Хасидские рассказы - Ицхок-Лейбуш Перец

к обеду, то сажают их за стол в людской…

На кухне-то может быть весело, — а в залах, доложу я вам, мертво, мертво, как на кладбище!

* * *

Я слышу, как вы читаете вслух свои песни…

Луна доставляет вам большое удовольствие… Я ведь слышу: прекрасная, задумчивая, бледнолицая луна, говорите вы… А о звездах и созвездиях вы говорите с восторгом, также и о природе, лесах, полях, реках…

И правда, свежий воздух, в особенности, когда страдаешь легкими, действительно целебное средство! Но восхищаться природой, (и я тоже был когда-то молод), я восхищался перед праздником «Верб»… Пред рассветом — небо серо, — тихо — меж тростников струится река… Пик-пик! — откликается где-то живое существо; тс-тс! — откликается в другом месте… Я брожу себе вдоль берегам режу вербы для праздника…

О звездах и созвездиях и говорить нечего… Но луна, откуда, думаете вы, она получила свою красоту?

Or нашей молитвы по случаю ее обновления…

Поверьте мне, что если бы не наша молитва, если бы не свет, исходящий из наших уст, — у нее был бы глупый вид, совсем-таки глупый, — как у оловянной тарелки в еврейской больнице.

* * *

В доказательство, истинное происшествие!

Жил, был когда-то царский сын. Овладела им грусть-тоска… Доктора хотели узнать причину его тоски. Одни говорили, что у него глаза нехорошие, что все, на что они ни взглянут, принимает желтый цвет, желто-зеленый!.. И старались подыскать очки для его глаз, но ни одни не помогли…

Другие объясняли это тем, — что он в детстве проглотил что-то, нечистую тварь какую-то, и она держится в его душе, и оскверняет его жизнь, — и для этой болезни тоже не могли найти никакого лекарства!

Как бы то ни было, царь, желая его спасти, развеселить, накупил ему массу золотых и серебряных вещей… Со всех концов света привезли ему различных благовоний, драгоценных камней и безделушек, — но ничего не помогало!

Выстроили ему дворец в саду, и в саду этом развели разного рода деревья, растенья и цветы; дорожки усыпали золотым песком; вырыли русло для реки и наполнили ее живой, ключевой водой, и по воде пустили белых лебедей с длинными белыми шеями, и те тихо и ровно колыхались над водой, словно души в раю, — но все это не помогало…

— На всем этом, — говорит царский сын, — лежит печать грусти и уныния… Дерево, — говорит он, — растет печально, цветы цветут уныло. Вода, — говорит он, — плачет в тиши, словно тоскует по ком-то; белые лебеди напоминают ему только саван.

А сладкие фрукты, наливные яблоки, гранаты, виноград, все, — говорит он, — имеет горький вкус… Горько и тошно.

Но самое худшее, бывало, когда царский сын в саду, смотрясь в воду, или во дворце, смотрясь в зеркало, увидит свое собственное лицо…

— Я мертвый, — кричал, он, — на моем лице не видно сияния жизни…

И вдруг все изменилось!

Царский сын вдруг рассмеялся!

И вдруг в саду все ожило, зазеленело, стало красиво, — все стало жить, и он вместе со всем.

А что, вы думаете, случилось? Мелочь!

По дороге, мимо сада проходил праведник. Шел он, усталый и измученный: на обряд обрезания или на другой праздник, не знаю.

Но устал он, проголодался, и жажда мучила его; того и гляди в обморок упадет! А на небе этого не хотят допустить!

Срывается яблоко с дерева и падает к ногам праведника…

Поднял он яблоко, прочел молитву и откусил… И в этот момент грусть и уныние снялось со всего; исчезло колдовство, все преисполнилось радости! Ибо, как я вам говорю: — Радость в Его обители!

Слово Божие

(Монолог хасида)

не читать перед вами Божие Слово?

Что-то вы, господа? Разве вы постигнете «нашу» Тору?

Ах, да, ведь ваши души также находились у Синайской горы? — Следовательно — нельзя про вас сказать: нет?!

«Един Творец, едина Тора и един Израиль», — говорите вы. Конечно так, никто и возражать не станет.

Однако, обратите внимание, господа! Сказано: «Нельзя постигнуть Его деяния». И действительно, Он сидит на троне славы и сочетает людей; за сорок дней до рождения младенца оповещается: «дочь сего предназначается сему!» И, что совершенно непонятно нам, человек нашего сословия, ребе Берель из Творичева просватывает свое дитя за дитя… ну, именитого богача ребе Израиля Гольденберга — человека совсем иного покроя! И оказывается, что сват нашего ребе Береля — зажиточный еврей, поставивший свой дом на барскую ногу!.. Он — миснагид, и в юных летах, как рассказывают, будучи еще настольником тестя, избил в синагоге еврея за отступление от принятого у нас текста… А к старости занял почетное положение в общине, среди «отцов» города числится.

И живет согласно своему положению — ежегодно едет с семьей на воды…

Вот он недавно возвратился из-за границы, смотрит теперь совсем юношей…

И брак был счастливый, и Господь благословил их плодами, и плод, как бабка уверяет, пригож… И мы, таким образом, будем праздновать вместе торжество обрезания, а ныне собрались на богоугодную трапезу в честь новорожденного — угощаемся горохом и компотом из слив с изюмом.

Так? Но обратите внимание: кажись, за одним столом сидим, за одним и тем же угощением, однако — едим мы по-разному!

«По еде и служба» — сказано, и наоборот…

Уважаемый ребе Израиль Гольденберг по зернышку клюет, как птичка в Субботу Песен, доволен малым, ради желудка… Да и бородка его свою долю у губ требует — пусть ест на здоровье! А там, в уголке сидит один из наших, хасид; проголодался бедный, наглотаться не может…

Сомневаюсь, вспомнит ли он про заповедь: «ешь Досыта, но в сосуд твой не клади», — дома ждет жена и дети!

Почему ты покраснел, глупец? Бедность — не порок…

«Не единым хлебом жив человек» — сказано, — душа также требует пищи, а что составляет ее пищу? — Слово Божие… Но не все одинаково его постигают… Притом, у всякого своя манера воспринимать, свои пути…

Один — «глиняная яма», что все удерживает, а другой — больной, едва поест, его сорвет…

Боже упаси, я ни на кого пальцем не указываю.

Вот наш уважаемый ребе Израиль говорил перед нами «откровение»… из жизни на водах… Там, — говорил он, — горы до небес вышиной! Он добрался до самой вершины, и в награду за труд пешехождения получил — всю окрестность, как на ладони! Глаз не мог насытиться! Сады и виноградники, города и села, дворцы и замки! На гору, рассказывал