Плывун - Александр Житинский

И он приписал снизу под словами «силлабо-тонические практики» фразу: «При участии специалиста по паранормальным явлениям, мастера полтергейста Владимира Пирошникова».

– Вот так, – он вернул афишу Пирошникову. – И я гарантирую полный зал.

Пирошников ужаснулся.

– Но я не… Я не полтергейст…

– Правильно. Но вы умеете это делать. И сейчас снова в форме. Мы все это ощущаем, – попробовал пошутить Гусарский. – Я тоже не Доу Джонс, но я знаю, как он работает. В конце концов, никто не требует, чтобы вы поставили дом вверх тормашками. Расскажете об опытах в молодости. Молодые вас плохо знают, напомните им, покажите, кто в доме хозяин… Мы с вами все преодолеем, у нас получится! – расплылся он в улыбке.

Кто в доме хозяин… Эта фраза продолжала звучать в ушах, приобретая все больше нежелательных интонаций, когда Пирошников спускался в свой подвал, – от иронически-вопросительных до попросту издевательских.

Болели ноги. Пирошников тяжело дышал, проклиная все на свете. Легендарного героя не вытанцовывалось.

Глава 14. Серафима

Лишь на следующее утро Пирошников вспомнил, что миловидная операционистка Серафима зачем-то просила его зайти, а он позабыл об этом приглашении. Настолько был ошарашен своею открывшейся легендарностью.

Похоже, из него начинали лепить шарлатана, торгующего своими мнимыми подвигами в молодости. Таких легенд сейчас до черта, особенно на эстраде. Выходит траченное молью старичье, о котором забыли сто лет назад, и вдруг выясняется, что это легендарная группа. Пирошников совсем не собирался вступать в их компанию.

Но афиши уже висели. Назвался груздем, вернее, был назван – полезай в кузов.

Снова, как в те давние времена, начинало возникать ощущение, что дом диктует ему свою волю, что здесь он не может жить, как хочет, а вынужден соразмерять свои поступки с его поведением.

До вечера поэзии, а точнее, сеанса паранормального специалиста, как того пожелали обстоятельства, оставалось три дня. Афиши висели по всему дому, слава богу – не на улице.

Делать нечего, надо было снова идти к Дине на консультацию. Готовящееся событие было по ее профилю.

Она встретила Пирошникова усмешкой. Ожидала его визита сразу, как только увидела афиши, но он пришел лишь через день.

– И что же вы намерены делать? – с ходу задала она вопрос.

– Да я и пришел это спросить. Как я должен себя вести?

Дина вздохнула, пригласила его к себе и поставила посреди комнаты.

– Стоять нужно на месте, смотреть в зал и делать пассы. Какие вам удобно. Ну например…

И она стала делать круговые движения раскрытыми ладонями, обращенными к воображаемому залу. Пирошников попытался повторить, чувствуя себя в глупейшем положении.

– Сымпровизируйте! – скомандовала Дина.

Пирошников продолжил круговые движения лишь одной левой, а правой принялся делать возвратно-поступательные движения в сторону зала, как бы гоня туда невидимые волны.

– О! Да у вас талант! – насмешливо воскликнула она.

– А говорить? Что говорить? – обеспокоенно спросил он, не переставая размахивать руками.

– Говорить нужно два слова. Первое – «Мо! Мо! Мо!» Низким голосом, медленно.

Пирошников начал мычать.

– Мо!.. Мо-о!.. Мо-о-о!..

– Отлично! – похвалила она.

– А второе? – поинтересовался он.

– Второе высоким голосом, быстро: «Кузэй! Кузэй! Кузэй!» Как удар хлыстом!

– Мо, мо-о-о, мо-о-о, кузэй, кузэй, кузэй! – с удовольствием повторил он.

Ему начинало это нравиться. Идиотизм крепчал с каждой минутой.

Они повторили все вместе с движением.

– Ну вот. Примерно так, – сказала Дина.

– А что это значит? Мо? Кузэй?

– Это на древнекхмерском. «Мо» – это просто «тихо». А «кузэй» означает «Вселенная слышит тебя и меня».

– Так длинно?

– Да. Это иероглиф, – невозмутимо отвечала Дина.

Пирошников вернулся к себе и некоторое время тренировался перед зеркалом, беззвучно мыча «мо» и шепотом выкрикивая «кузэй». При этом не забывал делать пассы. То и другое выглядело как ритуальные танцы папуасов в Новой Гвинее.

Внезапно пришла из лавки Софья и сухо проговорила:

– Владимир Николаевич, вас там спрашивают.

Пирошников не успел полностью сбросить с лица остатки выражения «кузэй» – довольно зверского, надо признать, – так что Софья отшатнулась в ужасе.

А Владимир Николаевич прошел в магазин, где у полок дожидалась операционистка Серафима.

– Вот я пришла, – простодушно сказала она.

– Здравствуйте, Серафима Степановна, – провозгласил Пирошников, слегка недоумевая. Зачем она пришла?

Но она молчала и смотрела на него, будто ожидая чего-то. Пирошников смутился.

– А вот… откуда у вас это имя… несовременное такое… – он не нашел ничего лучшего.

– Это родители. Они верующие. Хотели, чтобы я была как ангел, – улыбнулась она.

– Шестикрылый?

Она рассмеялась, кивая.

– Духовной жаждою томим,

В пустыне мрачной я влачился,

И шестикрылый серафим

На перепутье мне явился, —

продекламировал Пирошников. – Знаете?

– Пушкин, знаю, конечно, – ответила она.

– Да. А что этот серафим сделал с автором? Помните?

Она утвердительно кивнула.

– Он вырвал ему язык, заменил его змеиным жалом, затем вынул из груди сердце и на его место положил горящий уголь. А потом отправил куда-то глаголом жечь сердца людей! Вот вам и ангел! – с деланным возмущением проговорил Пирошников.

– Да, да! Правильно! – обрадовалась она.

– Ничего себе – правильно!.. Ну а что вы собираетесь со мною сделать?

– А я просто помогу вам, хорошо? – спросила она, оглядывая комнату.

– Зачем? Ну что вы… – попытался протестовать он.

– Я же за этим пришла. Вы один живете. Смотрите, как запущено, – обвела она рукою квартиру.

И, не дожидаясь его ответа, принялась хлопотать по хозяйству. Николаич вертелся у нее под ногами и терся спинкой. Пирошников наблюдал за ними. Странно, но это вторжение в его жизнь не вызвало протеста. Чувствовалось, что женщина не решает задачу своего жизнеустройства, а просто помогает ему разобраться со своим.

Серафиме было лет тридцать пять или немного меньше, по ее сноровке можно было догадаться, что ей не в диковинку вести хозяйство. Возможно, она замужем. Или была…

Определенно, она начинала ему нравиться. Он попытался снова отогнать эти мысли, но безуспешно.

Уборка продолжалась недолго, а затем Серафима, подхватив продукты из холодильника и необходимую утварь, удалилась на кухню готовить ужин.

Пирошников поднялся из-за стола, за которым он сидел с ноутбуком, и достал бутылку испанского вина и два бокала.

Пока ее не было, он успел обдумать ситуацию, чтобы решить, как себя вести. Она столь открыто и откровенно шла ему навстречу, что впору было заподозрить какие-то посторонние мотивы, кроме желания помочь одинокому пенсионеру. Но даже если только это – не всем же пенсионерам она помогает? Что именно выделило его? Рассказ Ларисы Павловны о его мистических подвигах скорее мог оттолкнуть и испугать ее…

И все же интерес молодой привлекательной особы повысил настроение, заставил собраться и почувствовать себя чуть ли не мальчишкой, узнавшим, что он нравится однокласснице. Его выбрали. Странные мысли в моем возрасте, подумал он.

Тем не менее он не стал развивать тему сексуального притяжения, а ограничился чисто человеческим интересом, то есть стал за ужином расспрашивать Серафиму – кто она и откуда, чем занимается в банке, где живет и тому подобное.

Она отвечала просто, без всякого кокетства, вполне вероятно, находя интерес Пирошникова естественным. Довольно скоро ему показалось, что он знает ее давно, а возраст не играет роли. Пирошникову стало легко, флер адюльтера растаял без следа.

Он узнал, что Серафима по профессии учительница, окончила педагогический институт и несколько лет вела начальный класс в Парголове, ближнем питерском пригороде, где жила с родителями в старом деревенском доме. Но потом школу закрыли, и она пошла на курсы банковских служащих, поскольку заработки в школе были мизерные и семья нуждалась в средствах. Серафима была старшей из семи детей в семье с православными традициями и помогала матери растить младших братьев и сестер.

Успела она и замужем побывать, правда, недолго, меньше года, а потом снова вернулась в старый парголовский дом. Сейчас там из ее младших братьев и сестер осталось лишь трое, остальные выпорхнули из родительского гнезда.

…Он проснулся ночью и, лежа на своей кушетке, всмотрелся в темноту, где у противоположной стены комнаты спала на диване Серафима. Слабо светящийся прямоугольник фальшокна на этот раз создал иллюзию космического корабля, летящего в пространстве, и Пирошников вдруг впервые осознал это по-настоящему. Он давным-давно знал, что Земля летит куда-то в холодном космосе вместе с миллиардами своих живых обитателей – людей, зверей, птиц, мух и всяких инфузорий. Но только сейчас он это почувствовал – и ужас пронзил его. В этом была запредельная одинокость, последняя степень отчаяния. Нам некому помочь, мы одни – и только мертвые тела астероидов караулят нас на пути, чтобы убить.

Мы осмелились жить в этом необъятном пространстве. Зачем? Зачем?