Ночью, в сиянии полной луны... - Ким Ньюман

Меня выпустили через три недели, так и не предъявив никаких обвинений. Лунными ночами я рыскал по улицам, выискивая светящиеся лица и матросские костюмы. Я находил себе жертвы, но ни разу не встретил никого из тех людей, что изувечили Иностросу. Я убивал пьяных вояк, застав их поодиночке. Однажды я наткнулся на двух военных полицейских, насиловавших девушку, и с наслаждением убил их обоих. Девушка видела меня совсем близко, но никому об этом не сказала.

К концу полнолуния я выбился из сил. Я не сделал ничего, хотя пресса и вопила по поводу того, что полиция никак не может поймать "Зорро-убийцу", который метит свои жертвы зигзагом. Те, кто нападал на зутеров, в основном были уже за океаном, обращая теперь свою агрессию против японцев; в течение нескольких лет большинство из них, должно быть, будут мертвы. Не мне было решать, кому из них уцелеть в боях за Гуадалканал или Мидуэй;[56] правые и неправые, хорошие и плохие, все погибали на той войне.

Я устал, и я понял, что Хендрик имел в виду, говоря о проклятии. Как бы я ни сражался и ни убивал ради своего народа, сколько бы зигзагов ни оставлял, я не мог поделать ничего.

Я был одиночка, без помощи и поддержки. Зло было слишком безбрежно, и оно не имело лидера. Я не мог защитить даже друзей, вроде Иностросы, не говоря уже о целом народе, целой стране. И все же я видел свечение от лиц тех, кто заслужил смерть, все же я превращался лунными ночами и опять рисовал свой зигзаг.

Когда началась война, я работал на оборонном заводе. В октябре тысяча девятьсот сорок четвертого все обвинения против осужденных по делу Сонной Лагуны были аннулированы апелляционным судом. К тому времени они уже провели в тюрьме два года. После освобождения несколько молодых людей, имевших до этого вполне хорошую репутацию, в озлоблении начали совершать преступления и вскоре снова вернулись в тюрьму.

Когда мужчины с испанскими именами вернулись со справедливой войны, без рук и ног или в орденских лентах, и настойчиво потребовали, чтобы их обслуживали в тех барах и ресторанах, что были "не для мексиканцев", положение начало понемножку меняться, хотя бы внешне.

Я начинал чувствовать себя стариком.

XV

От пожаров в Джунглях стало светло. Война с зонком уже переплюнула "Def Con-V".[57] Витрины лопались одна за другой, когда пламя принималось облизывать их. По сравнению с тем, что творила полиция этой ночью, избиение Родни Кинга[58] было безобиднее штрафа за неправильную парковку.

Стюарт трусил рысью, уходя от "упреждающих бунты репрессалий" вместе с остальными лисами, которых охотники гнали по широким улицам. Никого не арестовывали, приговоры приводились в исполнение прямо на месте.

Будь у него оружие, он бы отстреливался.

Горящие магазины никто не грабил. Люди были слишком заняты спасением своей жизни, чтобы интересоваться великолепным выбором бытовых электротоваров или элитной косметики.

Это не могло быть неким спонтанным планом по поимке человекозверя. Все было слишком масштабно, слишком хорошо организовано. Даже ради такого удивительного существа, как этот повстречавшийся Стюарту охотник, не было нужды посылать сюда целую армию. Ощущение у Стюарта было однозначным: все это спланировано заранее.

Из вертолетов звучали успокаивающие голоса, убеждавшие тех, кто был на земле, сложить оружие и сдаться.

— Вам не причинят никакого вреда.

Никто этому не верил. Наивных наблюдателей больше не осталось. Если тебя подстрелят — извините, но вы, должно быть, были в чем-то виновны.

Какого же черта все это значит?

Стюарт опрометчиво свернул на перекрестке налево и оказался в тупике. Перед ним была стена с пропущенной поверху колючей проволокой. Ему в жизни через нее не перебраться.

Он развернулся, и его нагнала боль. Его легкие и колени просто горели от боли. Прошло семь лет с того дня, когда он в последний раз играл в регби; его единственной физической нагрузкой была ходьба по лестнице, да и то нерегулярная.

— Вот дерьмо! — выдохнул Стюарт, незадачливый писатель, несостоявшаяся звезда Голливуда.

В переулок заскочил полицейский, к его шлему был прикреплен фонарь, похожий на шахтерскую лампу. Благодаря этому обе руки у него были свободны, чтобы держать оружие.

Стюарт сунул руку в карман куртки и вытащил свой паспорт.

— Британский подданный, — сообщил он. — Дипломатический иммунитет, — солгал он. — Civis romanus sum,[59] — ляпнул он совсем уж от безнадежности.

— Кто там у тебя? — окликнул кто-то с улицы.

— Ниггер под кайфом, — отозвался полицейский через плечо.

Когда невидимый кто-то посоветовал: "Кончай его", Стюарт оттолкнулся от стены и кинулся на копа.

Он ощутил, как дуло пистолета ударило его в плечо, и был уверен, что ранен. Полицейский от неожиданности повалился навзничь. Его пистолет отлетел в кучу мусора.

Стюарт ощупал плечо. Ствол лишь ткнул его в руку, даже не порвав одежды.

Рассвирепев, он уперся коленями копу в грудь и сорвал с него шлем с фонарем. Показалось лицо. Молодое, белое, веснушчатое. Стюарт сжал кулак и изо всех сил ударил копа в нос, потом еще и еще.

Полисмены — твои друзья, учили его в школе. Полицейский — естественный враг черного человека, сказали ему здесь на вечеринке.

Нечто звериное, сидящее внутри его, побуждало его размозжить этому копу-убийце череп. Он начинал акклиматизироваться в Джунглях.

На Стюарта и полицейского упала тонкая тень. Стюарт поднял глаза.

— Да брось ты эту полицейскую свинью! Просто прикончи, и все! — сказала девушка.

Ярость остыла.

Мочить, кончать, убивать…

— Котик, — сказала девушка, нагибаясь.

В свете фонаря Стюарт узнал полуазиатку, что была с Алькальдом. У нее был серебристый пистолетик, и она выстрелила из него копу в лоб.

Стюарт почувствовал, что полицейский умер, его тело выгнулось в последней судороге между ног Стюарта, будто лошадка-качалка.

Он встал, дрожа, разом закоченев.

— Пошли, гангста, — сказала девушка, — давай-ка уберемся с улицы.

Она вывела его из проулка и довела по тротуару до двери. Группы зачистки ушли вперед, безжалостно прочесывая улицы.

Девушка открыла дверь и втолкнула Стюарта внутрь. Они оказались в прихожей, освещенной лишь отблесками фонарей, проникающими через световой люк.

— Эсперанца, — произнес слабый голос, — это ты?

Стюарт взглянул на нее. Она повела плечом:

— Эсперанца Нгуэн. Кое-кто зовет меня Дитя Войны, но это дурацкая шутка.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});