Броня из облака - Александр Мелихов

Для разумного достаточно. Народ сохраняют не территории, не богатства и не военная техника, народ сохраняют коллективные грезы, ни на чем серьезном не основанное коллективное мнение о себе как об огромной ценности, допустить исчезновение которой ни в коем случае нельзя. Поэтому всякий народ, которому действительно грозит исчезновение, должен прежде всего позаботиться об укреплении своих коллективных мечтаний, ибо их укрепление — это и есть национальный подъем, а их ослабление — национальный упадок.

Но грезить о себе вопреки всему миру, когда в собственных глазах ты все, а в чужих ничто, не только до крайности трудно, но и до крайности опасно, — очень скоро придется возненавидеть все человечество, не разделяющее твоих иллюзий, и внушать уважение к себе жертвенностью и террором. Гораздо надежнее творить реальные дела, способные поразить не только твое собственное, но и чужое воображение. И Советский Союз такие дела творил. Да, в пропагандистских, милитаристских целях, но творил — вышел в космос, открыл дорогу великолепным ученым, спортсменам. И пресловутая ностальгия по империи — это прежде всего не ностальгия по страху, который она внушала миру, а ностальгия по чувству причастности к чему-то великому и бессмертному. Ибо жизнь в сегодняшней России дает очень мало пищи для этой важнейшей человеческой потребности. Тогда как именно ей служит система грез, именуемая родиной. За это родину и любят.

Интересы личности и государства не так уж и расходятся, ибо и государство, и личность питаются от одной энергетической системы — системы коллективных фантазий, — которые тоже не могут выжить без государственной инфраструктуры. Я готов, опираясь на цифры, показать, что алкоголизм, преступность, наркомания, самоубийства в огромной степени порождаются общей причиной — упадком коллективных иллюзий, — без которых не выживет и государство.

«Государство должно служить воображению, и тогда воображение послужит государству», — примерно так можно сформулировать набросок новой политической парадигмы. Однако осуществить ее — систематически поражать воображение — невозможно без возрождения национальной аристократии, то есть творцов и служителей коллективных наследственных грез — «бессмертных». Аристократы творят великие дела, порождая во всех остальных чувство и собственной неординарности, и собственной долговечности. Которое в своей стране возникает несопоставимо легче, чем в чужой. Иллюзию причастности к подвигам своих предков и соотечественников пробудить гораздо проще, чем к подвигам чужих, — так уж человек пока что устроен: ему легче фантазировать о своей связи с теми, с кем, по его представлениям, его объединяют общие предки, общая судьба.

Идентификация с ними и есть патриотизм. Гордиться подвигами, сострадать несчастьям, стыдиться и желать искупить падения…

Но кто должен создать эти чувства, без которых почти не может существовать ни одно государство — по крайней мере, в годы испытаний? Как будто бы само государство и должно…

Вот оно как будто бы и берется…

Теперь уже не новая федеральная программа «Патриотическое воспитание граждан РФ на 2006–2010 годы» давно ходит по редакциям и, следовательно, по рукам, однако писать о ней начинаю не без опаски: засело в памяти, как уже в наше свободомыслящее время люди получали убийственные сроки за сбор опубликованной информации. И все-таки рискну — в соответствии со своим патриотическим долгом.

Первое, что вызывает беспокойство, — пугающе знакомый советский язык. Люди, для которых этот язык родной, не могут воспитать никого, кроме себе подобных. Патриотизм — это прежде всего любовь, а пробудить любовь к чему бы то ни было может лишь тот, кто не только испытывает ее сам, но и способен выразить ее в трогательных словах и образах. Именно в образах, ибо всякая любовь есть любовь не к реальному предмету, но к образу этого предмета, и очаровывать образом родины могут лишь те, кто носит этот образ в своей душе. Образы таких бесконечно сложных и противоречивых объектов, как страна или народ, неизбежно оказываются и бесконечно разнообразны, и нередко бывает, что два пламенных патриота столь же пламенно ненавидят друг друга из-за радикального несовпадения образов одной и той же родины, а тем более — из-за несовпадения образов ее будущего и путей к нему. Но при этом чаще всего каждому открывается какой-то аспект многогранной и противоречивой картины.

Поэтому имела бы, возможно, и воспитательную ценность, а уж социологическую во всяком случае, такая субпрограмма: обратиться к ряду «мастеров культуры» — творцов коллективных фантазий — с просьбой рассказать, что именно в их личном образе России представляется им наиболее дорогим, пробуждающим желание что-то делать для нее, идти ради нее на какие-то жертвы.

Разумеется, в возникшей мозаике окажутся и прямо отрицающие друг друга фрагменты, но противоречивость — совершенно необходимое свойство коллективных фантазий, чтобы почти каждый мог найти в них чарующие лично его черты.

Образ родины создают художники — слова, кисти, звука, жеста, — а не министры или генералы, при всей практической важности их функций. Но родина-то начинается с отказа от прагматики, она есть создание мечты, поэзии; патриотизм невозможен без поэтического отношения к прошлому, настоящему и будущему своей страны, и вот поэзией-то в программе даже и не пахнет. И это пугает. Возможно, правда, отпугивает ее язык: «комплекс нормативно-правовых, организационных, научно-исследовательских и методических мероприятий»…

Второй тревожный признак — в программе речь идет, похоже, едва ли не об одном лишь военно-патриотическом воспитании, тогда как для сегодняшней России ничуть не менее важно просто патриотическое. Главное испытание для нее сегодня — не военная угроза, а соблазн. Соблазн устроить свою жизнь отдельно от своей страны наиболее властно влечет прежде всего самых энергичных и образованных ее граждан, и Советский Союз был повержен не силой оружия, а силой соблазна: коллективная фантазия из года в год упорно идеализировала «потенциального противника», столь же неукоснительно демонизируя собственное государство, и в конце концов обороноспособность страны пришла в полную негодность при тысячах и тысячах танков, боеголовок и замполитов. И поблагодарить за это советская власть должна прежде всего самое себя: ее идеологи с такой откровенностью под видом любви к родине навязывали любовь к самим себе, с таким простодушием объявляли всякую попытку критики их системы покушением на отеческие святыни и память павших, что многие и многие из нас и впрямь поверили, что любовь к родине равносильна поддержке корыстной и близорукой правящей клики.

Я вижу серьезную опасность в повторении той же ошибки, я опасаюсь, как бы неумелые и корыстные посредники снова не начали мешать нам относиться с поэтичностью и заботой к своему отечеству.

Военно-патриотическое воспитание чревато и более принципиальной опасностью — утопическим упростительством, стремлением объявить воинские доблести не просто заслуживающими высочайшего восхищения, но еще и единственными, обязательными для каждого гражданина без единого исключения. Однако это невозможно: разделение общественного труда с неизбежностью приводит и к разделению общественных ценностей; невозможно, чтобы ученые, инженеры, врачи, художники, земледельцы в душе оставались прежде всего солдатами — вполне достаточно, если воинский дух в них будет пробуждаться непосредственной военной угрозой.

Но говорить об этом всерьез явно преждевременно: похоже, нынешние пропагандисты не способны пересолить с милитаристским энтузиазмом, но, напротив, способны осуществить разве что новый виток дискредитации и любви к родине, и воинской чести, и государственных символов, и подвига народа в Великой Отечественной войне. А пробуждать в нас национальное достоинство будут по-прежнему одни только господа Лебезятниковы от либерализма, неустанно твердящие нам, что любовь к родине есть глупейший предрассудок, присущий исключительно совкам. К числу которых мы, очевидно, должны отнести и Пушкина, и Платона, и…

Среди либералов, к сожалению, очень много дураков. Но есть дураки, которые плохо учатся, не умеют связно излагать свои мысли, — они идут к коммунистам. А есть дураки, которые хорошо учатся, — они идут в либералы. Тоже усерднейшим образом дискредитируя все, чего коснутся. Я думаю, каждому знаком этот человеческий тип — говорящий скворец с ученой степенью, на любой дискуссии о глубочайших вопросах человеческого существования оттарабанивающий одну и ту же тираду, чуть ли даже не одно и то же слово: финансировать, финансировать, финансировать… Как возродить науку? Финансировать. Как увеличить рождаемость? Финансировать. Как пробудить привязанность к родине? Финансировать. Когда у человека будет хорошая зарплата, пенсионное обеспечение и безопасность, он полюбит родину и вывесит на балконе ее государственный флаг. При этом говорящий скворец будет знать несметное множество цифр и формул и окажется наглухо запечатан лишь для элементарнейших вещей, открытых любому хоть сколько-нибудь чувствующему человеку. Он детально опишет систему материального стимулирования науки, деторождения и патриотизма в семидесяти семи странах, но никогда не поймет того, что без культа истины любые средства учеными пройдохами будут пущены на пустые имитации, что без культа материнства, отцовства, продолжения рода никаких денег не хватит, чтобы оплатить столь безмерный труд, как ответственное воспитание детей, что родина — не промышленно-финансовая корпорация, от которой с легкостью отворачиваются, чуть только она перестает быть прибыльной, а наоборот — униженную, терпящую бедствие родину любят вдесятеро более остро, что в привязанности к родине человек удовлетворяет не материальные, а экзистенциальные потребности, потребности в прикосновении к великому и долговечному… Но в либеральном лагере подобные слова многим кажутся почти неприличными.