Одна минута и вся жизнь - Алла Полянская

Работы у Стаса прибавилось. Его взяли в совет директоров компании, Дана с интересом слушала его, готовила для него отчеты, составляла сводки и проверяла бухгалтерию. Стаса считали невероятно работоспособным, и она радовалась его успехам.

— Смотри, вот здесь и здесь, — Дана показывает Стасу несколько договоров. — Что это за тип — Градский С.И.? Кто он?

— Ну, ты сама понимаешь. При наших налогах честно работать нельзя. — Стас обеспокоенно оглядывается, словно боится, что его могут услышать. — Этот мужик — наша «крыша» в мэрии. Он сейчас как раз на взлете, мы его поддерживаем.

— Он очень неосторожен, если расписывается в платежной ведомости.

— Все на законных основаниях. А вот когда он зай-мет кресло, на которое нацелился, тогда уже другое дело. Почему тебя это беспокоит?

— Меня ничего не беспокоит. Просто, глядя на все это, я теряю веру в человечество.

— Господин Градский — отнюдь не все человечество.

— Я хочу тебе кое-что сказать.

— И что?

— У нас опять будет ребенок. Если мы решим его оставить.

— Что значит — решим оставить?

— Я так и думала. Он появится на свет в апреле.

— Он? Откуда ты знаешь, что будет мальчик?

— Потому что девочка у нас уже есть.

— Женская логика — вещь непредсказуемая.

— Только для мужчин. Я всегда получаю то, чего хочу.

— Значит, тогда ты захотела меня?

— Точно. И ты пошел за мной, стряхнув Вику с плеча.

Вика. Стас почти забыл ее, он совсем не помнил, какая она — Вика. Он был счастлив настолько, что никакие воспоминания, в которых не было Даны или Аннушки, не волновали его. Они сдружились с Вадиком Цыбиным. Стас видел его слепую преданность Дане, но не понимал ее природы. Когда он пытался расспрашивать Дану, она отмалчивалась. Прошлой жизни не было места в ее сне о счастье. То совсем другой сон. И другое счастье. Кошкины зрачки настороженно смотрели в глаза Стасу, и в эти минуты ему казалось, что он видит Дану впервые.

Иногда Стас пытался расспрашивать Вадика, но тот тоже молчал. Верный Цыба приезжал навестить крестницу практически каждый месяц. Он привозил Аннушке игрушки и книжки, платьица и сладости. Аннушка обожала его и не слезала с его коленей. Ни о Витальке, ни о Тане Цыба не рассказывал, а Дана не спрашивала.

Это было счастливое время. Зима, старый Новый год, в камине горел огонь, Дана сидела в кресле, наблюдая, как мужчины играют с Аннушкой. В углу сверкала елка. Дана всегда наряжала елку. Ее не интересовали модные веяния в дизайне новогодних украшений. Она наряжала такую елку, какая была когда-то у них дома. Много-много игрушек и дождика. И обязательно — подарки. Даже когда жили в общежитии, родители устраивали для Даны елочку, а наутро она находила под ней подарки. И Виталька с Танькой тоже приходили к ним и находили для себя сюрпризы. Вячеслав Петрович считал немыслимым оставить детей на Новый год без подарка от Деда Мороза. В том, что не хватает денег, дети не виноваты.

Стас унес Аннушку спать, а Дана и Вадик остались одни.

— Ты счастлива?

— А что, не видно? Рассказывай, что у тебя нового.

— Почти ничего. Вот жениться собираюсь.

— Это здорово! — Дана искренне радуется. — Давно пора, честно говоря. И на ком ты женишься?

— На Таньке.

Этого Дана не ожидала. Но разговор закончился. Цыба просто хотел сказать Дане то, что, по его мнению, она должна знать, но не более того. Вадик Цыбин неплохо изучил мир, хоть и на ощупь. Он не стал рассказывать Дане, как Виталька поступил с Таней и как он, Вадик, долго-долго выхаживал ее, почти умершую от горя. Танька пустилась во все тяжкие, и Вадику многое пришлось стерпеть и увидеть, пока она хоть немного оттаяла. Единственное, что угнетало Таню сейчас, это мысль о том, что она разлучила Витальку и Дану, разбив этим их компанию.

И теперь они с Вадиком решили пожениться. Он понимал, что ему нужна обычная, земная женщина, а не фея, постоянно ищущая непонятно чего. Ему хотелось внятного мужского счастья, разговоры на сложные темы — не для него. И Дана — это Дана. Виталька понимал ее, а вот Вадик так и не понял. Даже не пытался.

— Я рада за вас обоих.

— Спасибо. Я ей передам. Стас у тебя — золотой мужик.

— Я знаю, Вадик. Я отлично это знаю и люблю его.

— Тебе идет быть беременной.

— Шуточки у тебя, однако. Это никому не идет, но куда же денешься?

За окном завывала метель.

— Она уже спит. — Стас вносит в комнату поднос с напитками. — Вадик, пивка?

— Давай, кум, за наследника. Чтоб был здоров.

Мужчины чокаются открытыми бутылками, Дана прислушивается к себе. Малыш устроил настоящий дебош, пинает под ребра ногами, и ей хочется, чтобы это поскорее закончилось. Она тяжело переносит свою неуклюжесть, а проклятая изжога просто замучила. Но у девочки должна быть родная душа. Никто не должен оставаться один. Аннушке пять лет, прекрасная разница в возрасте. Так они сидели, думая каждый о своем, а в камине уютно потрескивали дрова!

Это был последний их вечер. На следующий день Стас проводил проверку на предприятии. Он вышел из машины, водитель подал ему портфель с документами. Стас пошел к административному зданию. Он улыбался, вспоминая сонную Дану и ощущение толчков в ее животе, когда он крепко прижимал ладонь к нему.

«А толчки типично мужские, крепкие. Бедная Дана, ей приходится это терпеть. Женщинам не позавидуешь. Надо бы матери позвонить. Аннушка просила ананасов. Водителя пошлю, пусть купит и отвезет, чтобы Дана не ехала по такой дороге…» — это было последнее, о чем подумал Стас. Под тяжестью налипшего снега оборвались оледеневшие провода. Стас услышал предостерегающий крик водителя — и его оглушило и окунуло в темноту. Он умер до того, как упал.

«Какая нелепая, бессмысленная смерть!» — так говорили все. Дана молчала. Она ушла в себя, в свою боль, глядя на мир золотистым взглядом раненой Кошки. Его нет. Его нет. Его больше нет. Это стучало в ее мыслях, а крик обезумевшей от горя Лидии Петровны рвал нервы.

Она просто ушла в себя. Какие-то люди суетились вокруг, чьи-то холодные пальцы щупали пульс, а маленькая жизнь внутри, словно что-то чувствуя, затихла. Только редкие толчки выводили Дану из состояния оцепенения. Мама заперлась с Аннушкой. И только Вадик был неотлучно при Дане, ходил следом как тень. Но ей все равно. Пусть они уедут и оставят ее в покое.

«За все в мире надо платить. Я была слишком счастлива, — думает Дана. — Мы все были счастливы. И вот теперь…».

— Мы ничего не приносим в этот мир и ничего не забираем с собой. — Голос священника звучит где-то за гранью боли. Четкий профиль Стаса, светлые волосы, чуть улыбающиеся губы. В похоронной конторе знают свое дело. Но там, в гробу, — не Стас. Это… Дана не знает. Крик Лидии Петровны режет на куски ее мозг. Она вглядывается в его лицо. Нет. Не таким она запомнит его. Он был веселый и добрый, он так любил ее. И она его любила — как умела. А теперь всему конец, и какие-то люди, чьих лиц она не видит, идут мимо нее, прощаясь. И бормочут какие-то слова. А это не нужно никому. Она дотрагивается до его волос. Они все такие же светлые и совсем живые. Нет. Этого не может быть.

— Я подойду к нему, можно?

Это голос извне. Дана поднимает глаза. Вика. Вика пришла.

— Можно.

Морозова склоняется над открытым гробом. Кто знает, каких сил стоило ей не закричать, не застонать на весь свет. Она лишь осторожно коснулась ледяных губ того, кого любила так долго и безнадежно. Она почувствовала холод и поняла, что здесь и сейчас закончилась и ее собственная жизнь, потому что у Данки остаются дети и воспоминания, а у нее — только этот момент прощания.

Звучит музыка, и гроб уходит в землю. Лидия Петровна бьется в руках Вячеслава Петровича, а Дана молчит. Ей хочется, чтобы все ушли и дали ей побыть одной. Но они все идут и соболезнуют, как будто это может помочь делу. Они все делают так, как принято, а Дане этого не надо, потому что Стаса больше нет, и ей не дают опомниться и оплакать его. Ну почему они все не уходят?!

— Дана, папа уладил дела Стасика, и ты можешь ехать с нами. — Мама уже все решила.

— Я никуда не поеду.

— Но Дана!

— Я остаюсь здесь.

Это было сказано так, что Екатерина Сидоровна поняла: спорить бесполезно. Дочь уперлась.

— Тогда я останусь с тобой.

— Не надо. Заберите Аннушку, я хочу побыть одна.

— Мама, я не хочу уезжать. Папа вернется, а мы где? — говорит ее девочка.

Родители скрепя сердце уехали в Белгород. Уехал Вадик, подгоняемый Даной. Они с Аннушкой остались вдвоем. Или, точнее сказать, втроем. С беснующейся за окном метелью.

— Мама, папа умер? — Аннушка смотрит на Дану выжидающе.

— Да, умер.

— И не вернется?

— Никто не возвращается оттуда.

— А я умру?

— Это будет очень не скоро. Через сто лет.