Город мертвого бога - Алекс Феби

раздавались приглушенно. В глубине, за кирпичными стенами, гремели кастрюли и сковородки; если где-то и раздавались крики, то в них звучал вопрос, а не гнев – кто-то, скорее всего сидя перед камином, спрашивал, готова ли еда, или просил принести ему горячего молока, а вовсе не грозил смертью и увечьями. Однако главным образом здесь царила молчаливая луна, заполнявшая и разглаживавшая улицы своим тяжелым бледным сиянием, отражавшимся в каждой поверхности.

Куда подевались красные молнии гибнущих огненных птиц? Где мертвожизнь? Где Живая Грязь? Натан опустил взгляд к своим ногам, полусогнутым на крутом склоне: ни одной уклейки на ботинках! За плечом не маячили безликие палтусы, следящие за ним из тени. Улица была чисто выметена, и ее поверхность – камень, крепкий и неподатливый – откликалась на каждый шаг его каблуков стуком, а не скрипом.

Внезапно Натан почувствовал себя уставшим, даже вымотанным. Он присел, прислонясь к теплой стене пекарни, среди пустых мешков из-под муки. Здесь ему было ничуть не менее уютно, чем на полу их лачуги, и к тому же гораздо суше. От проникавшего изнутри тепла печи его одежда просохла до такой степени, какой не бывало на его памяти: дома она была вечно пропитана морскими брызгами, Грязью и дождевой водой.

Когда он проснулся, было уже светло. Улица неподалеку кипела стремительным движением: мужчины и женщины кричали, смеялись, спорили друг с другом под трескучий аккомпанемент кожаных бичей, хлещущих по деревянным рамам паланкинов, которые рысцой несли на плечах носильщики.

Солнце сияло среди безоблачного неба, настолько голубого, что Натан даже не мог придумать названия для этого цвета. Он вытащил из кармана носовой платок, который привык считать голубым, и поднял перед собой: по сравнению с небом тряпица выглядела блеклой, затхлой, в серо-бурых пятнах. Как Натан ни силился, теперь он вообще не мог разглядеть в ней какого-либо цвета – настолько голубым было здесь небо. Словно Бог сошел и убрал с неба всю муть, не оставив ничего, кроме насыщенной голубизны.

Натан обернул носовым платком пораненную руку. Она распухла и болезненно пульсировала – теперь, когда сон покинул его, это ощущалось весьма явственно. Вместе с болью пришло воспоминание о крысе и об отце и о данном им обещании достать лекарство.

Надо раздобыть денег.

Он пошарил взглядом, ища какой-нибудь знак или атрибут, что-нибудь, что говорило бы о каком-либо занятии, подтверждающем его законное право на пребывание в Торговом конце. Поблизости не было ничего, кроме дощатых поддонов и мешков из-под муки. Несколько поддонов было сломано, и Натан разобрал их на отдельные доски, с визгом выдирая гвозди или загибая их вдоль поверхности, чтобы они ни за что не цеплялись. В итоге у него оказалась стопка приблизительно равных по длине кусков. Натан взгромоздил ее на плечо и двинулся, небрежно помахивая свободной рукой. Так он вышел на улицу.

Для незаинтересованного взгляда какого-нибудь носильщика паланкина или купеческих жен, спешащих по своим делам, он мог бы сойти за подручного столяра, отправленного с поручением. Однако если бы его заметил один из стражников, то с полным правом решил бы, что это дело дурно пахнет (воистину, он давненько не мылся), поэтому Натан настороженно поглядывал по сторонам в поисках мундиров и изо всех сил старался выглядеть целеустремленным.

Паланкины двигались главным образом в одном направлении – вверх по склону, так что Натан двинулся туда же, идя плечом к плечу с согбенными носильщиками, на расстоянии плевка от надушенных шелковых занавесей, защищавших купчих от губительных для кожи лучей здешнего нагого солнца. То здесь, то там какие-нибудь два соседних паланкина останавливались бок о бок, и женщины, отдернув занавески, наклонялись одна к другой, чтобы обменяться той или иной информацией непосредственно на ухо, скользя красными губами по коже собеседницы. Ни у одной из них, насколько видел Натан, глаза не были выкрашены черным.

Паланкины собирались на широкой, поросшей травой площадке, где женщины выгружались и усаживались в картинных позах на подстилках и небольших ковриках. Пространство было окружено колоннадой, под сенью которой были расставлены столики торговцев всякой всячиной. Торговцы громко и весело выкликали названия своих товаров от подножия колонн, а над их головами в камне были вырезаны рельефные изображения сцен, которых Натан не мог ни узнать, ни понять: группы каких-то мужчин и женщин, незнакомые символы, выглядевшие таинственно и значительно.

Сидевшие на траве женщины уделяли внимание главным образом друг дружке:

– Как чудесно снова с вами встретиться, милочка!

– Вы сегодня выглядите просто великолепно!

– Мы ведь увидимся с вами на балу?

Все это и множество другого в том же роде говорилось повышенным тоном, порой переходившим в визгливый крик в зависимости от расстояния, которое разделяло говорившую и адресата. Вокруг женщин лавировали мужчины с подносами, предлагая им бокалы с напитками в обмен на монеты, а в остававшихся промежутках сновали мальчишки, собиравшие пустую посуду, чтобы отнести ее для повторного наполнения. Продвигаясь в обход колоннады, Натан понял, что его присутствие становится все более заметным и что доски утратили свою необходимость. Теперь ему нужен был поднос – тогда он смог бы влиться в ряды собирателей пустой посуды и больше не беспокоиться на этот счет.

Он нашел прислоненный к стене поднос возле общественного туалета и без долгих размышлений прихватил его, пока владелец-мальчишка, отвлекшись, стоял к нему спиной. Минуту спустя Натан уже был в толпе, подбирая бокалы, допивая из них последние капли и не переставая шарить глазами в поисках неосторожно выставленного какой-нибудь дамой кошелька.

Игра значительно усложнялась тем, что его постоянно хватали за руки продавцы напитков, видимо считавшие, что цель его существования состоит исключительно в их удобстве. Их не заботили ни его чувства, ни ограниченная гибкость его суставов: если Натан не делал сознательного усилия, чтобы держаться от них подальше, они подтаскивали его к себе, забирали у него бокалы, а впридачу давали подзатыльник, за его труды. Вскоре он уже не забывал делать пресловутое усилие.

Женщины здесь были самые разные (одни молодые и свежие, с румяными щеками, другие сухие и сморщенные; одни улыбались, сверкая зубками, другие поджимали губы, словно сосали лимон), но, как бы они ни выглядели, все до единой, очевидно, были исполнены решимости не выставлять свои кошельки напоказ. Присаживаясь на корточки, чтобы подобрать с травы их бокалы, он мельком видел их перекрещенные лодыжки, их колени и бедра, стиснутые крепко, как ладони кающегося грешника (по крайней мере, их очертания под платьем). Нигде не было ничего, что можно было бы стибрить. Натан не останавливался ни на секунду, словно блоха