Зимний Мальчик (СИ) - Щепетнёв Василий

Поезд «Чернозёмск — Москва» отправляется всегда с первого пути, всегда в двадцать тридцать, и всегда под звуки «Амурских волн». Традиция такая. Почему «Амурские волны», непонятно, но музыка приятная. Играет духовой оркестр. В записи. А в доисторические времена, то есть при Николае Втором, пишут, играли натурально, пожарные Городской пожарной части. Ну, если не было пожара. И вот недавно организовали фирменный поезд «Черноземье» и возродили прежнюю традицию. С музыкой.

Из окна поезда мы смотрели, как плавно и медленно отъезжает перрон. Мы — это я, Бочарова и Стельбова.

В Москву мы ехали по делам. Мне со Стельбовой нужно было обговорить детали постановки «Малой Земли», Стельбовой — быть принятой в Союз Писателей, Стельбовой и Бочаровой — проконсультироваться в ЦИТО по поводу перенесенной Ольгой перелома. Бочарова здесь была и сопровождающей, и в некотором роде медработником. Она хоть и первокурсница, но из семьи врачей в четвертом поколении.

Ольга ехала с отцом, Андрея Николаевича вызвали в Москву по партийным делам, и он со свитой занимали половину восьмого, «обкомовского» вагона. Но Ольге среди партийцев было скучно, и она из отцовского двойного купе перебралась в наше, обыкновенное, четырехместное. В декабре поезд полупустой, но я не хотел других попутчиков и выкупил всё купе. Сорок восемь рубликов в один конец. Впрочем, я притворился, что расходы взял на себя Большой Театр, чем и успокаивал Бочарову. Та непременно хотела заплатить за свое место, но я сказал, что нам, Ольге и мне, командировку оплачивает БТ, а поскольку Ольга едет в отцовском купе, то место как бы и пропадает, чего допускать нельзя. Не по-хозяйски будет.

Мы не шалили. Попили чаю с пирожными, попели тихонько народные песни на три голоса, потом Ольга ушла под присмотр отца, Надежда принялась за учебник физики (пропуск занятий, хоть и согласованный, придется отрабатывать), а я и вовсе улегся спать, с тем, чтобы встать без пятнадцати три — уже выработалась привычка, просыпаюсь без будильника. Неудобно ночь разрывать, зато без крыс. И порой узнаю что-то интересное.

Прибыли по расписанию, в семь утра, на Курский. Ольгу с отцом и его ближайшим помощником увезла черная «Волга» в особую партийную гостиницу, остальные помощники добирались своим ходом в партийную гостиницу попроще, а мы с Надей поехали на метро, в «Россию». Конечно, можно было и на такси, но московское метро само по себе замечательное место, стоит посмотреть. Бочарова вообще была в Москве лишь однажды, в шестом классе. Пусть любуется.

«Россия», конечно, гостиница немаленькая. Большая гостиница, чего уж там. И много надписей на английском. Ресепшн, к примеру.

— Два номера? По броне? На кого броня?

Я протянул свой паспорт. Ресепшионистка раскрыла, скривилась, вернула назад.

— Нет на вас брони.

Ну, понятно. Про эту гостиницу уже много чего рассказывают даже в Черноземске.

Я спорить не стал, просто сказал:

— Сейчас разберусь.

Усадил Надю в кресло, а сам пошел к телефонам-автоматам. Нашел закрытую будочку и набрал заранее известный номер. Номер главного в гостиничном деле человека. Заранее узнал, по ноль девять.

— Кто спрашивает? — сказала секретарша гостиничного человека.

Я — женским голосом — ответил.

— Сию секунду соединяю, — ответила секретарша.

— Я слушаю вас, Иван Павлович — голосом гостиничный человек выразил полное внимание.

— Что там у тебя, мать-мать-мать, творится? Мои гости, понимаешь, мои гости не могут поселиться в твоей, мать-мать-мать, «России». По броне!

— В «России»? Сейчас все улажу, Иван Павлович, фамилию только скажите, на кого броня.

— На Чижика.

— На кого, простите?

— Чижик, это фамилия, ты что, мать-мать-мать, плохо слышишь, мать-мать-мать? — и я оборвал разговор, вернулся к Надежде и сел рядом.

— Сейчас разберутся. Минут через десять, — сказал ей.

Рисковал я самую малость.

В детстве и ранней юности я, подражая маменьке и папеньке в вокализах, развил голос на шесть октав. А еще я научился имитировать чужие голоса. Перед гостями разыгрывал сценки, где был одновременно Тарапунькой и Штепселем, Мировым и Новицким, Шуровым и Рыкуниным, Мироновой и Минакером. У нас были патефонные пластинки с их выступлениями, вот я и научился: «Тарапунька, к нам почта прибыла! Телеграмма, письмо и газета!»

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Сейчас я и вспомнил прежние навыки. Нет, не сейчас, загодя. Было предчувствие, что пригодится. Пластинки с голосом Ивана Павловича у меня не было, но я несколько раз слышал его выступления по радио. Большой, даже очень большой начальник, он не чурался давать пространные интервью, и его своеобразный голос я запомнил. А сейчас воспроизвел. Не идеально, но для телефонной трубки сойдет. Ну, а текст, что текст. Рассерженный начальник выговаривает подчиненному, вот какой текст, мать-мать-мать.

Расчет был такой: сейчас большой гостиничный начальник позвонит в «Россию» и накрутит хвост местному начальнику. А местный начальник начнет крутить хвосты администраторам. Ресепшенов в «России» несколько, когда придет черед нашему, я не знал.

Черед пришел через семь минут.

Ресепшионистка чуть не бегом приблизилась к нам. Да никаких чуть, бегом и приблизилась. Извинилась, сказала, что броня нашлась, взяла паспорта, сбегала к стойке, зарегистрировала, вернула паспорта, извинилась, вручила ключи бою, и еще раз извинилась. Служащий, бой лет сорока, подхватил наши чемоданы, донес до номеров, открыл их, показал, что и как и, не дожидаясь чаевых, тихонько удалился.

— Что это было, Чижик? — спросила Надежда.

— Было недоразумение, недоразумение уладили, вот и всё. Теперь к нам со всем почтением.

Номера нам достались хорошие. Во-первых, с видом на Зарядье, во-вторых, две комнаты в каждом номере, и, в-третьих, рядышком.

Думаю, «Большой» заказывал нам номера попроще. Одноместные, но попроще. А это — инициатива дирекции.

— И… И сколько же стоит такой номер?

— Не тревожься, за всё платит Большой Театр, — сказал я, и слукавил. Театр только бронировал, оплачивали сами приезжие. Это же Москва. Хотя… Хотя расплачивался я оперными деньгами, значит, по сути, деньгами Большого Театра.

Надя тут же позвонила (в номере были телефоны) в партийную гостиницу, на коммутатор. Попросила соединить с Ольгой Стельбовой, той, что сейчас приехала из Чернозёмска.

Соединили. Охи, ахи, и минут пятнадцать щебетания. Договорились встретиться в одиннадцать ровно, в вестибюле главного входа в «Россию» — отец дал Ольге закрепленный автомобиль, сам он весь день в партийных делах, и потому в ЦИТО поехать не сможет, но там, в ЦИТО (Центральном Институте Травматологии и Ортопедии), всё договорено на двенадцать часов.

Ну и славно. Есть время привести себя в достойный Москвы вид.

Надя ойкнула и убежала — некогда-некогда. А зачем тогда пятнадцать минут загружала московскую телефонную сеть, если некогда?

Но мы успели и освежиться, и переодеться, и закусить в буфете. На полноценный завтрак времени не хватило, но яйцо под майонезом, телячий язык с зеленым горошком и стакан чая спасает провинциалов.

И ровно в одиннадцать часов восемь минут мы воссоединились с Ольгой.

Я решил поехать с девушками: всё равно делать мне нечего. Декабрьская Москва — не лучшее место для прогулок, особенно когда снег, ветер и морозец в шестнадцать градусов.

Доехали. Девушки пошли в здание, я остался с водителем.

Тот вышел на мороз покурить. В салоне не стал — видно, нельзя. Может, после смены салоны обнюхивают. И нарушителей переводят в мойщики машин.

Долго, впрочем, водитель не выдержал, сделал три затяжки и вернулся.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Когда у вас кончается рабочий день? — спросил я его.

— По желанию пассажира. Хоть до полуночи, хоть до утра. Я не против. У нас хорошие сверхурочные.

Он достал из бардачка покетбук и стал читать. Я через плечо водителя глянул: «The Hound of the Baskervilles». Однако!

— К зачету готовлюсь. Не век же мне девчонок по Москве катать! — сказал водитель.