Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Осмотреть бы нужно, вельможные панове, эти возы, — обратился он наконец к своему начальству, — а то они все тянутся да тянутся, а что в них припрятано — черт этих псов разберет.
— Ваша вельможность, — вмешался в разговор длинный мещанин, — пусть возы все въедут, станут в порядок, тогда осмотреть, а пока я просил бы вас отведать мальвазии, — добрая штука! Наипревелебнейший бискуп одобрил! Вот отведайте, прошу, — пояснил он, протягивая руку к двери, — кубки уже налиты... густая, как кровь, губы слипаются, а пахнет как!
— Гм-гм... — чмокнул губами седой шляхтич и, потянувшись к двери, потянул воздух пылающим носом, — запах приятный!..
— А коли приятный, — подвернулся и сделал большую дугу младший, шарообразный, шляхтич, едва удержав равновесие у косяка двери, — так кохаймося!
XIII
— Посмотрите, посмотрите, панове атаманство, — приставал все вратарь, — подсмыканное сено, а вон заплетенные на возах копти!
— Ну и смотри их, лайдак, а нас не утруждай, — промычал ему державшийся за косяк шляхтич, — не утруждай, мы займемся мальвазией.
— Да и не осерчал бы пан Чаплинский, — вставил ехидно мещанин, — перерывать ведь его сено и провиант не приходится.
Атаманье, впрочем, не слушало уже ни вратаря, ни мещанина, а, припавши к кубкам, смаковало ароматный напиток; но вратарь не унимался.
— А эта ихняя стража зачем здесь? — горячился он, размахивая руками. — Провели подводы — и вон! Не велено столько народу впускать!
— Да какой же это народ? — успокаивал его мещанин. — Хлопство!
— Эти-то самые гады и будут. Они нас выдадут Морозенку с головой.
— Овва! — вмешался в разговор стоявший вблизи горожанин. — Мы их распотрошим! А коли Морозенко к нам пожалует, милости просим: стены у нас надежные, да и благородного рыцарства сила!
— Не то что Морозенке, — подошел другой горожанин, — а и самому Хмелю утрем нос!
— Утрем-то утрем, разрази его Перун, а я все-таки, — стоял на своем вратарь, — пойду обыщу этих гадюк и их фуры.
— Да лучше попробуй, брат, настойки, — старался все еще отвлечь вратаря мещанин.
— Настойка — дело, ну да я все-таки сначала свое...
И вратарь решительно направился к фурам.
Мещанин взглянул выразительно на передового фурщика, потом осмотрелся кругом, заглянул в стражницу и, отошедши к сторонке с двумя-тремя горожанами, стал им энергично что-то нашептывать.
В это время въехали последние фуры, а за ними вслед прошмыгнули и остальные мужичьи телеги. Путники наши прибыли наконец на площадь, расположившуюся у ворот вышнего замка; с одной стороны площади подымалась высокая городская ратуша, с другой шли полукругом шинки.
Подводы остановились в нерешительности. Железные ворота в верхней браме были закрыты. За ними слышался шумный говор и смех, очевидно, там шло еще пированье, тогда как в нижнем городе улеглась уже сонная тишина. Действительно, по замчищу шатались еще группы надворных команд, а вокруг столов, расставленных под замковою стеной, восседали за ковшами благородные рыцари и хвастались дешевыми победами над беззащитными женами и дочерьми горожан и мещан. Но эти игривые сообщения подавлялись все-таки злобой дня — вестями о Морозенке, о Хмеле, о взбунтовавшихся хлопах.
— Кой черт три тысячи, — кричал один голос, доносившийся ясно и до поселян, — тридцать тысяч, говорю вам, плюньте мне в глаза, коли не так!.. Сюда прибыли хлопы, привезли нашему пану воеводе провиант, так говорят — несметное число, а за песьей кровью двигаются еще татары.
— Татары! — воскликнуло разом несколько голосов.
— Да, татары! — повторил первый. — А мы вот здесь и будем сидеть в этой мышеловке, пока они не придут и не погонят нас на арканах в Крым.
— Ну, за нашими стенами нечего опасаться! — возразил задорно один из молодых бунчуковых товарищей.
— Нечего опасаться? — вмешался в разговор старый рубака-гусар. — А пан разве пробовал бороться с нечистою силой? То-то! Ус еще мал! В руках у ведьм еще не был! А у этого Мороза состоят при войске такие колдуньи-чаровницы, что своими заклятьями откроют всякий замок, отопрут всякие ворота.
— Да вот сказывали, — осмелился вставить слово и простой жолнер в панскую беседу, — что напустят эти ведьмы с Лысой горы такой туман на глаза, что настоящего ворога и видишь, а бьешь своего вместо ворога, а то еще нашлют страх, такой страх, что от одного козака десятка два нашего брата бежит, бо всякому представляется, что то не один козак, а целая сотня, а на самом деле иногда окажется, что то даже был не козак, а пенек.
— Ха-ха! — вскинулся молодой шляхтич. — Хороши жолнеры! Вот уж именно у страха глаза велики!
— Положим, что туман на глаза и напускает страх, а страх есть паскудство, — поддержал юношу старый гусар, — однако с вовкулаками[7] сражаться невыгодно, по опыту знаю, а у этого шельмы-пса, говорят, тридцать вовкулак на службе.
— Триста, ясновельможный пане, — отозвался возбужденно жолнер, — Далибуг, триста!
— А что же они, эти вовкулаки? — раздались нерешительные вопросы.
— Что? И панство не знает? — изумился гусар. — А то, что ни стрела, ни пуля, ни ядро их не берет. Выстрелишь в этого дьявола, а стрела либо пуля ударится и от него назад тебе в сердце летит.
— Не может быть! — вскрикнули многие и оглянулись с суеверным страхом.
— А бей меня нечистая сила, коли не правда! Кроме того, они и огонь могут чарами перебрасывать, да вот я вам расскажу случай...
Остальная часть разговора не долетела уже до путников, так как рассказчик понизил свой голос до таинственного шепота, а слушатели обступили его тесным кружком. Однако и то, что было услышано, доставило, очевидно, большое удовольствие передовому фурщику, так как под усами его промелькнула улыбка.
Над городом между тем спустилась темная ночь. Блеснувшие сначала две-три звездочки вскоре погасли, закрытые набежавшими клочьями туч; сквозь темную мглу, окутавшую город, вырезывались смутно тяжелые очертания башен, зубчатые стены, вершины остроконечных кровель костелов. Защищенные своими стенами и часовыми, обитатели нижнего города уже мирно спали; не видно было в местечке огней, даже фонарь над нижнею брамой висел незажженный, только из-за верхней крепостной стены светились красноватым огнем два окна в замке. Было тихо. Изредка протяжно и уныло перекликались вартовые нижней стены с вартовыми верхней, да прорывался иногда где-то тоскливый собачий вой.
— Что же нам так дарма стоять? — запротестовал тихо погоныч. — Распаковаться бы, а то, чего доброго...
— Да вон там шпиг проклятый бродит, — отозвался кто-то из темноты, — уж мы его дурим, дурим, даем осматривать все одного и того же, а то и телеги ярмарчан, дак чертов лях все-таки к нашим мажам прется.
— Допрется своего, подожди! — хихикнул кто-то.
— А что, пан купец, — остановил подходящего к возам мещанина передовой, — заехать бы нам куда распаковаться, не то задохнется живность.
— В ратушин двор, вот сюда, — распахнул мещанин ворота, — здесь пока безопасно... вот только тот пес... да и полночь близко.
Но его тихую речь прервал неожиданно отчаянный вопль вратаря, раздавшийся среди возов и замерший в оборванном стоне. Крик этот заметили все-таки ближайшие вартовые на нижней стене и, засуетившись, начали всматриваться в глухую тьму и учащенно перекликаться. Возы между тем въехали поспешно в закрытый двор ратуши.
Прошло еще несколько времени. Тишина стала мертвой. Мрак сгустился еще больше... даже силуэты стен и башен потеряли свои очертания.
Вдруг на стене у нижней брамы блеснул огонек и раздался крик вартового:
— Гей, до брамы!
К темной, слабо освещенной фигуре неслышно подошла другая... Фонарик сделал в воздухе какой-то вольт и вместе с державшей его рукой вылетел из амбразуры вниз... Послышался глухой стук падения тяжелого тела... Приблизившийся второй часовой тоже почему-то вскинул неестественно руками и опустился за зубцом стены... С поля приблизилось осторожно к браме несколько всадников, закутанных в кереи; обвязанные тряпьем копыта их коней не издавали даже на мосту никакого звука.
Из маленького окошечка над брамой послышался оклик:
— Как гасло?
— Полночь! Огонь! — ответили беззвучно двигавшиеся тени.
На остроконечной вершине ратуши пробило звонко и отчетливо двадцать четыре удара.
Когда подводы въехали на двор ратуши и ворота торопливо закрылись за ними, то фурщики и погонычи бросились поспешно к возам разбрасывать сено и снимать с кошей набитые соломой и половой мешки.
— Эй, живей, хлопцы! — командовал и суетился передовой фурщик. — Не задохся бы, храни господи, наш провиант.
— Едва убо не прияхом смерти! — поднялась в это время из первого воза целая копна и, отряхиваясь ногами и руками от клочьев сена, начала фыркать и отплевываться. — А чтоб тебе всякой нечисти в нос и в рот! Поналезло этого проклятого сена, как волу какому-нибудь в утробу!
- Хата за околицей; Уляна; Остап Бондарчук - Юзеф Крашевский - Историческая проза
- Старость Пушкина - Зинаида Шаховская - Историческая проза
- Андрей Старицкий. Поздний бунт - Геннадий Ананьев - Историческая проза
- Кровь первая. Арии. Он. - Саша Бер - Историческая проза
- Звон брекета - Юрий Казаков - Историческая проза
- Темное солнце - Эрик-Эмманюэль Шмитт - Историческая проза / Русская классическая проза
- Роман Галицкий. Русский король - Галина Романова - Историческая проза
- Дикое счастье. Золото - Дмитрий Мамин-Сибиряк - Историческая проза
- Колокол. Повести Красных и Чёрных Песков - Морис Давидович Симашко - Историческая проза / Советская классическая проза
- Семь песков Хорезма - Валентин Рыбин - Историческая проза