В поисках меча Бога Индры - Елена Асеева

– Сеслав, у нас, по младости лет возвращалси из соседнего града, – стал сказывать Былята, узрев с какой жалостью воззрилси Борила на воина. – И на нягось напала ватага душегубцев, у тось его и одарил ктой-то из них таким шрамом.

– А самим чавось? – поспрашал отрок и увидев як широкось просиял ему Сеслав, чуток качнув главой, да у тот жи миг преобразив свово лицо какой-то добротой и наполнив его светом, просиял у ответ.

– Ты гутаришь о душегубцах? – перьспросил Былята, заметив аки соратник и мальчик обменялись улыбками. А узрев кивок Борилкин, добавил, – ну, може ктой-то опосля той заварушки и вуполз я не ведаю, но то, шо не ушел энто точнёхонько, – и воин приглушённо загреготал.

Малец, окинув взглядом ражего Сеслава, да висевший у няго на поясе меч у ножнах, казавшийся ему дюже мощным, хоть и ничагось не балякнул дядьке Быляте в ответ, одначе, усё ж молчаливо согласилси, шо от такого воина уйтить и, верно, можно лишь ползком.

– Подле Краса трюхаеть Любин, – продолжил балабонить Былята. – Вишь каков он пошеничный у нас и брада, и вусы, и волосы, улыбчивый и развесёлый. У него во избёнке, засегда песня слышна, то его девоньки поють, дочурки. Ему их Ладушка-Богородица целых восьмерых послала, и усе друг опосля друг нарождались. Так он их вжесь который год замуж выдаёть… да не как не выдаст.

– И чавось ни во одного сынка неть? – поинтересовалси малец и обернувшись, посмотрел на ладного и дюже хупавого ликом воина, величаемого Любином, со смугловатой кожей, тёмно-серыми очами, тонко загнутыми на вроде радуги пошеничными бровьми, пушистыми да долгими, точно у девицы, ресницами, со длинным костлявым носом и пухлыми большими губами.

Любин был обряжен у серую рубаху, расшитую по вороту распрекрасными узорами, да усякими там оберегающими символами Ясуней беросов, судя по сему, нарочно приуготовленну ко дальней дороженьке. Сыромятный пояс огибал его крепкий стан, придавая яму ащё большую красоту да ладность.

– Почему ж неть, есть два сынка и оба старшеньких, ужось они жёнаты, – молвил Былята и по-доброму вусмехнулси. – Впрочем, и там пока водни девчинки рождаютси… нет покуда внучат.

– У моих братьев тоже одни девчины, – припоминая сродников, прокалякал Борила и протяжно вздохнул.

Былята вуслыхав тот протяжный, горький вздох, посмотрел ласковенько на мальца и обращаясь лишь к нему, загутарил:

– От то, ты Борюша, не стони так ничавось вмале увидишьси со родными. И не заметишь, як времечко пролётить и ты ко себе в деревеньку вернёшьси. Матушку вобнимишь, сёстричек, сродников и братца, того меньшего, коего вельми любишь аки я погляжу.

– Младушка его кличуть, – улыбаясь слувам Былята, произнёс отрок. – Он у нас самый маненький у семье, из деток матушки да отца, из мальчишечек.

Былята вотпустив поводья, протянул леву руку к мальчугану и нежно, утишительно потрепал того по волосьям, а после поведал ему о братьях-близнецах Ратмире и Гордыне, которые были схожи лицами, поелику уродились сообща. У братьев были одинаковыми тёмно-пошеничные волосы, густы бороды и усы, сведенные вкупе всклоченные брови, серо-зеленые очи, удлиненно-прямые носы, да узки губы. У близнецов ано морщинки, зачинающиеся у крыльев носа, схожими, тонкими полосками соприкасались со уголками рта, точно братья засегда и смеялись единожды. У энтих воинов были не округлые, а удлиненно-узкие лица, цвет кожи гляделси не токась смуглым, но чуток даже отдающий краснотой. Оба они были крепки и высоки, на обоих сидели одеты цветасты рубахи навыпуск перьтянутые ремнями да смурного холста штаны, а на ногах находилися чёрны сапоги, як и у иных соратников снурованные упереди. Правда Гордыня был маленько повыше Ратмира, тем самым егось и отличали от брата.

Замыкали, едущих по ездовой полосе путников, два воина, оба могутные и, по-видимому, не на много моложе Сеслава. Тот шо был похудее величалси Щеко, он имел такие же аки и у близнецов тёмно-пошеничные волосы, браду и вусы тока хорошенько сдобренные седыми прядями. У негось було широкое, як и усех беросов, округлое лико, серые с зеленоватыми брызгами очи, тонкие плотно сжатые губы с опущенными уголками рта да крючковатый, мясистый нос. Тот же кыего Былята представил последним звалси Сом. Это был самый высокорослый, ужотко не меньче двух аршин да тринадцати вершков росту, мощный воин. Руки евойны казались дубинами, а кулаки напоминали утолщенные набалдашники и чудилось, шо осталось тока Сому вбить у них гвозди и усё… иди мотыляй ими никто и николиже ни справитси. Одначе, по виду он был вельми добрым, сице глядели и его небольшие голубоватые очи, свернутый у бок, судя по сему, поломанный широкий нос, и полные, алые губы. Кожа у няго была светлой, ни такой як у Былята и Краса, но усё ж не можно молвить, шо она и смуглая, аки у Бореньки. Волосы, борода и усы редкие да белокурые. Былята балабоня о нем с мальчонкой сказал:

– У нашего Сома брады да вусов аки калякають, шо ктой-то наплакал… раз… два волоска и обчёлся. Но муж и воин он славный. И ещё шибко славно он готовить. Ха… ха… – засмеялси старший из воинов и зачесав ладонью на голову завиток волос, шо скинул ему на лико ветерок, добавил, – оно затем и бул взят, абы добре нас кормить. Зане знашь во пути, снедь главней усего. Ведь на голодный жёлудок многось не проедешь и не пройдёшь.

– А сома вон ладно готовить? – усмехаясь, вопросил малец, воборачиваясь и поглядывая на такого разудалого воина Сома.

– Сома, – протянул Былята и ащё громче засмеявшись, кивнул, – и сома он сварганит, он у нас не дюже привередливый.

Воины отрядившиеся у дальню торенку больно не отличались одежонкой, и як Борила казали ейну простоту: рубахи серы аль цветасты, засегда носимые навыпуск; сыромятны ремни на оных висели ножны с мечом, охотничьи ножы, або небольши топоры; померклые или пелёсые штаны; кожаны сапоги; за плечами усех находилися котомки, туло да луки. Право молвить у Сеслава и Былята туло для вудобства были приторочены к седлу.

А про воина Сома Былята балабонил ей-ей истинну, шо он был не привередливый и ладно готовил, потому кады к вечёру, обок реки Ужо стали на ночлег и на уду словили несколько огромных рыбин у том числе и усатого сома. Его тёска Сом со привеликой радостью принялси варить во большом котелке, шо везли с собой, наваристу ушицу, при том чаво-тось развеселое напевая собе под нос.

Борила, покуда старшие разводили костры, и готовили кушанье, искупалси у реченьке, пройдя, абы не пугать рыбину, униз по течению, а возвярнувшись лег на оземь покрытую свежесрубленной прибрежной, высокой да зелёной травушкой. Мальчишечка придвинув к собе котомку, развязал снурки, и, достав изнутрей её, кугиклы принялси играть на них. И по таким вольным, наполненным тёплыми лучами солнца, радости и счастья, землям бероским, по просторам заливных лугов, и стоящим, по другу сторону от ездовой полосы, березнякам да осинникам, полётела нежная, тихая погудка. У тот же морг смолкли голоса гутаривших воинов, затих дядька Сом, прекратив свои напевы, лишь не перьстали калякать пасущиеся ублизи кони. И тады вуслыхал Борилка, як тихо сам с собой разговаривал Крепыш, жалуясь на горьку судьбину, серчаючи на свово хозяина Пересвета, каковой пустил его у каку-то неведомую даль, оторвав от родного краюшка, от любезной его жёнки Звёздочки, да маханьких деток-жеребяток. Жалилси сам себе Крепыш, чё горды кони, воинов, надсмехаясь над ним кликают его ведмедём.

Мальчик прекратил играть на кугикле и прислушалси, да вуслыхал ржание свово коня… недовольное и негромкое… Отрок широко вулыбнулси, посмотрел на голубо-серое небо, на подошедшего к краю небосвода и оглядывающего земли Бел Света со любовью и нежностью солнечного Бога Ра, и закрыв очи у тот же миг вуснул.

На пятый день стёжки, Былята, Борил и воины уехали ужось далече от града Гарки, обаче до Люпеля то составляла лишь треть пути. Вмале на перькрестке дорог, вони повернули направо и покинув пределы широкой и глубокой реки Ужо направились у объезд, стараясь миновать огромны просторы хвойных лесов. Тока миновать их почемуй-то не получилось… Они унезапно встали стеной с одного боку дороги, со другой же, ащё вяще непонятливо, стелилися бескрайние степи покрытые усе возможными ярчайшими, луговыми цветами, правда кое-где вже отцветающими, инолды сменяющиеся ковылями, а после наново тем многоцветным разнотравьем.

В энтом точно зачурованном месте совсем не було речек… ни в каких… ни малых, ни больших, а полуденный жар солнца, казалось иссушил кубыни путников и словно их самих, вубразовав во рту каку-то парящу сухоту. Утомленные от зною и отсутствия водицы воины оглядывали просторы земель, приподнимаяся на стременах, стараяся узреть аль услыхать звон воды. Кони измученные, не мнее, а може и паче хозяев, сёрдито трясли головами, беспокойно мотыляли хвостами, ударяя жёсткими волосьми по телам, своим и тех кого вёзли на собе, да попеременно ржали, обидчиво требуя питья. По коже людей и короткой шёрсти животных струилси липкий пот, каковой не приносил облегчения, а наобороть тулил жгуче-сыру рубаху да скряпучее седло к телу, отчавось становилось лишь жарче. Такой нонче не обходимый сын Стрибога Асур Летнего ветра, тёплый и приятный Догода ни появлялси, хотясь о нём усе мечтали, а посему и призывали… но увы! ни Догоды, ни даже его легчайшего порыва, ничавось не пролетало у воздухе. Чудилось шо не тока люди и кони, но и сам бор, и елань постанывали от энтого летнего зною, а временами и вовсе становилось тяжко дышать. Густы воблака пыли, от переставляемых конями копыт, подымались с дорогими, и кружили осторонь ейной поверхности, а посем такими же рыже-бурыми мельчайшими крупинками покрывали шёрсть на ногах жеребцов, точно желаючи усё окрасить во единый цвет.