Роман с мертвой девушкой - Андрей Яхонтов

Верховоду вторили сподвижники:

— Положить конец диктатуре высоколобых! Гнать смазливых и умничающих поганой метлой! Долой сцапавших, узурпировавших право ежеминутно смотреться без содрогания в зеркало!

Подвывали переливчатым хором:

— Могут ездить в метро и не шарахаться от ужаса при виде друг друга. А каково нам? Мы должны скрываться в персональных лимузинах. Затемнять ветровые и боковые стекла. Можем являть себя лишь на экране. Мы обязаны ради общего блага стать примером для подражания! Все должны мечтать сделаться похожими на нас.

Мерились и похвалялись недостатками, до хрипоты спорили, выявляя, у кого их больше, делились навыками: как ловчее навязать представления о своем совершенстве тем, кто не хочет его признавать. Опьяненные первыми победами, целовались двукратно и троекратно. Улюлюкали:

— Красивые живут — будто бабочки. Порхают над обстоятельствами, не различая, что внизу: лужайка или спал ка? Заняты собой и своими пируэтами. С эгоистами нечего миндальничать! И справиться с ними легко: воевать, выгрызать лучшую долю — не их стиль, им претят потасовки. Ну, а мы — не цирлих-манирлих, помахать кулаками нам в радость. Скрутим недотеп. Навалимся сплошной массой — и воцаримся — хотя бы в силу биологической предрасположенности к бою!

Эхом разносилось:

— Привьем наши эстетические критерии повсюду!

Со всех сторон слышалось:

— Равнение на лох-несское чудовище!

Рапортуя о достигнутых успехах, констатировали:

— Свершилось! Тысячи женщин делают пластику, стремясь походить на нас! Скольких невосстановимо перекосило, скольким внедрили силикон и произошла замена естественного искусственным, сколькие, стремясь похудеть, вовсе загнулись! Сотни мужчин, подражая повышенному слюноотделению наших телеведущих, стали брызгать слюной, сделались редкозубы! Синтетические имплантанты внедрим повсеместно!

Бежать хотелось от подобных заверений и призывов — сломя голову и без оглядки… Но куда бы делся? Снова — в изоляцию? Занимала помимо прочего подноготная преобразователей, ее (чтобы вычислить свое местонахождение среди них) необходимо было постичь. Не в силах солидаризироваться с вульгарной командой, пребывая в сумятице и внутренних метаниях, пока выжидал. Иногда закрывал здоровое ухо ладонью — и наступало блаженство: тишина. Однако надолго выключиться из митинговости и революционной горячки не удавалось. «Может, их наскоки и бравады идут от неуверенности в себе, проистекают из внутренней несчастности и отверженности? — думал я. — От этого и апломб, и повышенный градус само-возвеличивания?» Не колеблясь, застрельщики перепрограммирования человеческой настройки на другую волну возводили себя в титаны, ставили своим еле дотягивающим до усредненной планки умствованиям высочайший балл: «Ух, я забацал! Очередной шедевр!» «А я отколол! Нетленку! Закачаешься!» «А я отчубучил и вовсе запредельное, сам не врублюсь — как снизошло!» Так, ничтоже сумняшеся, трубили о своих (весьма посредственных) потугах.

От нуворишеских претензий и амбиций впору было сбрендить. Раздавали себе и членам своего братства индульгенции, служащие защитой от упрека в бестолковости, самоканонизировались и бронзовели, возводили собственные дееспособные (увы, к превеликой скорби) мощи в ранг чудотворных, относили себя, непрошибаемых, к созданиям высшей касты. И до чего же всерьез и трепетно верили в придуманную манию исключительности! С ножом к горлу подступали и требовали: явленные микроскопические таланты — якобы недооцененные и непризнанные, должны быть восславлены на разные лады и на каждом углу. Со все возраставшим нетерпением и придыханием трезвонили о своей непревзойденности. Чем больше незаслуженных похвал и комплиментов стяжали, тем остервенелее бросались добывать следующие. Понятия «гамбургский счет» система учрежденных ими координат не предусматривала, скромность, хоть бы и показная, пребывала не в чести. Не видя себя со стороны, не врубались: сколь комичны в претенциозной надменности и велеречивом бахвальстве. Без устали гладили себя и себе подобных по дефективно деформированным головам, твердя: «Жаждем непредвзятой, объективной критики-поддержки». И вымогали все новые ласки. Плавились от самодовольства, если им грубо льстили. Куриная слепота или намеренная близорукость были причиной? Подозреваю, в реальности не заблуждались на свой счет, понимали (или догадывались), кем являются и чего стоят. Беспардонно соря превосходными степенями, за глаза присобачивали тем, кому минуту назад медоточили, язвительные ярлыки:

— Первооткрыватель… Видали мы таких…

— Гениальность? Генитальность, так будет правильнее!

Окатывали помоями, полоскали, огульно позорили, затем вновь принимались облизывать. Смахивало на пародию. Именно она, выходит, составляла взаправдашнюю сердцевину книксенов, коленопреклонений, сладкозвучных осанн и прочих расшаркиваний? Как еще воспринять всхлип: «Пацаны! Я тут намедни забацал Гамлета. Современного. Полнокровного. Не чета Шекспиру с его тенями. Переплюнул, уконтрапупил, короче, старика Вильяма. Его-то пьеска в пяти актах, а я захлебздонил сериал в пятьдесят. Гамлет у меня — наемный киллер, мочит всех без разбора: папашу, мамашу, отчима, беременную невесту, друзей, соседей… Топит их в клозетах, травит крысиным ядом, делает харакири, круто, верно? Зовут Генашей. Следующий проект „Король Лир“ еще бесподобнее! Уже есть название „Месть Слепого“. Впечатляет? По-моему втыкает, еще как!»

Не всерьез же было относиться к подобной похвальбе! Творчески сильной или хотя бы убежденной в своем избранничестве личности такого не вымолвить. А они упивались. «Очнитесь!» — вновь хотелось возопить мне. Но лишь любопытствовал осторожно:

— А в философском плане? Экстремалы Генаша или Слепой не подкачали?

Ответы потрясали:

— Что поделать, если Гамлетам и королям сегодня некогда думать… Надо убивать.

То есть: в собственной гениальности сомнений не возникало, но вот с прообразами, в отличие от сэра Вильяма, заправским драмоделам отчаянно не везло…

К их поливам было не подкопаться: «Претендую на Фиговую Ветвь или Золотого Льва. В крайнем случае — на Серобуромалинового Носорога, его вручают на всеафриканском смотре достижений кинопроката»… И ведь получали!

Стяжали не им принадлежащее. Подгребали под себя плохо и хорошо лежащее. Тщились предстать и рекомендовали себя при этом загадочными и беспримерными бессребрениками. Распускали тощие павлиньи хвосты. Судили-рядили до оскомины утло. Запаслись объяснением и на этот счет: великие преображаются, лишь под нимбом вдохновения, в будничной же рутине (не на проповеднических кафедрах, не у мольбертов и не за письменными столами) — и выдающиеся президенты, и неординарные спортсмены, и неповторимые художники грязнут в занудстве и жмотярстве (как и остальные невежи, не отмеченные небесной искрой).

Что ж, учился не смешивать, не путать возвышенную и приземленную ипостаси. Усвоил: ждать стабильных прорывов в заоблачность не стоит ни от кого.

Чудилась за усилиями поганцев иная подоплека. Если б причиной самоскрученных цигарочных фимиамов была жажда получить недоданное, восполнить недополученное, это бы хоть отчасти извиняло… Но вовсе не грустные, не сентиментальные нотки сквозили в их речах. Сплошь «колоссов», «прометеев», «гераклов» колотило от злобы. От ненависти ко всем и всему вокруг. (И друг к другу, разумеется, тоже). Можно ли быть добреньким и заявлять:

— Мы крепко держимся за руки. И не пропустим никого из вражьего стана. Для нас неприемлемы как внешнее благообразие, так и стройность мысли, то есть внутреннее стремление к упорядочиванию и порядку. К порядочности.

Каждое их прикосновение к необычному, своеобразному превращало чудо — в блеклость и оскомину. Воины саранчиной рати этого и добивались: провоцировали диссонансы, насаждали несоответствия. Вышибали почву из-под тех, кто балансировал, лишали укорененных — привычных опор, выводили из равновесия старавшихся жить своим умом. Для чего? А специально. Нарочно. С дальним и ближним прицелом. Захватывая очередные плацдармы, возглашали с оккупированных амвонов:

— Поддержите наши провокации и происки, примкните к экспансии! И вам воздастся.

При этом не то хихикали, не то, сдерживая всхлипы, рыдали, невозможно было определить. Величали себя «приверженцами широких взглядов», а под шумок тащили идею узости и единоначалия. Апеллировали к разуму тех, у кого его отродясь не было (но кому безусловно приятно было его в себе с чужой помощью обнаружить) и устраивали для них состязания, кастинги и олимпиады с итоговым присуждением почетного титула: «Самый умный». (Кто не клюнет на такую приманку? Только умные. Но не их участием достигается массовость). Клялись в неподкупности и, подмигивая тайным сообщникам, щедро сыпали вовлеченным в игру дундукам крапленые карты. Не дав погрязшим в водопадах противоречий недотепам опомниться, под гиканье и барабанную дробь затевали обсуждение следующего каскада несовместимостей, лейтмотив которых пребывал неизменен — и пропагандировал катехизис поголовного уродства, способного вознести доверившихся к вершинам… Каким? Чего? Кого? Куда? Внятных разъяснений не поступало. Зато, сгрудившись где-нибудь в потаенном углу, шулеры давали волю языкам, выплескивали не предназначенное для посторонних ушей: