Мы даже смерти выше... - Логвинова Людмила

кажется, я не видела среди стихов, собранных В. Н.

Болховитиновым:

…А небо будет яростно и мглисто

Пылить с боков

Снежком голубизны…

Быть может, ты

Неопытным туристом

Сорвѐшься с той

Проклятой крутизны,

Но ты не трусь!

Назад тебе – ни шагу!

Грозит обвалом

Каждый поворот.

И не убив –

Не прячь обратно шпагу,

И падая,

Ты сделай шаг вперѐд!

. . . . . . . . . . . . . . .

Ведь сущность жизни

Вовсе не в соблазне,

А в совершенстве форм еѐ и в том,

Что мир грозит,

Зовѐт тебя и дразнит,

Как женщина с ума сводящим ртом…

Пришла зрелость, стихи становились всѐ своеобразнее и

отточеннее. Его стихи этого периода трудно спутать с чьими бы

то ни было – он говорил собственным голосом, только ему

одному присущими словами. Но тут грянула война…

80

* * *

Окна Горьковской читальни на Моховой, где мы

готовились к очередному экзамену по диамату, были широко

открыты. И не все сразу поняли, что же произошло, когда с

площади донеслась передаваемая всеми радиостанциями Союза

грозная весть. Но все, один за другим, вдруг поднялись и вышли

на улицу, где у репродуктора уже собралась толпа.

Война!.. Помню лицо пожилой женщины, в немом отчаянии

поднятое к репродуктору, по нему текли слѐзы. Мы же в то

момент еще не вполне реально представляли, что нас ждѐт.

У нас с Николаем в это время как раз была размолвка.

Увидев друг друга, мы даже не подошли, поздоровавшись

издали. И только через несколько дней, когда всем курсом

девушки провожали ребят на спецзадание, мы вдруг осознали

всю серьѐзность, весь ужас происходящего.

Я очень хорошо помню этот вечер. Заходило солнце, и

запад был багровым. На широком дворе одной из

краснопресненских школ выстроились повзводно уезжающие на

спецзадание студенты.

Помню Николая в этот момент – высокий, русоволосый, он

смотрел на кроваво-красный запад широко распахнутыми

глазами… Что видел он там? Судьбу поколения, так хорошо

предсказанную им в стихотворении «Мы»? Может быть, именно

в тот момент он особенно ясно понял это, почувствовал, что

«Мы» – это стихи о нѐм самом, о его товарищах, что «ушли не

долюбив, не докурив последней папиросы», в бой за мир и

счастье, в бой, который помешал им прожить большую жизнь и

дойти до потомков в бессмертных творениях, а не только в

«пересказах устных да в серой прозе наших дневников…».

Видно, и у меня в этот момент шевельнулось какое-нибудь

тяжѐлое предчувствие и горестно сжалось сердце, только я

бросилась к Николаю, и мы крепко обнялись. Это была наша

последняя встреча…

* * *

81

Многих студенток 4-го курса отправили на работу по

специальности. Я попыталась было попасть на фронт, но из-за

сильной близорукости меня не пропустила медкомиссия. Тогда

я получила назначение на работу и уехала в Ташкент. Адреса

Николая я не знала и, уезжая, оставила ему открытку по адресу

его друга, студента художественного института Н.Шеберстова.

В ответ я получила от Николая несколько писем из армии. Ни

одно из них не имело обратного адреса.

Это очень хорошие письма, душевные и трагичные, очень

характерные для Николая. В одном письме он писал:

«Ты желаешь мне мужества, если буду в бою. Спасибо.

Хоть ты знаешь, что я в этом деле не отличусь. Но что смогу –

сделаю».

Человек скромный, даже застенчивый, лишѐнный малейшей

рисовки и показного, скорее гражданский, чем военный, Коля

Майоров в то же время был наделѐн большой внутренней силой,

мужественной убеждѐнностью, которые прорывались наружу,

когда он читал свои стихи. Мне рассказывали уже после

войны, что Коле предлагали уехать в Ярославское военное

училище. Буквально в последнюю минуту отказался он и от

возможности отправиться на фронт с агитбригадой, куда его

устроили было. Он выбрал бой, передовую. Он не мог иначе.

В марте 1942 года в ответ на моѐ письмо родные Николая

написали мне, что получено извещение о его гибели: «Убит 8

февраля 1942 г. И похоронен в деревне Баренцево Смоленской

области». Много лет я хотела разыскать эту деревню, но только

летом 1958 года попробовала это осуществить.

Ни одной деревни Баренцево в Смоленской области не

оказалось, нет еѐ и в тех районах Смоленщины, которые отошли

к Калужской области после войны. Есть на Смоленщине, в 20

километрах к югу от Гжатска, деревня Баранцево, состоящая

всего из нескольких старых изб. Там мне показали

сровнявшуюся с землѐй могилу двух советских солдат, убитых в

конце зимы 1942 года. Но кто они – не известно. Вполне

возможно, что один из них и был Николай Майоров, политрук

пулемѐтной роты 1106 стрелкового полка 331-й дивизии. В

платѐжной ведомости этого полка за февраль Майорову

82

причиталось что-то получить, но подписи его нет… Он ведь был

убит 8 февраля. (Об этом я узнала в архиве Советской Армии в

Подольске летом 1958 года.)

Не удалось разыскать и однополчан Коли, которые могли

бы сказать, как он погиб и где похоронен. Два года назад в

газетах и по радио заговорили о подвиге Саши Виноградова и

его одиннадцати товарищей, погибших под Москвой, на 152-м

километре Минского шоссе в феврале 1942 года. А ведь Коля

Майоров воевал тоже в тех местах и примерно в то же время.

Может, выход книги Коли Майорова поможет разыскать его

однополчан, выяснить подробности его последних дней.

* * *

И ещѐ одна, пожалуй, наиболее важная задача: как найти

пропавшие стихи и поэмы Николая, как узнать, где он оставил

свои вещи, уходя добровольцем в армию 19 октября 1941 года.

В первый день войны к Коле из Иванова приезжал его

младший брат, Александр. Было ему тогда лет семнадцать. Он

вспоминает, как вместе с братом заходил к одному товарищу, у

того лежал Колин чемодан с книгами, и Николай просил брата

увезти некоторые книги домой. Александр предложил забрать

всѐ, но Николай только рукой махнул: до барахла ли теперь?

Были поиски, были догадки, но без результата… Но,

видимо, не всѐ ещѐ потеряно – не все ещѐ возможности

проверены.

* * *

Коля Майоров обещал многое. Поэт яркого, самобытного

таланта и исключительной трудоспособности, он рос буквально

на глазах. И не его вина, что так мало удалось донести до

людей. Но и это немногое не забудется, как не забудутся и те,

что в бои «ушли, не долюбив, не докурив последней папиросы».

Из воспоминаний И. В. Пташниковой

Окна Горьковской читальни на Моховой, где мы

готовились к очередному экзамену по диамату, были широко

83

открыты. И не все сразу поняли, что же произошло, когда с

площади донеслась передаваемая всеми радиостанциями Союза

грозная весть. Но все, один за другим, вдруг поднялись и вышли

на улицу, где у репродуктора уже собралась толпа. Война!..

Помню лицо пожилой женщины, в немом отчаянии

поднятое к репродуктору, по нему текли слѐзы. Мы же в тот

момент ещѐ не вполне реально представляли, что нас ждѐт. У

нас с Николаем в это время как раз была размолвка. Увидев друг

друга, мы даже не подошли, поздоровавшись издали. И только

через несколько дней, когда всем курсом девушки провожали

ребят на спецзадание, мы вдруг осознали всю серьѐзность, весь