Дело Варнавинского маньяка - Николай Свечин

Съемщик стоял, видимо ошарашенный предложением, и растерянно теребил бороду.

— Евлампий Рафаилович! Чего молчите?

— Боязно… — проговорил, наконец, Рукавицын. — Ведь я простой мужик. Така ответственность… А ну не справлюсь? Мы эдаких делов никогда не вели, сноровки не имеем.

— Да ведь не боги горшки обжигают! Лесные дела хорошо вам знакомы, а они самые главные. Нововведения навроде паркетного завода можно пока и отложить. В прочих вопросах согласовывайте со мной, я здесь не меньше двух месяцев проживу. Ну и к Якову Францевичу всегда можно прийти в больницу. А осенью он и сам уже в права вернется.

Но съемщик с сомнением качал головой:

— Ой, беда… Грехи наши… Не по Сеньке шапка!

— Насчет жалованья, может быть, желаете узнать?

— Лексей Николаич, при чем тута жалованье? Если я в себе куражу не чувствываю. Эдакий скачок: из грязи да в князи! Помощник управляющего лучшего в уезде имения — простой мужик. Эдак рази делается? А ну как я вас подведу? Со стыда же хоть топись!

— А ну как не подведете? Скачок же — дело хорошее. А вы всю жизнь честным трудом право на него зарабатывали. Кого ни спросишь, все об вас одно говорят: порядочный человек. Да это ведь самое главное! Посмотрите на себя: вам шестой десяток, а вы по пояс в воде с топором бегаете. А как здоровья не станет? Здесь же другая жизнь, другой размах. Я ведь вас не воровать зову, а трудиться. Делать то, чем вы всю жизнь занимаетесь.

— Да, воровать мы не справимся… — пробормотал польщенный съемщик. — Вот соблазн-то… Перелома всей жизни. А и то: откажусь сейчас, буду до старости козлом скакать. А она уж не за горам. Туго так-то: что ни хвать, то ерш, то еж… Вы вот что, Лексей Николаич. Дайте мне подумать и с Матреной моей посоветоваться. Она у меня баба умная, живем мы тридцать лет ладно, я без нее важного ничего не решаю. Можно я к вам вечером зайду?

— Нет, вечером меня допоздна дома не будет. Днем сумеете? Где и когда вам удобнее?

— А, напримерно, в двенадцать в чайной Белянцова годится?

— Где это?

— На Полукруглой, возле угла с Набережной. Чистое место.

— Договорились.

Рукавицын назначил за себя из мужиков старшего, а сам, взяв сына, поехал на телеге домой. Лыков прокатился с ними до угла Дворянской. По пути он разговорился с Тимофеем. Поблагодарил за помощь, оказанную Титусу, расспросил об учебе, о дальнейших планах на жизнь. Парень очень ему понравился: скромный, неглупый… Через пять минут Тимофей обмолвился, что мечтает стать учителем.

— Ну, это дело возможное, — поддержал его Алексей. — Вот тятенька твой согласится на мое предложение, и пошлем тебя в гимназию, в Кострому. А после нее и в университет поступишь.

Евлампий Рафаилович только крякнул и без нужды стегнул лошадь…

Когда Лыков вернулся домой, он уже точно знал, что за ним следили. Но следили, можно сказать, блестяще, высокопрофессионально. Опытный сыщик «хвост» засечь не сумел, а только почувствовал его. Что же это за люди такие? Улицы пусты, любого прохожего видно за версту…

Дома Алексея ожидало новое знакомство. Проходя мимо людской кухни, он обнаружил в ней двух незнакомых мужиков и девушку, по виду горничную. Все трое степенно и молча пили чай с белевской пастилой, вытирая пот платками. Мужикам было лет по тридцать. Крупные, с широкими плечами и похожие друг на друга, как братья. Вида оба серьезного и немного мрачного. Девушка при рассмотрении оказалась молодой и привлекательной, но с каким-то неприятным, почти змеиным взглядом. При появлении хозяина все трое встали и чопорно поклонились. Лыков ответил вежливым приветствием и прошел в гостиную.

Там его ожидала еще одна незнакомка. Барышня лет 23 с красивым точеным лицом, ярко-зелеными глазами и чувственными губами сидела в инвалидном кресле-каталке и с любопытством разглядывала вошедшего. Одета она была в модное элегантное платье покроя принцесс[37], с накинутыми поверху вологодскими кружевами. Выглядела незнакомка чрезвычайно эффектно, особенно для Варнавина.

— Так вот вы какой, Алексей Николаевич! — сказала она приятным певучим голосом. — Я вас по рассказам Вареньки совершенным Геркулесом представляла. А вы, оказывается, совсем обычный на вид.

— Здравствуйте, Полина Мефодиевна, — быстро нашелся сыщик. — А вы вот совсем такая, как Варя описывала: настоящая красавица. Очень рад знакомству.

По креслу-каталке он догадался, кто перед ним. Варенька в письмах сообщила ему, что познакомилась и быстро сошлась с дочерью богатого здешнего помещика Смецкого. У барышни была нелегкая судьба. Четыре года назад, катаясь верхом по пригородным дорогам, она попала в беду. Как потом оказалось, в двух верстах впереди нее мужики-сергачи вели на цепях прирученного медведя. Их не было даже видно за дальностью, но запах зверя остался и напугал лошадь. Она неожиданно разволновалась, прыгнула через канаву и понесла. Юная наездница оказалась на земле со сломанным позвоночником.

Три недели Полина металась между жизнью и смертью, находясь в полном сознании. Она прошла обряд елеосвящения собором из семи священников и уже приготовилась к встрече с Царем Небесным. Но тот решил все же вернуть свою дочь на грешную землю. Барышня выкарабкалась, но осталась неизлечимой калекой — ноги ее не слушались. Отец, вдовый и пожилой, сам чуть не умер у постели единственной и нежно любимой дочери. Он был счастлив даже таким исходом — главное, что жива! И обрушил на инвалидку все свои родительские чувства и все капиталы. Барышня не знала отказа ни в каком капризе, но удержалась в рамках добронравия. Умная, красивая, тонко чувствующая, она стала примой здешнего общества. И только один Бог знал, какое она несет при этом бремя: в двадцать лет оказаться калекой без малейших шансов на выздоровление. Говорили, что иногда присутствие духа покидало барышню, и тогда от нее прятали в доме сонетки и ножи. Но она перебарывала тоску и опять появлялась на людях молодая и веселая. Красавица высшего разбора, только не встающая с кресла… Смецкая быстро сдружилась с Варенькой, будучи ровней ей и по уму, и по воспитанию; последняя в письмах мужу чрезвычайно ее расхваливала.

— Рада и я наконец вас увидеть, — ответила барышня, не спуская с Алексея необычных, колдовских зеленых глаз. — Давайте теперь познакомимся поближе.

И протянула коллежскому асессору руку для поцелуя. Сердце того неожиданно екнуло. Что еще за чудеса? Они были одни в комнате — Варенька куда-то подевалась, — и в этом простом движении руки сыщику увиделось что-то необъяснимо порочное. Он принял маленькую изящную ладошку, наклонился и почтительно поднес ее к губам. Неожиданно у него закружилась голова. От Смецкой приятно пахло дорогими французскими духами, а от волос еще и макассарским маслом[38]. Поцеловав запястье, Лыков отступил на шаг, но не тут-то было! Полина Мефодиевна цепко держала его ладонь в своей и не отпускала. Положение становилось уже для Алексея двусмысленным. Инвалидка пыталась заигрывать с ним? С мужем своей приятельницы, в первую же минуту знакомства? Лыков растерялся, но тут, к счастью, вошла Варенька, и Смецкая мгновенно отдернула руку.

— О, вы уже познакомились? Очень хорошо. Вот, Полиночка, это и есть мой благоверный. Прошу любить и жаловать!

— Жаловать обещаю, а любить оставлю тебе, — смело ответила барышня и даже не покраснела. Зато покраснела от излишне фривольной шутки Варенька. Чтобы перебить неловкость, Алексей спросил делано бодрым голосом:

— А что за гости у нас в людской кухне?

— Это моя верная свита, — пояснила Полина Мефодиевна. — Аким и Еллий всюду меня носят. А Аннушка — камеристка. Без их помощи я никуда, калека бездвижная. Вы уж их не обижайте.

Странный поначалу разговор быстро перешел в дружескую беседу за чашкой чая. Смецкая выказала в этой беседе большой ум и начитанность, тонкость и самостоятельность суждений. Рассказывала интересно о ветлужском крае, вздыхала о столицах. Столиц этих она никогда не видела и ехать туда, по понятным причинам, стеснялась. Барышня выписывала целых шесть литературных журналов, изучала философию и естествознание. Чувствовалось, что сильная натура, попавшая в трудную ситуацию, борется и не сдается. И что борьба эта отнимает у молодой женщины много-много сил. За улыбкой красавицы Лыкову почудилась усталость. Разглядев это, Алексей понял и симпатию Вареньки, и сам проникся к барышне симпатией и сочувствием.

Живая беседа так увлекла Лыкова, что он чуть было не пропустил встречу в чайной. По счастью, Варнавин столь невелик, что в любой его конец можно поспеть за пятнадцать минут. Спохватившись, сыщик встал и поторопился откланяться. Смецкая позвала семейную пару к себе в гости, завтра ко второму чаю, и Лыковы охотно согласились. Внезапно из детской ворвался в гостиную Чунеев с замотанным в розовый платок горлышком.