Габриэла, корица и гвоздика - Жоржи Амаду

Бродячие торговцы-арабы раскрыли свои чемоданы с грошовым товаром отрезами дешевого ситца, яркими поддельными ожерельями, кольцами с брильянтами из стекла и изготовленными в Сан-Пауло духами с иностранными названиями. Мулатки и негритянки - служанки из богатых домов - толпились перед чемоданами арабов.

– Покупайте, хозяйки, покупайте. Дешевле дешевого... - У торговца был смешной выговор, но голос его соблазнял.

Торговались подолгу. Ожерелье на черной груди, браслеты на смуглых руках мулаток - искушение большое! Стекло в кольце сверкало на солнце ярче любого брильянта.

– Все самое настоящее, высшего сорта.

Насиб на минуту помешал торговле - спросил, не знает ли кто-нибудь хорошую кухарку.

– Была тут одна, сеньор, очень хорошая, на все руки мастерица, служила у командора Домингоса Феррейры. С ней там так обходились, будто она и не прислуга...

Торговец протягивал Насибу безделушки:

– Купите, благородный сеньор, подарок для жены, или для невесты, или для возлюбленной.

Насиб продолжал свой путь, равнодушный ко всем искушениям. Негритяночки покупали вещи дешево и все же дороже их истинной цены.

Какой-то тип с ручной змеей и маленьким крокодилом клялся окружавшим его людям, что может излечить от всех болезней. Он демонстрировал флакон с чудодейственным лекарством, будто бы найденным индейцами в селве за какаовыми плантациями.

– Исцеляет кашель, насморк, чахотку, болячки, ветряную оспу, корь, черную оспу, малярию, головную боль, грыжу, любую дурную болезнь, опущение грудины и ревматизм... За пустяковую сумму - всего полтора мильрейса - он готов был уступить этот необыкновенный флакон.

Змея ползала по руке торговца, крокодил лежал у его ног недвижно, как камень. Насиб продолжал расспрашивать.

– Нет, сеньор, кухарки не знаю. А вот хорошего каменщика могу порекомендовать.

Глиняные кувшины, бутылки и горшки для хранения воды, кастрюли, миски для кускуса, глиняные лошади, быки, собаки, петухи, жагунсо с ружьями, верховые, полицейские и даже целые группы, изображавшие бандитов в засаде, похороны и свадьбу, стоили тостан[41], или два тостана, или крузадо[42]; это были творения грубых, но умелых рук кустарей. Негр, почти такой же высокий, как Насиб, выпил залпом стакан кашасы и смачно сплюнул на землю.

– Хороша водка, хвала господу нашему Иисусу Христу.

Затем на вопрос Насиба, заданный усталым голосом, он ответил:

– Не знаю, сеньор. А ты, Педро Пака, не слышал, нет ли где-нибудь кухарки? Тут полковник спрашивает...

Нет, Педро ничего не слышал. Возможно, кухарку удастся найти на невольничьем рынке, только сейчас там никого нет, уже давно из сертана не прибывали беженцы.

Насиб не пошел на невольничий рынок, помещавшийся на железной дороге, где останавливались беженцы, из-за засухи покинувшие сертан и искавшие работы. Здесь полковники нанимали работников и жагунсо, а также подбирали прислугу для семьи. Но в те дни рынок пустовал. Насибу посоветовали отправиться на поиски в Понтал.

Ну что ж, по крайней мере ему не придется лезть в гору. Он нанял лодку, пересек гавань. Прошел по немногочисленным песчаным улицам набережной, где на солнцепеке ребятишки бедняков играли в футбол тряпичным мячом. Хозяин булочной Эуклидес лишил его последней надежды:

– Кухарку? И не думайте... Вам не найти ни плохой, ни хорошей. На шоколадной фабрике они зарабатывают больше. Зря время теряете.

В Ильеус он вернулся усталый, хотелось спать.

В этот час бар уже, наверно, открыт и, вероятно, полон, поскольку был базарный день. Посетители не могут обойтись без Насиба, без его внимания, его шуток, его разговоров, его радушия. Двое служащих - настоящие идиоты! - без него не справятся. Но в Понтале, сказали ему, живет одна старуха, которая прежде была хорошей кухаркой, она прислуживала во многих семьях, а сейчас поселилась с замужней дочерью близ площади Сеабра. Он решил попытать счастья.

– Потом пойду в бар...

Старуха, оказалось, умерла более полугода назад, дочь хотела рассказать Насибу, как она хворала, но у того не было ни времени, ни желания ее выслушивать.

Он совсем пал духом и, если бы было можно, пошел бы домой спать.

Насиб вышел на площадь Сеабра, где находились здание префектуры и клуб "Прогресс". Он шагал, думая о своем безвыходном положении, когда заметил полковника Рамиро Бастоса, сидевшего на скамейке перед муниципальным дворцом и гревшегося на солнце. Насиб остановился и поздоровался, полковник предложил ему сесть:

– Давно я вас не вижу, Насиб. Как ваш бар? По-прежнему процветает? Так или иначе я желаю этого.

– У меня несчастье, полковник! Кухарка ушла. Я обошел весь Ильеус, даже в Понтале побывал, и нигде не нашел женщины, хотя бы умеющей готовить...

– Это не легко. Разве только выписать откуда-нибудь. Или поискать на плантациях...

– И как назло, на завтра русский Яков заказал обед...

– Да-да. Я тоже приглашен и, возможно, пойду, - Полковник улыбнулся, наслаждаясь солнцем, которое блестело на окнах префектуры и согревало его усталое тело.

О ГРЕЮЩЕМСЯ НА СОЛНЦЕ ХОЗЯИНЕ КРАЯ

Насибу не удалось распрощаться - полковник Рамиро Бастос не допустил этого. А кто станет оспаривать приказание полковника, даже если оно отдается с улыбкой, почти просительным тоном.

– Еще рано. Давайте посидим немного, потолкуем.

В солнечные дни, неизменно в десять часов, полковник Рамиро Бастос выходил из дому и, опираясь на палку с золотым набалдашником, медленным, но еще твердым шагом шел по улице, которая вела от его дома к префектуре; на площади он садился на скамейку.

– Змея выползла греться на солнце... - говорил капитан, завидев его из окна податного бюро напротив "Папелариа Модело".

Полковник тоже замечал капитана, снимал панаму, кивал седой головой. Капитан отвечал на приветствие, хотя ему очень не хотелось делать этого.

Сквер, где полковник любил сидеть, был самым красивым в городе. Злые языки утверждали, что префектура уделяет особое внимание этому скверу именно из-за его соседства с домом полковника Рамиро. Но ведь на площади Сеабра находились также здание префектуры, клуб "Прогресс" и кинотеатр "Витория", на втором этаже которого селились молодые холостяки, а в зале, выходившем окнами на улицу, помещалось общество имени Руя Барбозы. Кроме того, площадь окружали лучшие в городе особняки и другие здания. Естественно, что власти относились к этой площади с особой заботой. Во время одного из правлений полковника Рамиро на ней был разбит сквер.

В тот день старик был в хорошем настроении и расположен поговорить. Наконец-то снова выглянуло солнце; полковник Рамиро чувствовал, как оно греет5 его согбенную спину, костлявые руки и даже сердце.

Это утреннее солнце для него, восьмидесятидвухлетнего старика, было самой большой, несказанной радостью. Когда шли дожди, он чувствовал себя несчастным, сидел в гостиной на своем австрийском стуле, принимал посетителей и выслушивал их просьбы, обещая помочь. Ежедневно приходили десятки людей. Но когда сияло солнце, он ровное десять часов - кто бы у него ни был - вставал, извинялся, брал палку и выходил на площадь. Он садился на скамейку в сквере, проходило какое-то время, и появлялся кто-нибудь, кто мог составить ему компанию. Взор его блуждал по площади, останавливаясь на здании префектуры.

Полковник Рамиро Бастос созерцал окружающее, как если бы оно было его собственностью. Впрочем, отчасти так оно и было, ибо он и его единомышленники уже много лет безраздельно правили Ильеусом.

Это был сухой старик, которого старость не могла осилить. Его небольшие глаза сохраняли блеск, что выдавало в нем человека, привыкшего повелевать. Один из крупных фазендейро района, он стал уважаемым и грозным политическим лидером. Власть пришла к нему во время борьбы за землю, когда могущество Казузы Оливейры было поколеблено. Он поддержал старого Сеабру, тот отдал ему власть над районом. Два раза он был префектом, теперь сенатором штата.

Раз в два года префект менялся, благодаря подтасованным результатам выборов, но на деле ничего не менялось, ибо править продолжал все тот же полковник Рамиро, чей портрет во весь рост можно было видеть в парадном зале префектуры, где проводились все собрания и торжества. Его ближайшие друзья либо родственники чередовались на посту префекта, они и шагу не делали без его ведома. Сын Рамиро Бастоса - детский врач и депутат палаты штата - заслужил славу хорошего администратора. Он проложил улицы, разбил площади и сады; во время его правления город начал менять облик. Поговаривали, что полковник Рамиро делал это для того, чтобы сын был избран в палату штата. В действительности же полковник на свой лад любил город, как любил сад при своем городском доме или плодовый сад в поместье. В саду при доме он посадил даже яблони и груши, выписав саженцы из Европы. Ему нравилось видеть город чистым (ради этого он убедил префектуру приобрести грузовики - на смену ослам), замощенным, озелененным, с хорошей канализацией. Он настаивал на строительстве красивых домов, радовался, когда приезжие говорили о красоте Ильеуса, о красоте его площадей и садов. Но вместе с тем упорно оставался глухим к некоторым иным неотложным проблемам: например, к строительству больницы, основанию городской гимназии, прокладке дорог в провинции и организации спортивных площадок. Он морщился, когда заходил разговор о клубе "Прогресс", и даже слышать не хотел об углублении фарватера. Этими вопросами он занимался лишь тогда, когда это было совершенно необходимо, когда он чувствовал, что в противном случае его престиж будет подорван. Так было, в частности, с шоссейной дорогой, сооружение которой было начато усилиями двух префектур - Ильеуса и Итабуны. Рамиро Бастос с недоверием взирал на многие новшества, и в особенности на новые обычаи. А поскольку оппозицию составляла маленькая группка недовольных, не имевших ни силы, ни веса, то полковник почти всегда осуществлял то, что хотел, абсолютно не считаясь с общественным мнением.