Итоги № 51 (2012) - Итоги Итоги

О Большом и малом

— Если нужно покритиковать ГАБТ, идут ко мне, знают: не стану молчать и подбирать дипломатические выражения, чтобы ненароком никого не обидеть... Всегда говорю, что думаю. Меня бабушка, неграмотная крестьянка, учила: «Никогда не воруй, Галька, и не ври». Я хорошо запомнила эти слова...

Ходила на открытие Большого. Ремонт красивый, золото блестит, люстры переливаются... Выглядит богато. Николай Цискаридзе сильно возмущался, что старинные, исторические детали интерьера заменили новоделом, но я, признаться, не присматривалась к дверным ручкам и сантехнике в туалетных комнатах. Больше удивило другое: после долгой реконструкции открывается лучший театр страны, можно сказать, визитная карточка российской культуры, а на сцене — сборная солянка. Почему почти не было русских солистов, по какой причине наш театр открывали иностранцы? Да, пел Дмитрий Хворостовский, высоко котирующийся за рубежом, но и он никогда не состоял в труппе Большого, практически не выступал там. Если в России не осталось приличных певцов, зачем ремонтировали театр? Для гастролеров? Главное не стены, а люди. Коль в Большом петь некому, повесьте на дверь амбарный замок с табличкой «Закрыто до лучших времен» — и делу конец.

О юности

— Каждый год в июне проводим конкурс. Прослушиваем человек двести, оставляем примерно каждого десятого. Но и потом отчисляем тех, кто не тянет, не справляется. Расставаться всегда трудно, но зачем ломать человеку жизнь, давая надежду там, где ему ничего не светит в будущем?

О Славе

— Когда устаю, включаю записи Ростроповича. Для меня ничего лучше нет и не будет. Он божественно играл Шумана, Дворжака, Прокофьева... Под звуки его виолончели прошла моя жизнь, мы полвека прожили вместе. Некоторые произведения авторы писали специально для Славы, посвящали ему. Что тут говорить? Гений!

О вечном

— Знаете, это общая беда. Мы считаем себя вечными, гоним мысли об уходе. Но если говорить всерьез, Ольга, дочь, успешно управляется с самыми разнообразными делами. У нее получается, а главное — она с готовностью берет на себя организационные хлопоты. К тому же Оля — музыкант, виолончелист. Но ответственность, конечно, колоссальная, ей решать, потянет ли, согласна ли взвалить бремя руководства Центром оперного пения. Впрочем, я пока никуда не ухожу. И вы меня не торопите...

Порядок слов / Искусство и культура / Художественный дневник / Театр

Порядок слов

/  Искусство и культура /  Художественный дневник /  Театр

Кама Гинкас поставил в МТЮЗе «Ноктюрн» Адама Раппа

 

Мы так часто повторяли заклинание Ахматовой «...из какого сора растут стихи», что едва ли не уверились в том, будто на почве, унавоженной жизненным мусором, сами собой восходят художественные творения. Новая драма, современное кино, всевозможные перформансы и инсталляции, пришедшие в выставочные залы на смену живописи, отчаянно на этом настаивали. К концу монолога героя пьесы Адама Раппа «Ноктюрн» неожиданно для самого себя сознаешь уже почти позабытое: настоящие книги (и музыка, и картины, и спектакли) — из плоти, крови, мук, страхов того, кем написаны. Они могут быть о чем угодно, сюжеты возможны разные, но они всегда и о нем — о создателе.

Спектакль, поставленный Камой Гинкасом, лиричен в самом глубоком смысле слова. Пожалуйста, не путайте с сентиментальностью. Режиссер — жёсток, как обычно, но обнажен, быть может, как никогда. Точно те манекены, которые обступят героя в многонаселенном, но безлюдном для него Нью-Йорке, куда он попытается сбежать от самого себя. На них даже смотреть до озноба холодно.

Тридцатичетырехлетний мужчина на протяжении двух часов рассказывает нам историю своих терзаний. Вернее, рассказывает об одном дне, а если еще точнее — об одном мгновении, все перевернувшем в равномерном течении благополучной провинциальной жизни. Он так прямо и начинает: «Пятнадцать лет назад я убил свою сестру». И кто-то из зрителей выдыхает: «За что?» — имея в виду, что не хочет про это. А герой (Игорь Гордин) будто в ответ с готовностью меняет порядок слов и настойчиво повторяет признание на разные лады. Он говорит с какой-то неестественной интонацией, будто стыдясь публичности, но его искренность выдают беспомощно обвисшие кисти, словно через них из этого крепкого тела воздух вышел. Потом уже мы узнаем, что в тот день внутри него замолчала музыка, тот самый Ноктюрн Грига, первые такты которого нам сыграли при полном свете на сияющем черным глянцем рояле.

Спектакль идет в фойе, и зритель, рассевшийся в амфитеатре, оказывается в пустом пространстве, обрамленном белыми колоннами. Поднятая крышка «Стейнвея», уходящая куда-то ввысь широкая лестница, сияние хрустальных люстр, филармоническая дама, широким жестом приглашающая на сцену пианиста, — все настраивает на торжественный высокий лад. А потом вдруг «бах»: он убил свою сестру... Это игры Гинкаса, всегда стремящегося обозначить границы сиюминутного и вечного. Судя по несмолкающему в голове героя Григу, для драматурга эта дистанция тоже была важна. Как очень важно и это «бах», в секунду обнажающее хрупкость того, что казалось незыблемым. Вот герой рассказывает об их доме, стену которого держат руками папа и мама. В нее врезается бок рояля... и брешь. А вот арбуз, сердцевина которого так надежно защищена толстой коркой, удар палкой и... он жалко обмяк, истекая соком. Это — для наглядности, ну, как бы не про людей.

Пьеса Раппа — монолог. Режиссер же выводит на сцену тех, о ком герой рассказывает: ту самую сестренку, маму, папу, девушку, в которую влюбится. И спектакль обретает дыхание романа, второе измерение. Он, герой, все о своем и о своем, их не видя. А мы-то видим, как щебетунья мама (Оксана Лагутина) тихо сходит с ума, какой путь отчаяния проходит дуботол папа (Андрей Бронников). Глаз не сводим с очаровательной девчонки на роликах (Алена Стебунова), которая, оказывается, мучительно не хочет стать взрослой. И с обворожительной рыжей девушки (Илона Борисова), передающей спасительную женскую суть. Для кого-то из зрителей это история про них, обыкновенных людей, бьющихся о жизнь.

А сестра героя, как выяснилось, погибла в автомобильной катастрофе: она выбежала из дома и то ли бросилась под колеса его автомобиля, то ли случайно упала. Он стал писателем, автором романа «Привет от Грига». Игорь Гордин испил с ним чашу до дна. В энциклопедии написано, что ноктюрн — самый хрупкий жанр, но не написано, какой жанр — жизнь.

И ЗАО, и ЦК / Искусство и культура / Художественный дневник / Книга

И ЗАО, и ЦК

/  Искусство и культура /  Художественный дневник /  Книга

Роман «Музей революции» Александра Архангельского вышел в бумажной версии

 

Давно прошли времена, когда было принято противопоставлять «большую литературу» и «умную беллетристику» — последний термин, как известно, освящен именем Бориса Акунина, хотя и не им придуман. Теперь критики и читающая публика практически отказались от «поэтажного плана» в литературе. Сегодня знаком качества является умение объединить философию, беллетристику и игровое начало в один формат. Стержнем такого произведения может быть, например, экскурс в историческое прошлое. Или в недалекое будущее, как у Александра Архангельского.

Действие «Музея революции» разворачивается в декорациях послепутинской России — вероятно, в две тысячи двадцать каком-то году. Точнее не определить, да это и не нужно. Ведь по сравнению с нашим временем мало что изменилось. Вот разве что мировые державы ведут нешуточную схватку за арктический шельф, в связи с чем, например, Россия готова разорвать дипломатические отношения с Канадой. Вся эта международная напряженность явно должна привести к войне.

Но главный герой «Музея» Павел Саларьев — типичный старорежимный интеллигент, уходящая натура, любитель музейных ценностей. Еще в начале 90-х он создавал виртуальный музей с помощью допотопной компьютерной техники. Одновременно занимается музеем реальным, расположенным в подмосковной провинции, в некоем Приютине. А руководит музейным комплексом Теодор Казимирович Шомер, чудак и энтузиаст. Ему приходится вступать в конфликт с сильными мира сего, какими-то теневыми бизнесменами, имеющими мощную поддержку среди чиновничьего начальства. По спущенному сверху распоряжению территория музея должна быть застроена коттеджами, гостиницами, превращена в специальные охотничьи угодья в угоду этим самым сильным. А тут еще на какое-то здание претендуют церковные власти в соответствии с реституционными законами. В общем, куда ни кинь, всюду клин. Такие уж времена...