Воскрешение из мертвых (сборник) - Николай Томан

— Ребят моих, однако, Пронский каким-то образом убедил…

— А вас?

— Откровенно говоря, я лично не очень в это верю, но Толя Ямщиков и даже наш инженер-электроник прямо-таки зажглись. Почему бы, в самом деле, не попробовать? Тем более, что и сам Пронский показался нам очень сведущим в кибернетике. Он ведь кандидат наук. Хороший специалист.

— Да, Виталий талантлив, — почему-то задумчиво замечает Татьяна. — Папа говорит, что он далеко пойдет. А вот мы с вами уже пришли к станции метро. Вам отсюда без пересадок почти до самого вашего дома. До свидания, Олег! — протягивает она руку Рудакову. — Теперь я буду у вас не так скоро — начальство поручило мне одно срочное дело, а вы не забывайте того, что я вам сообщила о Грачеве.

— Об этом вы не беспокойтесь!

…Вернувшись домой, Татьяна, не отвечая на вопросы родителей, идет к телефону. Торопливо набирает номер Пронского и облегченно вздыхает, услышав его голос.

— Ты себе представить не можешь, как я рада, что застала тебя дома, Виталий! — восклицает она.

— С чего это вдруг такая радость? — искренне удивляется Пронский. — Никогда что-то прежде не радовалась так.

— Это потому, что никогда еще не была на тебя так зла.

— Ну, знаешь ли…

— Сейчас и ты узнаешь. Чего это ты вздумал морочить голову инструментальщикам бредовой идеей кибернетической ищейки?

— Ну, во-первых, идея не такая уж бредовая. А во-вторых, с твоими вундеркиндами ее, конечно, не осуществить. Так что все это впустую…

— Это почему же?

— Сероваты они для этого. Особенно удручающее впечатление произвел на меня Ямщиков. Ни одного кибернетического термина не мог выговорить. Да и в русских словах у него такие удареньица!..

Услышав это, Татьяна начинает так хохотать, что прибегает из кухни мама. Отбросив газету, испуганно вскакивает с дивана и доктор технических наук. А Татьяна, не обращая на них внимания, весело кричит в трубку:

— Он же тебя разыгрывал, неужели не догадался? Ямщиков, оказывается, ни одного термина не смог грамотно произнести! Да ведь он окончил среднюю школу, в которой преподавание велось на английском языке… Когда они с Рудаковым были в Швеции на выставке наших измерительных инструментов, так их там за инженеров принимали. Ямщиков давал объяснения по-английски, а Рудаков неплохо владеет немецким. И потом, они там не только демонстрировали наши измерительные инструменты и приборы, но и объясняли их устройство с помощью математических расчетов и формул. И не думай, что это они сами мне сообщили, об этом мне директор их завода рассказал. К тому же не то в «Комсомольской правде», не то в «Московском комсомольце» целая статья была напечатана об их поездке в Швецию.

— Ну, опять ты их начала…

— Ничего я не начала! Они действительно такие, а вот ты не смог в них разобраться. Да и вообще незачем было голову им морочить.

— Почему же — морочить? Я им это всерьез. И кто знает, может быть…

— А по-моему, ты все это зря затеял.

— У тебя просто нет воображения, и ты не можешь себе представить…

— Да и не в этом вовсе дело! Отвлекаешь ты ребят от их реальных задач. Они райкому комсомола слово дали, что соорудят у себя на заводе систему непрерывного оперативного планирования, которая облегчит им получение информации и автоматизирует анализ оперативной обстановки.

— Я им помогу сделать и это…

— Имей тогда в виду — это в первую очередь! И будь здоров, как говорится.

— И это все?

— А что же еще?

— Нужно ведь серьезно поговорить…

— Я уезжаю завтра утром в срочную командировку, и надолго. Приеду — позвоню. Привет родителям!

Татьяна с облегченным вздохом кладет трубку.

— Что ты сегодня с ним так? — укоризненно замечает мама.

— Я с ним так всегда, — усмехается Татьяна. — Он уже привык. А вот вы, мои родители, скажите-ка мне лучше, какое впечатление на вас произвел Олег Рудаков?

— Не знаю, — уклончиво отвечает мама. — Не разобралась пока…

— А мне показалось, что он тебе понравился. — Татьяна испытующе смотрит на мать.

— Как же я могу о нем судить, если ни о чем серьезном не успела поговорить? Это папа твой весь вечер с ним профилософствовал, вот у него и спрашивай. Да, кстати, почему же это он на философский поступил? Зачем ему это?

— Я знаю одного слесаря, который уже окончил философский.

— И по-прежнему на заводе слесарит?

— По-прежнему.

— Ну, знаешь ли, не очень мне это понятно.

— А что же тут непонятного? — вступает в разговор папа. — Захотелось, значит, всерьез осмыслить мир, в котором живет. Именно о таком образованном широко мыслящем рабочем классе мечтали Маркс и Ленин.

5

Долго не может заснуть в эту ночь Татьяна. Надо бы продумать тактику допроса свидетелей спекуляции автопокрышками, а из головы не выходят воспоминания о прошлогодней поездке в исправительно-трудовую колонию к Грачеву…

Было это в полдень, во время обеденного перерыва в том цеху, где работал Грачев. В комнату, предоставленную Груниной начальником колонии для допроса, Грачев вошел очень спокойно. На нем была синяя, застиранная, но не грязная спецовка. Руки тоже были чистые, будто он не слесарем работал, а администратором. Смотрел нагловато, самоуверенно.

— Здравствуйте, гражданин инспектор, — сказал почти весело. И тут же добавил: — Извините — старший инспектор. Так ведь, кажется? Велено вот явиться к вам на допрос. Грачев я, Павел Макарович. Разрешите присесть?

Она кивнула ему на стул перед столиком, за которым сидела. Усевшись, Грачев бесцеремонно стал разглядывать ее, дивясь чему-то.

— Сколько же можно допрашивать меня? — спросил он прежде, чем Татьада успела сообщить ему, с какой целью вызвала его. — Я уже получил свое и отбываю положенное, так что же вы меня снова? Это не по закону…

— У меня разговор с вами будет не о том, за что вы осуждены, — прервала его Грунина. — Я к вам по делу об избиении Глафиры Бурляевой.

Лицо Грачева оставалось таким же спокойным, хотя Татьяна внимательно наблюдала за ним. Он лишь переспросил:

— Это вы мою соседку по квартире имеете в виду? Ну, так тут я совсем ни при чем. Даже в свидетели негож. В тот день, когда Глафиру «поучал» ее супруг, я хоть и находился дома, но был, как говорится, во хмелю и не очень прислушивался, что там у них творилось. Тем более, что такие потасовки случались у Бурляевых чуть ли не каждый день.

— И вы ни разу не вмешались?

— А чего мне лезть в чужую жизнь? Да и за дело, в общем-то, лупцевал Глафиру ее супруг. Глупая она баба…

— Но в тот день он не просто избил Глафиру, а изувечил. Ее ведь с сотрясением мозга в больницу доставили, а потом она около года в психиатрическом отделении пролежала. От таких побоев Бурляева, наверно, не только кричала, а прямо-таки вопила. Как же вы могли?…

— А что я, — впервые слегка повысил голос Грачев, — всеобщий заступник, что ли? Дружинник или еще какой-нибудь деятель? Супруг-то ее, сами знаете, какой верзила! Пришиб бы заодно с ней и меня…

— Ну хорошо, допускаю, что вы струсили, но почему же не позвали кого-нибудь на помощь? Или в милицию позвонили бы…

— Скажете тоже, в милицию! Да я и сам этой милиции боялся как черт ладана. Бизнес мой с крестиками для православных засекли уже к тому времени… Да и вообще непонятно мне, к чему вы это дело опять ворошите? Семен Бурляев получил ведь свое, чистосердечно во всем признавшись.

— У нас нет теперь уверенности в его чистосердечии. Похоже, что взял он на себя вину другого.

— То есть как это другого? Уж не я ли тогда жену его изуродовал?

— Нет, не вы, но тот, кто это сделал, вам, видимо, известен. Не один Семен Бурляев был в тот вечер в их комнате, и вы не могли этого не знать.

— Как же я мог через стенку-то увидеть, кто там еще?

— Увидеть действительно не могли. А услышать?

— Он мог и молча… И потом, почему он, а не Семен?

— Так вы, значит, слышали все-таки, что там был еще кто-то?

— Ничего я не слышал, и вы меня в это, гражданочка… извиняюсь, гражданин старший инспектор, не впутывайте.

Голос его не был уже таким спокойным. В глазах — тревога.

— Не слышать его, однако, вы никак не могли. Он орал так, что услышала даже тугая на ухо старушка — соседка ваша, Евдокия Фадеевна, живущая в противоположном конце коридора. Она, правда, не разобрала слов, но уверяет, что голос был не Семена. Пыталась даже зайти к Бурляевым, но едва приоткрыла дверь, как выскочил Семен и пригрозил пришибить ее, если она тотчас же не уйдет к себе в комнату. А тот, кто избивал Глафиру, так бесцеремонно вел себя потому, что вас нисколько не опасался. Был совершенно уверен, что вы его не выдадите. О том, что ваша сестра-школьница находилась в то время в деревне у бабушки, ему, конечно, тоже было известно.