Топи и выси моего сердца. Дневник - Дарья Александровна Дугина

дышащий шелестом тянущихся по глубинам почв осенних листьев, прелых и знаменно красных. Тонкие нити тьмы.

Мои карты не совершенны, но пути в них начинают прокладываться. Мои кладбищенские ухмылки и реализация моей меланхолии в сконструированном мной персонаже проходят стабильно. Я должна стать сильнее законов мертвого, закатывающего на периферию судьбы мира.

Imagination au pouvoir! Mes rêves comme les lois de ce monde. La mélancolie comme le principe independent de tous les oiseaux de ces terres. Comprendre la Tradition. Pâtir l`axe de la divinité verticale. Construire le monde comme le roi de l`Hyperborea. C`est le loi. Faire l`humanité être soumise à ces lois. Faire tous êtres condamnés à …[172]

Спать в осени, жить в дождях, не выходя из замка.

Когда ты, обглоданный, как выкинутая на задворки кость, как рваная опасная рана, из которой сыпятся на землю рубины, когда твое сердце, обнаженное, завернуто в тонкую простынь – понимаешь, что это только первая глава вселенского свода страданий, дальше острее, дальше – вой и слеза своей собственной немощи, вой, если совсем сложно (это не поможет).

▪ ▪ ▪

Утро, серое тленное утро. Я снова начала писать тексты: наверное, чтобы уметь обращаться со словом, нужно быть слегка раненым. Именно так, сердце пристукивает. Интересно, когда оно любит, оно переходит в нервный тик аритмии? Почему-то кажется, что его вообще нет. А вместо него эфир, либо топливо разбавленной водки. Почему хочется в утро серое вырваться и всем заявить, что я немного несчастен? Откуда сентиментальность в слоге и в понимании стихов – плача из Новороссии? Откуда жажда погрузиться во тьму? Забиться в угол подвальный и рассесться на полу так, чтобы вечно это туманное утро над головой развертывалось, не превращаясь в солнечный прибой? Отчего это неприятное чувство? Судьбу творю сам, судьбу дотворил – остается молиться и вспоминать, что все, что сделано – все от закона, все прочерчено за нас.

▪ ▪ ▪

Я больше никогда не надену красный. Это мой самый нелюбимый цвет. Ныне – разбила в кровь свою надежду, шансы и остальное. Лучше бы разбила бокал, но он не сердце – из пластмассы был. Я снова завернусь в свой черный – с сумбурной походкой и очень грустным взглядом. Я истлеваю, больше нет сил – пусть тело несет меня само, куда заблагорассудится: ведь оно гораздо мудрее, чем моя хромая душа.

▪ ▪ ▪

Иногда по ночам мне снится, что я вою, как волк, изо всех сил. Так воет оскорбленная миром душа, обделенная духом душа – заброшенная одна в мир, вышвырнутая на окраину шелковая тряпочка, которой перевязали рану, а потом выкинули. Ибо кровь, засохшая, портит лоскут. Иногда снится вой, кровь и вкус, засыхающий на губах неуверенным хромым шагом. Чтобы подобие вечности в мире копий истлело и была бы только вечность, которая и есть миг… Где мое ницшеанство? Я впадаю в ритм сентиментальной истлевающей прозы, дай Бог мне ее осенить огнем!

Сильно на меня произвела впечатление смерть Гиви[173]. Почему-то к нему я сразу почувствовала безумное почтение – хотелось приклониться перед ним. Ниже, чем стоит земля. Хотелось быть с ним там, на войне, хотелось быть… А все умирают и этот процесс монотонен, как лестовка осенью, лежащая посреди осеннего сада – одиноко, как усадьбы, погибающие под холодным октябрьским дождем, как стонущий в ночи деревянный пол, как лужи, теряющие свою легкость в ноябрьском заморозке.

Так проходит жизнь. Истлевание. Умираем!

▪ ▪ ▪

Хочется взять и швырнуть все, что внутри, на лист.

▪ ▪ ▪

Мне нравится запах прогоркших вагонов, которые исполнительно движутся по Кольцевой. От утра к сну. Запах изношенных тряпок. И искривленный симулякр свежести.

▪ ▪ ▪

Я – это юг холодеющих тел.

▪ ▪ ▪

Карсон Мак Каллерс.[174] Она умерла от алкоголизма, укутавшись в одеяло. В шезлонге океанского лайнера. Все ее книги об ужасающем одиночестве. Все ее книги о жестокости безответной любви. И это все, что от нее осталось. И праздный турист нашел ее тело. Известил капитана. И ее быстро унесли куда-то вглубь корабля. И все по-прежнему так, как она написала.

▪ ▪ ▪

Один ботинок в углу стоит вертикально. Другой лежит на боку.

▪ ▪ ▪

Ага, некоторые жизни созданы для того, чтобы их провалили.

▪ ▪ ▪

Интересно, поют ли мертвые песни? Если да, то кажется мне, что я слышу их, если нет – то, может, все-таки поют? А когда люди умирают, как устроена география потустороннего царства? Пересекаются ли они с теми, кого считали кумирами и богами? Видят ли они нас и как долго? 40 дней бродят по земле?

▪ ▪ ▪

Я, когда езжу по маршруту Москва – Санкт-Петербург и обратно, всегда всматриваюсь в ночи поезда в темные безысходные русские деревни. С покосившимися заборами и пугающе завораживающими домиками, всегда нескладными и неловкими. И представляю: а как бы было, если бы я была там, жила всегда, как в холод просыпалась бы, обнаруживая рядом железную дорогу и разрушенные сараи. И так от этих грез тепло и страшно! Русская смерть сплошная.

А тут едешь и видишь деревеньки с церквами каменными, да поля такие строгие и ухоженные. Здесь даже деревья растут строго, последовательно, по заветам Декарта. А у нас…

Политика – как форма метафизической меланхолии.

▪ ▪ ▪

Из Сицилийского Дневника:

Агридженто[175] лежал обнаженным перед огромным морем, скрывающим за своими туманами её, Африку.

«Держу тебя, Африка!» Д’Аннунцио[176].

▪ ▪ ▪

Вчера я прожила внутри себя распятие. Сон. Будто я во Франции – в салоне черной пневмы. Одна посередине, в глазах чернеет (они наливались нефтью), и перед глазами только чья-то соломенная кожа, да, и высокомерная улыбка, обольститель!

▪ ▪ ▪

Путь к аббатству[177] показали нам две девушки и одна ящерица – две хранительницы аббатства и компаньон.

▪ ▪ ▪

Как полагаете, надо ли каждый раз при произнесении слова «я» надрезать себе плоть? Думаю, стоит хранить свое тело для нисхождения в него Бога. Как скульптура – аббатство короновало меня – я должна проявить Бога в себе.

▪ ▪ ▪

Сицилия венчала меня на царство. Я нашла корону Гогенштауфенов!

▪ ▪ ▪

Тело – это корабль, на котором по мрачным водам несется душа.

▪ ▪ ▪

Ник Кейв. Чай, пожалуйста. Гречишный чай, пожалуйста. Один, пожалуйста. И вам, пожалуйста, тоже гречишный чай, пожалуйста. Обнимите меня, пожалуйста. Закутайте,