ИМЕЮ СКАФАНДР - ГОТОВ ПУТЕШЕСТВОВАТЬ! - Роберт Хайнлайн

— Здесь!

Я прислушался.

— С чего ты взяла?

— Знаю! Открывай!

Я пожал плечами и размахнулся. Панель с треском выскочила из паза. И все дела.

Посреди комнаты, свернувшись в клубочек, лежало существо. Трудно было сказать, его ли я видел на пастбище вчера вечером или нет. Плохое освещение, другая обстановка. Но Крошка никаких сомнений не испытывала. С радостным воплем она рванулась вперед, и они покатились по полу, сцепившись, как два играющих котенка. Крошка визжала от радости более или менее по-английски. А вот Мэмми… Я бы не удивился, заговори она по-английски, говорил же Червелицый, да и Крошка упоминала о своих беседах с ней, но тут было совсем другое.

Вы когда-нибудь пересмешника слышали? Он то просто поет, то весело, то шумно обращается к творцу. Пожалуй, бесконечно меняющиеся трели пересмешника ближе всего к речи Мэмми.

Наконец они более или менее успокоились, и Крошка сказала:

— Я так рада, Мэмми, так рада! Та что-то пропела в ответ.

— Извините, Мэмми, очень невежливо с моей стороны. Разрешите вам представить — мой дорогой друг Кип.

И Мэмми пропела мне:

Ля, си, до, ре, ми, ре, до, соль.

«Очень рада познакомиться, Кип.» Я понял это без слов, но так ясно, как будто она говорила по-английски. Причем это вовсе не был шутливый самообман, как, скажем, мои беседы с «Оскаром» или разговор Крошки с мадам Помпадур, ведь, беседуя с «Оскаром», я составляю обе части диалога, просто мое сознание беседует с моим подсознанием, или что-то в этом роде. Но здесь все обстояло иначе.

Мэмми пела мне, а я понимал то, что она пела. Я испытывал удивление, но отнюдь не недоверие. И вообще, при виде радуги не думаешь о законах оптики. Просто вот она, радуга, перед тобой, висит в небе.

И надо было быть последним идиотом, чтобы не понять того, что Мэмми говорила именно со мной, потому я ее и понял и понимал каждый раз, ибо, когда она обращалась к Крошке, мне ее речь казалась каким-то чириканьем.

Если хотите, назовите это телепатией, хотя вроде бы в университете Дьюка под этим подразумевают кое-что другое. Я ее мыслей читать не мог, да и не думаю, чтобы она могла читать мои. Мы просто беседовали.

Но, хотя и удивленный, я не забывал о правилах хорошего тона. Чувствовал я себя так, как будто мама представляет меня одной из своих старых подруг — гранд-дам. Поэтому я поклонился и сказал:

— Мы очень рады, что нашли вас, Мэмми.

Причем сказал чистейшую правду, сразу и без всяких объяснений поняв, что именно заставило Крошку рисковать даже новым пленом, но искать ее: она была Мэмми, и все тут!

Крошка имела обыкновение все и вся нарекать кличками и прозвищами, при этом не все они, надо сказать, приходились мне по вкусу. Но по поводу Мэмми я и минутного сомнения не испытывал. Мэмми так Мэмми! Подле нее было хорошо, спокойно и уютно. Как будто знаешь, что если разобьешь коленку и с ревом прибежишь домой, она ее поцелует, смажет йодом, заклеит пластырем, и все будет хорошо. Таким свойством обладают многие няни и учителя, но, к сожалению, его лишены многие матери.

Но у Мэмми оно было развито так сильно, что даже мысль о Червелицем перестала меня тревожить. Она с нами, и теперь все пойдет хорошо. Рассуждая логично, я вполне отдавал себе отчет, что она уязвима не менее нашего, я же видел, как ее свалили. Она и меньше, и слабее меня, она не могла сама пилотировать корабль — за нее это делала Крошка. Но все это не имело значения.

Мне хотелось к ней на коленки. Но поскольку она маленькая и коленок у нее нет вообще, я бы с удовольствием положил ее на колени к себе.

Я все время говорил об отце, но из этого вовсе не следует, что мама для меня значит меньше, просто тут другое. Отец активен, мама пассивна. Отец вещает, а мама — нет. Но уйди она, и отец станет похож на дерево, вывороченное с корнями из земли. На ней держится весь наш мир.

Присутствие Мэмми действовало на меня так же, как обычно действовало присутствие мамы. Только с мамой это было привычно, в порядке вещей. А тут вдруг все случилось совершенно неожиданно, вдали от дома и в самый нужный для меня момент.

— Ну, теперь можно отправляться, Кип. Давай быстрее! — взволнованно выпалила Крошка.

Мэмми пропела: «Куда мы отправляемся, детки?»

— На станцию Томба, Мэмми. Там нам помогут.

В глазах ее промелькнула печаль. У нее были огромные, теплые, добрые глаза. Чудесные глаза и мягкий, беззащитный рот, из которого лилась музыка. Но выражение, промелькнувшее в ее глазах, сменило чувством тревоги то счастье, которое я только что испытывал. И ответ ее напомнил мне, что она не чудотворец:

— Как же мы полетим? На этот раз меня охраняли очень тщательно. (Я не буду больше воспроизводить ее чириканья нотами, все равно я их толком не помню).

Крошка с энтузиазмом рассказала ей о скафандрах, а я стоял как болван и слушал, а мой живот медленно леденел. То, что раньше было всего лишь вопросом применения силы для убеждения Крошки, превратилось сейчас в неразрешимую дилемму. Теперь я ни за что не ушел бы без Мэмми, как ни за что не ушел бы без Крошки…

Но у нас было всего лишь два скафандра. Да будь их хоть три, наш земной скафандр сгодился бы ей не больше, чем змее роликовые коньки.

Мэмми мягко напомнила, что ее скафандр уничтожен. И начался поединок. Очень странный поединок — между мягкой, деликатной, любящей, разумной и непреклонной Мэмми, с одной стороны, и Крошкой, развернувшейся на всю катушку в роли вопящей, капризной, ужасной девчонки, с другой стороны. Я же просто стоял рядом жалким зрителем, не имея возможности даже быть арбитром.

Поняв ситуацию, Мэмми сразу же пришла к неизбежному выводу. Поскольку идти ей было не в чем, да и вряд ли она сумела бы уйти так далеко даже в своем скафандре, единственным выходом для нее было остаться здесь, а нам немедленно уходить. Если мы дойдем, то, возможно, сумеем убедить своих, что опасность со стороны Червелицего и K° действительно существует, а в таком случае, ее, может быть, удастся спасти, что было бы мило, но вряд ли станет основной целью операции.

Крошка наотрез отказалась даже выслушивать какой бы то ни было план, предусматривающий расставание с Мэмми. Если Мэмми останется, то и она с места не сойдет.

— Кип! Ты пойдешь за помощью! Торопись! А я останусь здесь!

— Ты же знаешь, что это невозможно, Крошка.

— Ты должен. Обязан! Ты пойдешь! А если нет, то я… я больше с тобой не разговариваю!

— Если я пойду, то сам перестану с тобой разговаривать. Нет, Крошка, пойдешь ты.

— Ни за что!

— Да заткнись ты хоть для разнообразия! Пойдешь как миленькая, а я останусь здесь охранять вход и сдерживать противника, пока ты не вернешься с подмогой. Только поторопи их.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});