?

Наверное, впервые за этот день АМ улыбнулся:

– Ну да, ты этого еще не знаешь. Это презервативы, – он открыл один пакетик и достал нечто, похожее на воздушный шарик. – И сейчас ты мне его, Марго, собственноручно надуешь. То бишь, наденешь. На, держи!

– Но я не умею, АМ, – всполошилась я, густо покраснев.

– Ничего, научишься.

Сгорая от стыда, я стала натягивать презерватив на самый кончик его торчащей «сардельки», и, несмотря на все свое ошеломление, подивилась, как это похоже на натягивание чулка на женскую ногу. Презерватив скользил и разматывался все дальше, пока с легким чмоканьем резинка не охватила плотным кольцом само основание члена, оказавшегося в полностью «упакованном» виде (и готовым к употреблению, чуть было не сказала я).

Несмотря на весь предыдущий кошмар, надевая презерватив на напрягшийся член АМ, я все-таки немного возбудилась и готова была со смирением выдержать предстоящую «процедуру». Но он, как будто специально, припас для меня еще одно, может быть, самое большое в этот вечер унижение. АМ уже навалился на меня всей своей тяжестью и вовсю дышал перегаром, а я не отворачивалась, чтобы он снова не рассвирепел. Только старалась незаметно удерживать дыхание.

Но тут он снова чертыхнулся, вскочил с меня, а, заодно, и с дивана, чтобы достать с полки довольно большой и широкий кусок полиэтиленовой пленки. После чего велел мне «приподнять зад» и просунул эту пленку под меня. Ощущение от этой подстилки было не слишком приятным. Я удивленно взглянула на него, и он доходчиво, как и подобает учителю, объяснил, что «скорее всего после того, как я сломаю тебе целку (именно так он, наш словесник, выразился), появится кровь. И запачкает простыню, а то и сам диван. Потом фиг отстираешь». Вот поэтому, чтобы не отстирывать, он и подложил под меня эту пленку. «Практично и гигиенично!» – закончил он, а я почувствовала, что от этого очередного унижения у меня буквально прервалось дыхание.

Потом он, как принято выражаться, «грубо овладел мной». Ничего кроме боли и отвращения я в тот момент не чувствовала. Потом боль исчезла. Но не отвращение. И никакой, разумеется, разрядки, о которой тайком мечтала, я не испытала. Кстати, впервые за все время наших встреч. Когда все закончилось, я коснулась рукой пленки, лежавшей подо мной и убедилась, что ладонь оказалась измазана кровью.

– Ага, вот видишь? – расслабленно промычал АМ. – Ты тихонько полежи, только смотри – не ерзай! А когда будешь вставать, аккуратно подними пленку, сложи ее и брось в мусорное ведро. Нет, лучше захвати ее с собой и кинь в мусорный бак у подъезда. Я что-то устал, да и перебрал немного, поэтому провожать тебя сегодня не буду, ты уж прости». Это было впервые, что АМ не проводил меня до метро. И в такой день! Я чувствовала себя совсем раздавленной. Он лежал с полузакрытыми глазами, а я отправилась в ванную, подмылась (о, это ужасное слово!), быстро собралась и, захватив «использованный» полиэтилен, выскользнула из подъезда, чувствуя себя хуже побитой собаки. Я шла к метро, а слезы безостановочно капали из глаз. Вытирать их не имело никакого смысла. При этом в моей голове все крутились строчки из двух стихотворений Бродского. Первое было про тот самый «ключ, подходящий к множеству дверей», а второе – как раз про меня: «И пустота, благоухая мылом, ползла в нее еще через одно отверстие, знакомящее с миром». Вот эти-то строки и повторяла я, как заведенная, давясь слезами.