ПВТ. Тамам Шуд (СИ) - Евгения Ульяничева

скучать.

Впереди уже сиял зонтег Хома Рун.

— Еремия! Вались в пике, у тебя прицепом тяжелая тэха! Развези их по всему куполу!

Медяну снова перехватил Руслан. Девушка кошкой вцепилась в борт и только таращилась, хлебая ртом ветер. На корабелле, идущей в ревущем пике, она была впервые.

На тэшке сообразили, что отцепиться не удается и что мощная корабелла тянет их, как косатка рыбака. На верную погибель.

— Огонь! — крикнул Иночевский.

Вскинул руку, блеснул кольцами Лафона, отводя прямой удар. Еремию задело по касательной. Синее, водяное пламя занялось за один вздох, хлестнуло волной, грозя потопить, смыть за борт.

— Какой, нахрен, огонь, Инок, — прошипел Дятел, вытягивая из-под палубы пушку. — Только русалок мне здесь не хватало.

Огонь встретился с волной. Зашипело, а Еремия наддала, отчего пламя взбесилось, вскинулось на дыбы…

Так они и ввалились на Хом — ночной, крепко спящий, в шелковых лентах черных рек. Еремия не успела задержать бег, разгоряченная и обожженная. Грохнулась, пропахала грудью и килем травяное море.

Медяна не сразу, с трудом разжала пальцы. Те будто окостенели, так сильно она вцепилась в страховочные кольца. От потревоженной ночной травы густо пахло, кричали всполошенные птицы.

Девушка облизала пересохшие губы, обежала глазами своих. Все здесь. Все на месте. Где-то позади вспыхнули и занялись зарей обломки тэшки.

— Беее, — протяжно донеслось из-под крыла Еремии.

Медяна вздрогнула. Вполне мирный, деревенский звук вдруг показался чужим и даже грозящим. Отвыкла. И как быстро.

Внизу, под бортом, показался барашек. Девушка удивилась: руно его будто само по себе мерцало бирюзой…

Вспыхнул огонь — на этот раз ручной, фонарный.

— Что же вы, разбойники, наделали-то! — в голос запричитал невидимый мужик. — Барашков-то мне помяли! А вот пожалуюсь-то на вас хозяйке!

— Сделай милость, добрый человек, — сказал Волоха, вырастая у борта, рядом с Медяной. — Это как раз то, что нам нужно.

Глава 12

Юга открыл глаза.

Сколько ему было, когда он начал осознавать себя? Точно помнил — ходить начал рано, говорить — поздно. До поры ныл не своим голосом. Зверячьим.

Не плакал никогда, даже когда били. Шипел, выл стиснутым горлом. А потом бросался в глаза обидчику.

Не говорил, но слушал внимательно. Мир полнился звуками и запахами. Звуки были ему братьями. В них он находил покой и утешение. Звуки учили его двигаться, думать. Наблюдать. Подражать.

Он не лежал в зыбке. Выполз оттуда до года и сныкался под лавкой, сбил себе гнездо из тряпок и мягкой рухляди, выброшенной Провалами.

Мать сообразила не показывать его прочим. Молока ему не нужно было, чем питался — один Лут знал. Рос сам по себе, она сперва боялась, потом перестала. И верно, мороки мало: поставила миску с обрезьем каким, с творопом ли, тем и жил. Выбирался из своего укрывалища по ночам, ночами же сбегал.

Под руку пошел только на втором году. Видимо, подглядел, как прочие бабы с дитятями обходятся. Притащил тряпку-рубашку, сам в нее залез. Женщина, вздыхая от страха, подманила к себе. Тот подошел, глядя насквозь чужими, горячими глазами. Босой, с длинными, до пола, волосами. Узколицый. Глаза дырищами. Ногти или сточены, или обгрызены. Не поймешь, пацан или девка. Женщина вспомнила, как он выл в первые дни в зыбке. Не нравилось ему там.

Протянула руку, обмирая, тронула щеку. Кожа гладкой оказалась, прохладной, и — вполне человеческой. На касание подкидыш вздрогнул, вскинул головой, оскалился, показывая острые зубы. Полный набор. В ту ночь она его впервые расчесала. Приодела, затянула рубашку поясом. Худой, горячий, крепкий. И чистый — не иначе, в Провалах плескался ночами.

А когда обменышу пять сравнялось, поняла — красив. Выглядел старше. Привела в дом гостя, человека прохожего, не из деревни.

Подвела сына. Сама вышла, за надобностью.

— Какой ты… Юга, — рассмеялся человек, тряся прокушенной до кости рукой.

Подкидыш только шипел, показывал клыки. Забился в угол и таращился оттуда. Глаза что змеи.

— Ну. Ну. Не бойся. Смотри, что у меня есть, а? — человек вытащил из-за пазухи низку бус.

Ярко-зеленые, они были точно самородные огни в этой глуши. Как живые горячие душки Провалов.

Человек бесстрашно присел на корточки, поманил рукой. На глазах у него блестели плоские прозрачные щитки.

— Иди. Иди ко мне. Я добрый, я не обижу…

Подкидыш осторожно приблизился. Яркие бусы манили огнем.

— Чур не кусаться больше.

Человек положил руку ему на плечо, обменыш вновь показал зубы, но ему строго пригрозили.

Правой руке не хватало одного пальца.

— Нет. Вот так. Хороший мальчик. Красивый мальчик.

Юга закрыл глаза.

Точка, в которой находился он, была лишена привязки пространственной. Единственное — знал точно — он был ее центром. Средостением. Жемчужиной этой черной мантии.

Ихор, темная темянная вода, держала его в себе бережно и цепко, как смола муху. Он мог остаться, никто бы не сыскал его здесь. Выписать себе из общего информационного поля. Как сделали остальные. Все они были здесь, Юга чувствовал, осязал их кожей, волосами, ставшими ихором.

Другая форма, та же сущность.

Надо возвращаться, подумал.

Надо. У него было к кому. У него было зачем.

Он не желал спокойствия.

Тогда возьми, сказали ему.

И память его народа хлынула со всех сторон, и вся черная вода обернулась вдруг — его волосами.

Шерлом.

Он вынырнул, проскреб ногтями, срывая водоросли и улиток, рванулся вверх, но ушел вниз. Небо над головой было круглым и сжатым, как кулак.

Когда он выбрался, вокруг порозовело. Рассвет принес туман и влажный цветочный запах. Юга кое-как откинул с глаз тяжелые, точно мертвые, волосы. Лег навзничь и лежал, не чувствуя ничего.

Очнулся, когда его дернули за плечо, кольнули мясо, будто ножом. Юга вскинулся, и пес с рычанием отпрянул.

— Пошо-о-ол, — прохрипел Юга, слепо шаря в поисках палки или камня.

Рука ухватилась за мягкое. Третий глянул и поднялся, словно трезвея от холода. Вкруг него лежали мертвые. Неизвестной силой схваченные и уложенные странно, будто в хоровод, центром которого был злосчастный колодец.

— Не я же вас уморил, — прошептал Юга, дико оглядываясь. — Не мог я…

Осекся, почуяв присутствие. В нескольких шагах от него замер всадник. Странным был скакун — будто из золота отлитая насекомная, многоногая тонкая тварь. Но и всадник не выглядел обыкновенным. Они смотрели друг на друга долго, целое мгновение, а затем скакун в одно движение оказался рядом. Юга отшатнулся, рука всадника ухватила пустоту.

Золото, вспомнил Юга. То, что он видел перед падением.

Всадник казался выростом на спине своего скакуна. Ни седла, ни упряжи. Лицо в желтой чешуе. Доспех из