Палачи и жертвы - Эльчин Гасанов

Даша уже не соображала что говорила. ''Может хватит тебе пить, Дашенька", мягко произнес Миша.

- Нет уж, Мишутка. Я в этот новый год загадала желание, и если оно сбудется, то я буду счастлива. Потому я сегодня гуляю.

- Я понимаю, но ты...это...уже пьяна же.

- О.... Ну все, ладно, хватит, мне пора в объятья.

После этих слов она привстав, вплотную подошла к Мише. Он тоже привстал. Она повесилась ему на шею, и крепко поцеловала его в губы, от чего у него сильно заколотилось сердце. ''Ты меня хочешь?', спросила она. От этого вопроса Миша чуть не растаял. ''Конечно', задрожав, ответил он. ''Ну, тогда пошли', взяв его за руку, повела в свою спальню.

О стороны могло показаться, что мать ведет своего сыночка в сортир пописать.

Даша быстро начала отстегивать с ушей свои серьги, снимать с палец кольца, а потом раздеваться. Один раз чуть не упала, присела на кровать. Горилка сильно ударяла ей в голову. Она эти манипуляции делала подстать музыке. По радио передавали вальс. Когда она уже была совершенно голая, только тогда она взглянула на Мишу, который с открытым ртом только сейчас начинал снимать с себя брюки. "Слушай, Миш, давай быстрей, а то бабуль проснется''. Миша машинально засуетился, он не мог оторвать от нее своих глаз. Даша, полулежа сидела в постели и ждала своего самца, подпевая музыке по радио. Она была беленькая- беленькая, даже немножко рыженькая, с огромной попой и коричневой родинкой на левой груди. ''Ну ты долго?', нетерпеливо спросила она. "Щас, щас", наконец раздевшись, он приблизился к ней. От нее несло перегаром, духами и черт знает еще чем. Она привычно раскинув бедра, приняла ногами его на себя. Он что-то невнятно копошился. Поза была обычная, такая отцовско-дедовская, где мужик сверху, где уже процесс начинается, но Миша то ли от перевозбуждения, то ли от чего-то еще, никак не мог привести свой член в полную боевую готовность. Уже минуты три как он возился, копошился, мастурбировал, пытался создать у себя эрекцию. Потом он припал к ее грудям, точнее соскам, начал усиленно высасывать их. Обычно так высасывают со шланга бензин. Он мучился, бледнел, стараясь ввести в нее мягкий член, но никак. Ну, никак, и все! Чтобы куда-то пройти, нужно иметь твердый характер. ''Ну что ты, Мишка', снизу подхлестнув его бедрами и заодно фыркая и усмехаясь, произнесла Даша. Она уже несколько раз толкала, подбивала бедрами и коленками по его бокам, мол, давай уже, пора. Миша болтался между ее ног, покраснев как кровь. Положение все ухудшалось, и он, еще не воткнув в нее свой член, кончил прямо на нее, на ее животик. И прямо тут же по радио прозвучал металлический голос Левитана: "От Советского информ.бюро... Она, почувствовав на себе горячую жидкость, привстала, посмотрела на его произведение искусства, ногой оттолкнула его в грудь. Он чуть отшатнулся. Ему стало стыдно, обидно, больно, он уже хотел повеситься. Слова Левитана Миша уже не слышал. А Даша, укрывшись одеялом, присела у радио и жадно слушала военные сообщения. Узнав о том, как наши войска отступают, оставляя немцам очередной город, Даша тяжело и горько вздохнула, а Миша начал быстро одеваться. "Поскорее на улицу, с глаз ее долой, поскорее. Ничто не властно над любовью, как импотенция', говорил он себе. Даша, закончив слушать Левитана, опять рухнула в постель со словами: "иди Миша, иди домой, отдыхай. С Новым годом тебя. Стереги нашего Ильича достойно...'' Последние ее слова донеслись до него, когда он уже был за порогом. Миша посмотрел на часы, было уже 10 вечера. Домой идти неохота, на дежурство заступать нужно только рано утром. ''Да, мерзкий Новый год, мерзкий, отвратный. Видеть никого не хочу, убить всех хочу, убить! Блин!', с такими словами Миша совершенно не заметил Федора Николаевича, 60-летнего рабочего- труженика, на которого он нечаянно налетел. ''Ты куда прешь, а, глаза что ли потерял дома?', зло зашипел он в сторону Мишы. Оказывается, Миша не заметив его, почти затоптал мужика своими валенками. ''Да, забыл, и глаза, и член дома забыл!', ответил ему Миша. ''Что, а ну повтори, щенок!', и с этими словами Федор Николаевич подошел к Мише и сильно врезал кулаком ему под глаз (больно было!!!). Хряк, и Миша шлепнулся на снег: фрых. Только сейчас он понял, что Федор Николаевич пьян. Миша чуть не потерял сознание, он лежал на спине, чувствуя боль под глазом и смотрел на небо. Оно было ясное, полное мириадами звезд, и ему показалось, что звезды тоже смеются над ним. Потом он получил еще один удар в бок, это дядя Федя от злости, ногой пнул Мишу, и потом, чуть наклонившись, плюнул ему в лицо и лениво доругиваясь ушел прочь. Федя ощутил гадкий запах его слюны у себя на щеке. Фу!

Миша встал. Все, ему уже не хотелось жить. Перед своей телкой он в полном дерьме, а еще тут его избивает всякая пьянь. Это его, Михаила Чернова, охраняющего самого Ленина. Куда смотрит государство? Нет, в лес, в лес хочу. В лесу ждет только Божья кара, а не людская. Благо, погода была не такая холодная и Миша пошел туда, в лес.

Уже час, как он бродил по лесу. Кругом снег и темно, а он все шел. Хрыт, хрыт, хрыт... Лес страшный, темный. Вы были когда нибудь в лесу ночью, именно ночью, да еще зимой?

Да, страшно. Это не то чтобы днем, когда видны ветки и срубленные пни. Ночью лес напоминает ад или чистилище. Но ему уже нечего было бояться. Он хотел не только убежать от себя самого, но даже совсем уничтожиться, перестать существовать, не быть, в прах обратиться. Он был так озадачен, что пару раз резко тормозил, останавливался, как статуя. В этот миг он умирал, исчезал, потом опять срывался и как бешеный бежал без оглядки, будто спасался от погони, от какого - то еще ужасного и неизвестного горя. ''Я уже умер, мне хуже не будет', твердил он себе. Он уже разочаровывался в государстве. ''Советский Союз не в состоянии обеспечить людям спокойную жизнь', думал он. "Государство лживо, и все что оно имеет, все украдено им. Вот! Надо идти туда, где государство кончается, туда, где его уже нет. Надо смотреть именно туда', считал Миша. Он хотел одиночества, тишины, никого не хотел видеть. НИКОГО...

И вдруг сильный удар по шее заставил его упасть лицом в снег. Он даже не успел испугаться. Одна секунда, и все. Он ничком упал вниз, щекой ощутив холодный снег. Кто-то, Миша этого не понял, начал его раздевать. ''Что?...', только и сумел выдавить из себя Миша.

"Цыц, понял, а то убью. Снимай все с себя, мне холодно. Быстро!!!', крикнул ночной призрак. Миша, лежа на снегу точно и быстро выполнял приказы ночного призрака. Он только успел на нем заметить военную шинель. ''А вы...простите...кто?', дрожа, как осиновый лист, и лежа под ним, спросил Миша. ''Я? Я хрен в пальто, бля. Дезертир я на хер. Не хочу воевать бля, понял? Постой,... да от тебя п...дой пахнет, духами, водкой...', он наклонился к Мише и стал его нюхать, как пес нюхает кость. ''Ты что, к бабам ходил, да? Мы на фронте кровь проливаем, а ты, бля, сука поганая, баб здесь шпилишь, да, развлекаешься? А ну давай, снимай брюки на хер, давай- давай, закаляй жопу''. И главное, от испуга Миша абсолютно не сопротивлялся, и беспрекословно исполнял желание этого дезертира. Он хотел остаться живым. ''Давай, рачком, бля", вопил дезертир. Михаил Чернов, охранник саркофага Ленина, встал на четвереньки, с него стянули брюки, и он ощутил в своем заднем проходе толстый, длинный, и горячий член этого проклятого дезертира. Да, Мише было больно, но он боли не чувствовал. Он ощутил полноту ощущений, мол, свободных мест нет, все занято. Ах, вот что чувствуют бабы, когда их трахают. Ах, вон оно что. Ему было смешно, ему был смешон он сам. Ведь когда он зашел погулять в лес, он думал, что это уже край, финиш. Что может быть хуже позора перед любимой женщиной, и когда на тебя плюют. Есть ли хуже этого что нибудь? Оказывается, есть. Вот теперь он, находясь в темном лесу, был предметом насилия какого-то психа - дезертира. Он, стиснув от боли (и немного от удовольствия) зубы, когда со всей силой в него входил лесной маньяк, думал только об одном: неужели на этом все закончится, неужто после этого все. Маньяк почти лежал на его спине, пихал в него свою корягу и больно дергал Мишу за плечи и лицо. Миша ощутив горячую жидкость, похожую на кипящую лаву, в своем анальном отверстии услышал за спиной глухой стон дезертира. Миша, опортаченный и обезличенный, униженный и опущенный, рухнул лицом на снег. Ему не было холодно, он вообще ничего не ощущал, он хотел закопаться. Что же ты делаешь человек? Этот день не станет чужой судьбой.

Очнулся он от холода. Открыв глаза он увидел, что лежит в одних кальсонах, под елью. Елка! Сегодня же новый год! ''В лесу родилась елочка...', пошло у него в голове. Но надо вставать, надо спешить. Следы дезертира давно уже замело снегом. Видимо, скоро уже утро и Миша заступает на дежурство. Он заступает на дежурство...Он работает. А где он работает? Во! А кого он охраняет? То-то! Самого Ленина! Так что, знай наших! Встав на ноги, отряхнувшись, он поспешил в город.

''А что случилось то, а? Что? Ну поимели меня тут в лесу ночью... Ну и что? Вообще-то было неплохо, а? А кто об этом знает? Кто узнает про это то? Ну, утратил я в лесу свое достоинство, да! Ну и что? А я сделаю вид, что оно не мое, это достоинство - то', думал Миша и в одних белых кальсонах, чуть прихрамывая (сильно болела попа), пробегал по центральной улице Тюмени. Чуть в стороне стоял какой-то мужик, и увидев Мишу, заорал: ''ну ты даешь, земеля. Так напиться до чертиков...'' Но он его не слышал. Домой, домой, домой...