Собрание сочинений. Том 2. Отважные мореплаватели. Свет погас. История Бадалии Херодсфут - Редьярд Киплинг

Он отвез жену в свой новый замок в Сан-Диего, где она заняла со своим штатом целый флигель. Сам Чейне целыми днями просиживал со своим секретарем на веранде. Четыре западные железнодорожные компании вели конкурентную борьбу, в которой принимал участие и Чейне. На его предприятии в Орегоне рабочие устроили стачку. Законодательная палата Калифорнии тоже объявила войну предпринимателям.

В былое время он не ждал бы вызова и вел бы энергичную борьбу. Теперь он сидел безучастно, надвинув низко на лоб мягкую черную шляпу, сгорбившись, устремляя взор то на свои сапоги, то на китайские джонки, плавающие в заливе, и машинально отвечал на вопросы, которые ему задавал секретарь, вскрывавший утреннюю почту. Тут же, у телеграфного аппарата, сидела молодая девушка.

Чейне высчитывал, сколько будет стоить полная ликвидация его дел. Он мечтал переехать в одно из своих имений в Колорадо, в Вашингтоне или Южной Каролине и там забыть о постигшей его трагедии.

Машинка внезапно перестала стучать. Девушка взглянула на секретаря, а тот побледнел как полотно.

Он передал Чейне телеграмму из Сан-Франциско:

«Взят на рыбачью шхуну «Мы здесь» после того, как упал с парохода на Отмелях. Жду денег и инструкций в Глостере, у Диско Тропа. Телеграфируйте, что делать и как здоровье мамы.

Гарвей Чейне».

Прочитав это, отец выронил депешу из рук, приник головою к столу и тяжело задышал. Секретарь побежал за доктором м-с Чейне. Когда доктор пришел, Чейне ходил по комнате взад и вперед.

— Что вы думаете об этом? Возможно ли это? Есть ли в этом смысл? Я ничего не понимаю! — восклицал он.

— Я понимаю, — отвечал доктор, — что я потеряю мой гонорар, семь тысяч долларов в год. Вот и все! — Он вспомнил о своей утомительной нью-йоркской практике, которую бросил по просьбе Чейне, и возвратил ему депешу.

— Как вы думаете, можно ли сообщить ей об этом? Или, может быть, это обман?

— Какова могла бы быть цель обмана? — спросил, в свою очередь, доктор. — Наверное, это писал ваш сын!

В комнату вошла горничная-француженка:

— М-с Чейне просит вас сейчас же к ней: она беспокоится, что вам дурно! — сказала она.

Владелец тридцати миллионов покорно встал и последовал за Сюзанной. С верхней площадки лестницы послышался высокий женский голос:

— Что случилось?

Крик, вырвавшийся у м-с Чейне и пронесшийся по всей анфиладе комнат огромного дома, когда муж довольно неосторожно рассказал ей новость, не поддается описанию.

— Ничего, — успокаивающе сказал доктор секретарю. — Современная медицинская литература учит, что от радости не умирают!

Тотчас же было дано распоряжение по телеграфу, чтобы был приготовлен особый поезд для владельца железных дорог Чейне. Весть о выезде миллионера облетела все ветви железной дороги от Лос-Анджелеса до Бостона и Барстова, от Южной Каролины до Атчисона, Топеки, Санта-Фе и Чикаго, чтобы везде были готовы поезда, путь свободен, и частный экстренный вагон «Констанция», названный так в честь жены миллионера, мог как можно быстрее, без задержек и остановок, пролететь две тысячи триста пятьдесят миль. Пущено было в дело шестнадцать локомотивов, шестнадцать лучших машинистов и столько же кочегаров были экстренно призваны. Для перемены паровозов приказано было затрачивать не более двух с половиной минут, для возобновления запаса воды — три минуты и столько же — для запаса углем. «Распорядитесь, чтобы приготовлены были резервуары, потому что Гарвей Чейне спешит, спешит… спешит…» — неслось по телеграфным проводам. «Поезд должен идти со скоростью сорок миль в час. Расстелите ковер-самолет, чтобы пролететь пространство от Сан-Диего до Чикаго. Скорее! О, скорее!..»

— Жарко будет, — сказал Чейне жене, когда они в воскресенье утром выехали из Сан-Диего. — Мы поедем очень быстро, мамочка, как только можно быстро. Ну, зачем ты надела перчатки и шляпку? Лучше бы ты прилегла и приняла лекарство. Я бы предложил тебе сыграть партию в домино, но сегодня воскресенье!

— Мне хорошо, очень хорошо. Если я сниму шляпку, мне будет казаться, что я не в дороге и никогда не доеду до места!

— Попробуй заснуть, мамочка. Ты и не заметишь, как мы приедем в Чикаго!

— Но мы еще только в Бостоне. Ах! Прикажи им поторопиться!

Шестифунтовые двигатели отбивали такт, быстро мчась из Сан-Бернардино, через Могавские степи. Степь дышала раскаленным воздухом. Затем началась такая же знойная холмистая область. Повернули на восток, к реке Колорадо. Было томительно жарко. М-с Чейне лежала со льдом на голове. Дальше потянулись под раскаленным небом леса и каменоломни. Угольки, вылетавшие из трубы паровоза, стучали по крыше вагона. За бешено вертящимися колесами летел вихрь пыли. Запасная поездная прислуга сидела и ждала очереди. Чейне, не зная, куда деваться, пошел к этим простым людям, кочегарам и машинистам, и начал рассказывать им о своем сыне, которого считал погибшим, но который спасся. И они радовались вместе с ним и предлагали прибавить ходу. И поезд несся все с большей и с большей скоростью, пока, наконец, главный начальник движения не запротестовал против такой скорости, находя ее опасной.

А м-с Чейне лежала в своем вагоне-будуаре, слегка стонала и просила мужа приказать поторопиться. Вот уже пески и скалы Аризоны остались позади. Наконец, треск приводов зубчатых колес и визг тормозов возвестили о прибытии в Кулидж, место Континентального разветвления.

В Альбукерке поезд перевели в Глориетту; он прошел через Ратонский туннель и Додж-Сити. Здесь Чейне случайно попала в руки газета, в которой он прочитал известия о сыне. Какой-то репортер интервьюировал Гарвея. По его словам, это был действительно сын железнодорожного туза Чейне. Сообщение это несколько успокоило м-с Чейне, но она все продолжала просить доставить ее поскорее до цели путешествия. Как вихрь, пронеслись они мимо Никерсона, Топеки и Марселина. Теперь уже чаще стали попадаться на пути города и деревни. Они ехали среди более населенных мест.

— Я ничего не вижу на циферблате. У меня глаза болят. С какой скоростью едем мы теперь?

— Очень быстро. Быстрее и незачем: мы приехали бы слишком рано, и нам все равно пришлось бы ждать другого поезда!

— Мне все равно. Мне только приятно сознавать, что мы двигаемся вперед. Сядь и говори мне, сколько миль мы проезжаем!

Чейне сел и стал считать мили по мере того, как они продвигались вперед. Локомотив жужжал, как гигантская пчела, и мчался вперед. А м-с Чейне все еще находила, что они едут недостаточно быстро. Был август месяц. В вагоне было жарко и душно. Часовые стрелки, казалось, не двигались. Ах! Когда же наконец они будут в Чикаго?

После сильного волнения у большинства людей, особенно же у мальчиков, появляется аппетит. Они спустили шторы и устроили пир по случаю возвращения блудного сына, наслаждались своим счастьем, в то время как поезда с шумом и свистом проносились мимо них. Гарвей пил, ел и без умолку говорил, рассказывая о своих приключениях. Когда одна из его рук оказывалась свободной, мать брала ее и нежно гладила. Голос Гарвея возмужал от жизни на воздухе. Руки у него стали жесткие и грубые. От его синей куртки и резиновых сапог пахло треской.

Отец, привыкший оценивать людей одним взглядом, проницательно смотрел на сына. Он не замечал, чтобы пребывание среди рыбаков дурно отразилось на сыне. Он должен был признаться, что до сих пор мало знал своего сына, но все же он помнил его заносчивым, вечно всем недовольным подростком, который к старшим относился без всякого уважения, постоянно мучил и заставлял плакать свою мать, пользовался репутацией веселого шалопая среди жителей гостиниц и посетителей ресторанов. Между тем этот воспитанный среди рыбаков юноша замечательно стоек в своих убеждениях; он смотрит открыто и уверенно; со старшими говорит с уважением. Кроме этого, видно было, что перемена эта в Гарвее произошла навсегда, что характер его окончательно установился.

«Кто-то переломил его, — подумал Чейне. — Констанция никогда бы этого не позволила. Даже путешествие по Европе не могло бы принести ему такой пользы!»

— Но почему же ты не сказал этому… кажется, Тропу, кто ты такой? — допрашивала мать, когда Гарвей успел рассказать историю своих приключений, по крайней мере, дважды.

— Диско Троп, милая. Это самый лучший из людей, которые когда-либо ступали по палубе. Это имя я запомнил твердо, до остальных мне дела нет! — сказал Чейне-отец.

— Почему ты не велел ему довезти тебя до берега и высадить? Ты ведь знал, что папа озолотит его!

— Знал, но дело в том, что он принял меня за помешанного. Кажется, я имел неосторожность назвать его вором, потому что не нашел у себя в кармане бумажника с деньгами!

— Матрос нашел его в ту ночь у флагштока! — вздохнула м-с Чейне.