Завтра я иду убивать. Воспоминания мальчика-солдата - Ишмаэль Бих

Все это время старик наклонял голову то вправо, то влево, как бы пытаясь прислушаться и разобрать слова. Я следил за ним, опасаясь, что он опять начнет хмуриться. Но лицо его теперь просветлело. Он был доволен, приказал развязать руки моим друзьям и вернуть всем нам одежду.

После этого староста объявил жителям деревни, что произошла ошибка. Это не бандиты, а всего лишь дети, которые искали безопасное пристанище. Он поинтересовался, проникли ли мы в хижину по собственной инициативе или хозяин пригласил нас пожить в ней и знал о нас все это время. Я уверил его, что мы забрались в дом на берегу сами и ни с кем из деревни не контактировали вплоть до сегодняшнего утра. После этого нас отпустили, но приказали как можно скорее уйти подальше от деревни. Перед тем, как мы оставили ее, старейшина осмотрел следы веревок у нас на запястьях. Он качал головой и посмеивался, но мне показалось, это был смех сквозь слезы.

Глава 10

Тяжелее всего мне было примириться с тем, что я не знал, когда же закончатся мои скитания. Путь казался бесконечным, и это выматывало и морально, и физически. Никакой цели в жизни у меня не было. Я все время куда-то бежал – из одного пункта в другой, а судьба посылала все новые и новые испытания с повторяющимися сюжетами. Я тащился позади своих спутников, погрузившись в глубокие раздумья о нынешнем положении. Главной задачей каждого дня было простое выживание. В некоторых деревнях к нам относились неплохо – кормили и приносили воду. Но разве это можно было назвать счастьем? Было понятно, что все это временно и что скоро надо будет бежать дальше. Глубокого удовлетворения и покоя моя душа не знала. В каком-то смысле пребывать в постоянном унынии было легче, чем переживать бурные перепады настроений, по многу раз переходя от одного эмоционального состояния к другому. И я предался тоске. Она не давала останавливаться, гнала вперед. При этом я не испытывал разочарований, потому что всегда ожидал худшего.

Иногда по ночам мне было трудно уснуть. Я часами смотрел в темноту и ждал, пока мои глаза полностью привыкнут к ней и начнут различать окружающие предметы. Мне вспоминались родные и близкие, и я гадал, что с ними сталось, живы ли они.

Как-то вечером я сидел на площади в заброшенной деревне и думал о своем нескончаемом путешествии и о том, что ждет меня в будущем. Взглянув на небо, я увидел луну, на которую наплывали тяжелые тучи. Несколько раз они пытались полностью поглотить ее, но ночное светило снова и снова пробивалось сквозь облака, сгущавшиеся все больше. Тут я вспомнил, какую мысль высказал недавно Саиду после того, как мы в очередной раз чудом спаслись после нападения местных жителей, вооруженных пиками и топорами. Измученные этим новым испытанием, мы добрели до веранды пустующего дома. Джума, Мориба и Муса быстро заснули, а Альхаджи, Канеи, Саиду и я неподвижно сидели, вслушиваясь в ночные шорохи. Почти абсолютную сумеречную тишину нарушало лишь мерное и тяжелое дыхание Саиду. Так прошло несколько часов, но вдруг Саиду прервал молчание. Его голос был глубоким и ровным, будто не сам он произносил слова, а его устами говорил кто-то другой:

– Сколько еще раз нам придется встретиться лицом к лицу со смертью? Когда же мы обретем покой? – спросил он.

И затем, выдержав паузу, длившуюся несколько минут, продолжал:

– Каждый раз, когда нас хватают и собираются убить, я закрываю глаза в ожидании конца. Я все еще жив, но ежедневная готовность принять смерть приводит к тому, что какая-то часть меня постепенно умирает. Скоро вся моя душа будет мертва, и лишь осиротевшее тело будет идти вместе с вами. Вы это заметите: то, что останется от меня, будет тихим и бесчувственным.

Он подул на замерзшие ладони, лег на пол и задышал еще глубже и громче. Мы поняли, что он заснул. Через некоторое время сон одолел Канеи и Альхаджи. А я все сидел на деревянной скамье, прислонившись к стене, и размышлял о том, что только что услышал. Трудно было отделаться от мысли, что в этих скитаниях в поисках безопасности я точно так же, как и Саиду, постепенно умираю. Я погрузился в забытье только к утру, когда свежий предрассветный ветер окончательно одурманил меня и спас от мучительных раздумий.

Да, многое нам пришлось пережить в дороге. И все же случались приятные моменты, краткие мгновения счастья. Так, однажды утром мы пришли в деревню и увидели, что мужчины собираются на охоту. Они предложили нам пойти с ними. В тот день нам всем вместе удалось поймать несколько дикобразов и оленя. После этого старший среди охотников крикнул, указывая на нас: «Ну, сегодня у нас будет славный пир, и вы, чужаки, тоже присоединяйтесь!» Остальные захлопали в ладоши и с песнями двинулись обратно к деревне, неся сети и туши пойманных животных на плечах. Мы шли в хвосте этой процессии.

В селении женщины и дети встретили нас аплодисментами. Была середина дня, небо голубело над нами, а легкий ветерок постепенно набирал силу. Один из охотников разделил часть добычи между несколькими семействами, а часть оставил для общей трапезы и отдал женщинам, которые должны были его приготовить. Мы слонялись по деревне и помогали хозяйкам носить воду для варки мяса. Большинство мужчин вернулись к работе в поле.

Некоторое время я бродил по улицам в одиночестве, а потом нашел на одной из веранд гамак и устроился в нем. Медленно покачиваясь из стороны в сторону, я вспоминал детство.

В гостях у бабушки я часто спал в гамаке в саду неподалеку от фермы: просыпался и видел, как она склоняется надо мной, смотрит мне в глаза, гладит по голове. Она много играла со мной, щекотала, а потом приносила что-нибудь поесть, например, огурец. Мы с Джуниором иногда дрались за то, кто первым заберется в гамак. Если он одерживал верх, я потом тихо подбирался и ослаблял веревки, так что брат падал. Он расстраивался и уходил. Бабушка наблюдала за моими проделками и, посмеиваясь, звала меня карселои, что значит «паучок». В сказках племени менде часто рассказывают о пауке, который все время разыгрывает и обманывает других, чтобы достичь своих целей, но всегда сам страдает от своих проделок.

Предаваясь таким мыслям, я раскачивался все сильнее и наконец выпал из гамака. Снова залезать в него было лень, и я уселся на земле и стал думать о двух своих братьях, отце, матери, бабушке. Я так скучал по ним!

Заложив руки за голову, я лег на землю и попытался представить себе их лица. Они казались теперь такими далекими! Чтобы хотя бы мысленно приблизить их, нужно было разбередить болезненные воспоминания. Мне не хватало мягких и теплых прикосновений бабушкиных морщинистых рук, маминых крепких объятий (когда я навещал, ее она сжимала меня так сильно, будто пыталась защитить от чего-то или от кого-то).