Фабрика уродов (книга вторая Дикого Таланта) - Обедин Врочек

- Гилберт Кёльдерер.

Имя можно и сказать. Не такое у него известное имя, чтобы за него убивали.

- Вы родом из...

- Из Гродниц, святой отец. Это в пограничьях Йодлрума.

- Из Гродниц, что в пограничьях Йодлрума, - повторил маленький человечек задумчиво. - А я все гадаю, что это за акцент. Замечательно. Просто замечательно. Только в вашем наемничьем патенте написано, что он выдан Кёльдереру из Аусбурга.

- Гродницы это хутор под Аусбургом. Мне когда патент писали, сказали, что происходить из города - почетнее. Меньше будут обзывать деревенщиной.

- Что ж, допустим. Вы позволите задать вам личный вопрос, сын мой?

"Позволите" было дежурным выражением. Никто его позволения на самом деле не спрашивал, поэтому Гилберт подумав, просто переспросил:

- Что?

- Вопрос, - терпеливо повторил маленький человечек. - Могу я задать?

По затылку Гилберта словно провели ледяной рукой.

- Ээ... да, конечно, святой отец.

- Зачем вы убили барона Иеронима фон Талька по прозвищу Бесноватый?

Скуластое лицо священника прянуло вперед и оказалось прямо напротив его собственного. Гилберт оторопел и не нашел что сказать. Только выдавил искренне недоуменное:

- Я?!

Образ покойника-графа сам собой возник перед глазами: мертвец, раскачивающий под потолочной балкой. Вытянутые ноги, посиневшее, почти черное, лицо. Гилберту даже показалось на мгновение, что он слышит жутковатый, замогильный скрип пеньковой веревки. Скри-ип. Скри-ип.

Он сам не понял, почему в голову пришло именно повешение. Если уж на него думают, это должен быть удар мечом. Причем знатный такой, от души - в полный замах, сопровождаемый поворотом корпуса в бедрах. Чтобы - хааак! - и от плеча до задницы, иначе Бесноватого не успокоишь...

И холод по спине.

Что-то случилось или случится?

Уже случилось. Странный барон мертв, и обвиняют в его смерти... Додумать Гилберт не успел.

- Вспоминаете? - тот же мягкий, слегка простуженный голос. Гилберт покачал головой.

Это было глупо. Сказать по правде, даже сейчас, стоя на коленях с руками, связанными за спиной, он до сих пор не понимал всей опасности, исходящей от этой группы инквизиторов. Во-первых не чуял за собой вины, а во-вторых - слишком уж привык видеть в монахах-воинах простых храмовых служек, чья задача обеспечивать безопасность монастырей от разбойников и заблудшей нечисти, да сопровождать паломников.

О том, как ведет дознание капитул инквизиции, он не имел понятия.

Познавать пришлось прямо сейчас и в ускоренном порядке.

Страшный удар сбил Гилберта с ног. Воздух в легких исчез, словно его никогда и не было... а еще исчезла земля под коленями. Подброшенный пинком, он подлетел вверх и начал было заваливаться на бок, но так и не упал, потому что сильные руки схватили, вздернули, поставили на обмякшие ноги - и только затем, чтобы пудовый кулак, отлитый словно из горячего металл, тут же пришелся по почкам.

Гилберт Кёльдерер заплакал в первый раз с тех пор, как покинул отчий дом. И не от боли, а от стыда и бессильной ненависти, потому что после удара мочевой пузырь предательски отказал и по ноге потекло, а штаны потемнели и намокли.

Потом его били еще - не бестолково и суматошно, а с толком и расстановкой, скупо отмеривая удары, от которых внутри взрывались пороховые бомбы, с каждым новым ударом вбивая понимание - надо говорить.

Вежливо и много.

Говорить хоть что-нибудь, чтобы это прекратилось.

Проваливаясь, падая, исчезая, Гилберт вдруг вспомнил выражение лица того, кто висел (да почему висит-то? почему не отравлен, не застрелен, не проткнут шпагой?!) сейчас под толстой деревянной балкой - когда он еще был жив. И его слова:

- Важно, что это не твоего ума дела, мальчик. Ты понял? Отвечай, я приказываю.

А теперь ты умер, засранец-граф. Так, что ли? Отвечай, я приказываю.

- Довольно. Кажется, наш юный друг хочет что-то сказать.

- Почему... почему вы...

- Прежде, чем вы продолжите, хм, герр Кёльдерер, хочу предупредить: запираться бесполезно. Есть свидетели, молодой человек, которые видели, как вы угрожали графу.

- Я? Я не... я не...

Он запнулся, с трудом втянул воздух в легкий воздух и в бессилии обвел глазами холл гостиницы, из которой испарились и постояльцы, и хозяева. Помещение заполняли только суровые, высоченные, как на подбор, вояки в бело-зеленых сюрко поверх кольчуг и нагрудников. Лица у всех были одинаковые - точно из дерева вырезаны.

Торчащие из-под материи части нагрудников были исцарапаны клинками, а кольчуги латали - и не раз. Эти монахи точно не соборы от случайных лиходеев охраняли.

Собравшись с силами Гильберт, наконец, выдавил:

- Я не убивал.

Он сказал и сам себе не поверил, так жалко и неубедительно все прозвучало. Еще полдюжины таких ударов, и можно признаться в убийстве, которого не совершал.

"Не верят. Они мне совсем не верят".

Маленький священник, командовавший великанами в железе и коже, встал с кресла и, заложив руки за спину, двинулся по кругу. Когда он оказался за спиной молодого наемника, неподвижное лицо дрогнуло и на нем на короткий миг появилась скупая улыбка.

Глупый мальчишка.

Даже не понимает, что с ним делают.

А ведь это так просто: если хочешь получить всю необходимую информацию от свидетеля - всю, без утайки - выстави его обвиняемым. Заставь его самого наполовину поверить в собственную вину, заставь быть готовым к самооговору и тогда, поманив призрачным шансом оправдаться, как скупца золотой монеткой, задавай правильные вопросы.

И польется речь аки мед по устам.

- Вас видели в таверне на безымянной станции у деревни Табор. Вы участвовали в потасовке с людьми Иеронима фон Талька, ранили некоторых из них и возможно убили одного.

Если бы его били чуть слабее, Гилберт бы не удержался от саркастической ухмылки: дворянин из Ура со своим телохранителем-варваром все-таки достали его. В драку он полез только из-за них.

И фон Тальк там был - страшный, с поломанным носом. Безумный.

Но ведь живой же!

- Барон... он сам спровоцировал все, святой отец. Мы не собирались устраивать неприятностей, просто остановились на ночлег в таверне. Но он искал повода задраться с наемниками. Он ненавидит нашего брата! Какие-то наемники за несколько дней напали на его деревню, и он просто искал, кого за это повесить. Клянусь, я не вру, мессир.

- Не называй меня так. Мой орден не признает мирских титулов. Продолжай.

- Я не знаю, что продолжать! Люди барона взяли верх, все, кто собирался в Ур торговать шпагами или искать патронов в Мятежных княжествах, были перебиты или взяты под стражу. Он... он велел повесить троих, а остальным резать уши!

Маленький священник хмыкнул. Сделал знак помолчать и обернулся в сторону писца - рослый детина, больше похожий на кузнеца, сгорбился над стойкой, за которой прежде суетился хозяин гостиницы, и торопливо царапал гусиным пером по листу бумаги, высунув язык от напряжения.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});