Русь против Орды. Крах монгольского Ига - Виктор Поротников

Якушка закашлялся, подавившись кашей. Он глотнул молока из кружки и утер рот рукавом льняной рубахи.

– Ты же знаешь, дружок, какая у меня доля: сегодня жив, а завтра мертв! – жестко промолвил Якушка, глядя в глаза Тимофею. – Какая, к черту, женитьба при такой жизни! – Якушка рывком задрал на себе рубаху. – Гляди, сколь на мне шрамов. Все на государевой службе заработаны, кроме вот этого. – Якушка закатал левый рукав рубахи, показав Тимофею свежий рубец повыше локтя. – Это я пострадал, разделавшись с дворянином Ефимом Ремезом и обоими его сыновьями. Вызволяя, кстати, из беды твою невесту и твоего тестя.

– Зачем было убивать Ефима Ремеза и его сыновей, ведь нужное моему тестю письмо было уже у него в руках? – хмуро обронил Тимофей. – Достаточно было вызволить из рук Ремезов Ульяну и умчаться с нею в Москву.

– Зло нужно вырывать с корнем, дружок, – ответил Якушка, прихлебывая молоко из кружки. – Твой тесть мог замешкаться в пути, и если бы мои люди не покончили с Ремезами сразу после его отъезда из их поместья, то эти ретивые молодцы могли бы помешать ему вызволить семью из неволи. А так все получилось чисто и гладко!

– Что же с теткой моей делать? – спросил Тимофей. – Она умоляет тебя о встрече. Лица на ней нет, вся исстрадалась по тебе!

– Почто же супруг ее не приласкает? – промолвил Якушка. – Аграфена Стефановна дивна и лицом, и телом, кровь с молоком! Иль он не замечает ее страданий?

– Дядя Ермолай уехал в Нижний Новгород покупать лошадей для войска по поручению великого князя, – сказал Тимофей. – Домой он вернется не скоро.

– Передай Аграфене Стефановне, дружок, что сегодня у меня дел невпроворот, – проговорил Якушка, поднявшись из-за стола. – Кстати, ты мне тоже понадобишься, дружок. Ты ведь теперь мой должник. Не забыл?

– Не забыл, – смущенно улыбнулся Тимофей.

В Москве царило тревожное ожидание. Горожане, отвыкшие за тридцать лет спокойной жизни от угрозы татарского набега, были взволнованы до крайности, видя, что все ратные люди из Москвы и окрестных городов ушли по направлению к Оке, которая стала неким рубежом, отделяющим Русь от орды хана Ахмата. Отъезд к войску великого князя со старшим сыном добавил московлянам уверенности в том, что опасность прорыва татар к Москве весьма и весьма велика. Люди на каждом углу вспоминали разгром Москвы Тохтамышем сто лет тому назад. Самые зажиточные из горожан потихоньку перебирались с наиболее ценным имуществом в каменный московский кремль.

В этой нервозной обстановке неожиданное появление в Москве Ивана Васильевича с кучкой приближенных на забрызганных грязью лошадях вызвало среди городских низов бурный всплеск эмоций. Толпы людей бросились навстречу великому князю, запрудив улицы и обступив небольшой княжеский эскорт. Со всех сторон неслись крики: одни проклинают государя за скупость, мол, его отказ платить дань Орде навлек на Русь татарскую напасть; другие бранят великого князя за робость, мол, бежал из Коломны, бросив свое войско; третьи припоминают государю прежние грехи, мол, за которые теперь Господь наказывает его, а заодно и весь народ нашествием татар.

Однако при всем этом горожане умоляют великого князя не бросать их на растерзание ордынцам. Люди тянут к государю руки, касаясь его сапог, рук, сжимающих поводья, вымокшего под дождем плаща.

Медленно пробираясь со своей свитой по узким улочкам Посада, заполненным народом, чернобородый мрачноглазый Иван Васильевич мигом утратил свою высокомерную выправку. Он сидел в седле, ссутулившись, с опаской взирая на людскую толчею перед своим конем и у своего стремени. Народ вдруг напомнил ему сильного необузданного зверя, способного растерзать и его самого, и едущих с ним бояр и гридней. Причем толпа вполне могла бы обойтись и без оружия, тысячи мозолистых рук на пике ярости легко разорвали бы на клочки Ивана Васильевича и всех его спутников.

Пробившись наконец в кремль, Иван Васильевич с невыразимым облегчением перевел дух. Сняв с головы шапку, он обтер ладонью свой вспотевший лоб. У него было ощущение, что ему каким-то чудом удалось вырваться из смертельной ловушки.

Однако окончательно успокоиться Ивану Васильевичу так и не удалось. В дворцовых палатах к нему подступили митрополит Геронтий и архиепископ Вассиан. Оба, разделяя тревогу московлян, стали упрекать государя за то, что он в такое трудное время бросил войско и приехал в Москву.

Особенно негодовал владыка Вассиан, который смело корил государя за малодушие на правах его духовника.

– Недостойно, княже, бежать от войска, когда беспощадный враг грозит нам вторжением из-за Оки! – молвил Вассиан. – В такое трудное время место государя возле полков воинских, а не вдали от них. Вся кровь христианская падет на тебя, княже, за то, что спасаешься бегством, даже не скрестив меч с татарами! Иль смерти ты убоялся?..

Всякий человек смертен есть, этой роковой доли не минует никто; не пристало государю Московии о бренности своей помышлять, когда многие тысячи безвестных ратников готовы головы свои сложить, но не пропустить татар на Русь. Вот, я – старый человек, но ежели нужно, и мои старческие руки готовы взяться за оружие. Сил у меня мало, и все же даже я, старик, не обращусь вспять от нехристей!

Кое-как отделавшись от разгневанных первосвященников, Иван Васильевич без промедления повелел своей супруге великой княгине Софье собираться вместе с детьми в дальнюю дорогу. Затем Иван Васильевич вызвал к себе боярина Андрея Михайловича Плещеева, которому он решил доверить перевозку своей казны подальше от столицы. Свою семью и богатства Иван Васильевич надумал отправить в самую глухомань, в Белоозеро.

Приготовления к отправке из Москвы множества возов с княжескими сокровищами не остались не замеченными горожанами. Когда в вечерних сумерках длинный скрипучий обоз, выехав из кремля, двинулся по притихшим улицам Посада к дороге на Дмитров, за ним наблюдали тысячи глаз из окон, из приоткрытых ворот, из-за изгородей. Люди выходили из переулков, собирались кучками на перекрестках. В сентябрьском прохладном воздухе, пропитанном запахом опадающей листвы деревьев, звучали тревожные разговоры московлян.

«Государь спешит укрыть в далеком далеке свою семью и казну, выходит, не верит Иван Васильевич в победу нашей рати над татарами! Нам-то куда податься, горемычным? Нас и в кремль-то не пускают!»

* * *

В эти ветреные и дождливые дни сентября случилось событие, которого так долго и с таким нетерпением ожидал Якушка Шачебальцев, умело расставивший сети для поимки тайных гонцов из Литвы. Якушка понимал, что прямо к красавице Матрене литовский гонец не заявится, между ними обязательно должен быть некий посредник, который следит за обстановкой в Москве и от которого Матрена должна получить яд для великого князя.

Этим посредником оказался боярин Матвей Захарьин. Причем ищейки Якушки Шачебальцева вышли на него благодаря счастливому случаю. У Матвея Захарьина имелся брат Селиван Захарьин. Литовский гонец то ли не знал об этом, то ли совершил грубую оплошность. Спросив у случайного прохожего на улице Москвы, где находится терем боярина Захарьина, литовец не уточнил, кого именно из двух братьев Захарьиных он разыскивает. Прохожий указал гонцу на дом Селивана Захарьина, стоящий на соседней улице. Литовец вручил Селивану Захарьину небольшой сверток и в тот же день покинул Москву.

Прочитав обнаруженное в свертке письмо, Селиван Захарьин мигом сообразил, обладателем какой ужасной тайны он стал. Оказывается, его младший брат состоит в заговоре, цель которого отравить великого князя, а нити этого заговора тянутся в Литву.

Поскольку Селиван Захарьин был преданным служакой Ивана Васильевича, поэтому он без промедления известил обо всем боярина Семена Ртищева, а уже тот оповестил о случившемся Якушку Шачебальцева.

Боярин Ртищев предложил Якушке настичь литовского гонца, который не мог далеко уйти. Однако Якушка охладил его пыл.

– Гонца трогать нельзя! – сказал он. – Пусть гонец приедет в Литву к тем, кто его посылал в Москву, и сообщит им, что дело сделано. Этот сверток с ядом я ожидаю уже давно. Мне было важно узнать, кто из нашей знати должен передать этот яд в руки Матрене. Теперь этот тайный посредник мне известен.

– Что будем делать с Матвеем Захарьиным? – спросил боярин Ртищев. – Заковать его в цепи и в темницу?

– Еще не время, друже, – опять возразил Якушка. – Сначала пусть Матвей Захарьин передаст Матрене то, что он должен ей передать. И токмо после этого его можно будет упрятать в темницу.

– К чему все эти промедления? – проворчал боярин Ртищев. – Заговор, по сути дела, раскрыт. Пора покарать злоумышленников!

– Не нужно трубить об этом, боярин, – с серьезным лицом промолвил Якушка. – Наверняка еще не все заговорщики нами обнаружены. Мы схватим Матвея Захарьина, но Матрена должна оставаться на свободе. Она в этой цепочке главное звено. В Литве ждут известия о смерти великого князя, по этой причине король Казимир и не двигает свое войско к нашим рубежам. Казимир надеется уничтожить Ивана Васильевича без войны и сражений – всего лишь какой-то каплей яду. Пусть Казимир тешит себя этой надеждой и теряет попусту время, которое ныне работает на нас. Хан Ахмат наверняка ждет помощи из Литвы и пусть себе ждет! – Якушка усмехнулся. – Покуда наши враги разобщены, они нам не страшны!