Закон Моисея - Эми Хармон

как мисс Мюррей задала Моисею очень странный вопрос:

– Откуда? Откуда ты знаешь о Рэе?

Джорджия

Моисея временно отстранили от занятий. По всей видимости, мисс Мюррей не понравилось, что он нарисовал на ее доске голых людей, целующихся под водопадом. Честно говоря, я немного удивилась. Мне не показалось, что рисунок нес насмешливый характер. Но, полагаю, для школьного кабинета в нем было слишком много эротизма. Я снова покраснела и задалась вопросом, о чем только думал Моисей. Что толкнуло его на такой сумасбродный поступок? Может, он хотел привлечь к себе внимание? Школьный год только начался, до мая было еще далеко, и судя по тому, что мне удалось выудить из него, он не мог себе позволить пропускать занятия. Ему попросту не хватит оценок, чтобы окончить школу, если он не будет надрывать задницу. А отстранение звучало довольно контрпродуктивно.

Я не сомневалась, что его прабабушка сможет подергать за ниточки и все уладить, но в течение следующих двух месяцев он только и делал, что попадал в неприятности. Моисей разрисовал еще одну конюшню черной, серебряной и золотой красками, и рисунок выглядел так натурально, что казалось, будто всю северную часть поглотила черная дыра, оставившая после себя свирепую бурю. Спустя какое-то время я узнала, что тридцать лет назад в амбар ударила молния, сжигая его дотла, и тогда погиб человек. Мужчина пытался вывести лошадей и сгорел в пожаре. Услышав предысторию, рисунок уже не казался мне таким прекрасным.

В конце концов конюшню восстановили, а вдова того мужчины вновь вышла замуж, но Шарлотту Баттерс не особо впечатлили художественные способности Моисея, и она оповестила весь город, что считала его шутку непомерно жестокой. Хотя мне казалось, что это просто неудачное совпадение. Мне было бы жалко закрашивать что-то столь восхитительное, но Шарлотта все свирепствовала, и Кэтлин пришлось пригладить ей перышки, пообещав, что Моисей все исправит. И в придачу перекрасит всю остальную часть амбара в качестве возмещения ущерба. На этот раз никакого буйства красок или Сикстинской капеллы. Просто самый обычный красный амбар и долгие часы на стремянке. Само собой, я снова составила ему компанию, хоть он и пытался от меня отделаться. Как всегда.

Наступил октябрь, но несмотря на изменения в температуре воздуха и уменьшение светового дня, осень порадовала нас чередой неожиданно теплых деньков. Достаточно теплых, чтобы покраска конюшни после школы не вызывала полного отвращения, особенно когда это значило, что я увижусь с Моисеем… хочет он того или нет. У нас сложились очень странные отношения. В одну минуту он кричал, чтобы я проваливала, а в следующую целовал так, будто никогда не хотел отпускать.

Сказать, что я была взвинчена и сбита с толку, это ничего не сказать. Когда я явилась к нему в потрепанных джинсах и майке, пережившей сотню стирок, и предложила свою помощь, он окинул меня взглядом и зачитал перечень всего, что мне можно и нельзя делать. Как по мне, он слегка перебарщивал, учитывая, что мы всего лишь красили амбар. Когда он закончил свой исчерпывающий список инструкций и параметров, я шумно вздохнула и взяла кисть. Моисей пару минут скептически наблюдал за моими действиями, а затем отобрал у меня кисть и начал накладывать еще один слой краски поверх моей.

Когда я возмутилась, он прервал меня:

– Моя работа – мои правила.

– Правила, значит? Скорее, законы.

– Да. Закон Моисея, – он усмехнулся.

– Мне казалось, что закон Моисея – это Десять заповедей.

– Вряд ли у меня наберется так много.

– Ну, мы находимся в штате Джорджия, и здесь другие законы. Так что, когда ты в Джорджии…

– И когда я в Джорджии? – тихо, едва различимо спросил он.

Я покраснела, услышав сексуальный подтекст в его словах. Но будучи не из тех, кто идет на попятную, я все равно бахвалилась:

– Ха! Мечтай.

Я было продолжила красить, но Моисей оттолкнул меня от банки с краской.

– Ты вертишься вокруг меня только потому, что любишь нарушать правила. И не думай, что я не знаю, что у твоих родителей есть четкие предписания, когда дело касается нас с тобой. Наше общение сводит их с ума. Особенно твою маму. Она боится меня.

Что ж, это правда… а он смышленый. Это определенно одна из причин, по которой меня влекло к нему. Но когда он погружался в себя и рисовал как одержимый, создавая невероятные шедевры, которые возникали откуда-то из глубины его янтарно-зеленых глаз, меня было от него не удержать. И я хотела, чтобы Моисей нарисовал меня. Хотела стоять перед ним, пока он покрывал меня красками, стать одним из его шедевров. Вписаться в его мир. Иронично, но впервые за всю жизнь мне не хотелось выделяться – если это значило, что я смогу заполнить его мысли и засесть у него в голове. Может, виной всему этому, что мне было семнадцать, или же первая любовь, ну или первая страсть. Или вообще жара. Но я хотела его так отчаянно, что это поглощало меня изнутри. Мне никогда еще ничего так не хотелось. И я даже представить не могла, чтобы мне когда-нибудь могло захотеться чего-то с такой же силой.

– Почему я нравлюсь тебе, Моисей? – вздохнула я, уперев руки в бока. Мне надоело играть в эти игры, надоело не знать, чего он от меня хочет.

– Кто сказал, что ты мне нравишься? – тихо ответил он. Но затем посмотрел на меня. И его глаза вселили в меня надежду, в то время как слова грозили уничтожить. Его глаза говорили, что это правда.

– Это что, один из твоих законов? «Не возлюби Джорджию»?

– Не-а. Скорее, «не нарвись на повешение».

Мне стало дурно.

– Повешение? Ты намекаешь на линчевание, что ли? Это уже выходит за все границы, Моисей. Может, мы и деревенщина. Может, я и говорю «увидала» вместо «увидела». Может, мы и маленький городишко с узким мышлением. Но здесь никому нет дела, что ты черный. Сейчас не шестидесятые, и это тебе уж точно не Дальний Юг[3].

– Но мы в Джорджии, – все так же тихо ответил он, играя с моим именем, как это делала я. – А ты сладкий джорджийский персик с бархатистой розовой кожицей, но я на него не искушусь.

Я пожала плечами. Но он уже искусился – в том и проблема. От его слов мне захотелось податься вперед и впиться зубами в его мускулистое левое плечо. Захотелось укусить его достаточно сильно, чтобы выразить весь свой гнев, но при этом достаточно ласково, чтобы он позволил мне сделать это еще раз.

– Ну, и какие