Победители Первого альтернативного международного конкурса «Новое имя в фантастике». МТА II - авторов Коллектив

Ей бы, дуре, чуть поведение изменить: улыбаться что ли почаще, глазки, может, научиться строить мальчикам или подружек каких-никаких найти. А она… она всё молчком да бочком. Дикарка.

Конечно, Нюсю считали бы задавакой – городок небольшой, кто какого роду-племени – все, конечно, были в курсе. Да уж больно неважно она была одета, и глаза голодноваты. Так что хоть в этом Аньке повезло. Мало у кого язык поворачивался попрекнуть её непростой семейкой. А если что – Митя быстро объяснял обидчику что к чему.

В институте Анна тоже не поумнела. Девушки искали и находили парней, влюблялись, сходились и расставались – жизнь била ключом! А эта – сидела и училась, училась… ну такая, видать, уродилась, что возьмёшь. Даже из общежития вылетела по-глупому.

В первый день весны какой-то шутник с верхнего этажа окатил её с ног до головы водой из тазика. Наверное, это должно было быть весело. Солнышко, брызги! Но тут в комнату как раз вошла комиссия студсовета. Анна стояла у окна в большой луже, и с её рыжеватых волос и пёстрого ситцевого халата вода стекала на паркет, который вспучивался прямо на глазах.

– Кто? – только и спросил председатель.

– Сама… – обречённо выдохнула Нюська.

На следующий день она уже ездила в институт из дома, два часа в один конец. Слава Богу, её хоть обратно пустили. Правда, что пришлось выслушать от любящих родичей – лучше даже не пересказывать. Слово «дура» было ещё самым мягким. Да она и не спорила: что тут спорить, когда вполне согласна…

Никто, конечно, не сознался, да она и не рассчитывала. И вообще, сколько ни подгребали всякие любопытствующие, – помалкивала или сухо отвечала, что в деканате, мод, все знают – и их версия ничем не хуже любой другой. Вообще-то Анна, наверное, была занудой. Она сторонилась людей, и их это, надо признать, ничуть не огорчало. Всё равно никогда ничего не расскажет, компанию не поддержит.

Самое забавное, что глаз-то на неё клали – и не раз. Всё больше новенькие или с других факультетов. И что находили? Тощая, лохмы рыжие прибраны кое-как, одета не лучше. Глазищи дикие, странного коричнево-зелёного колера, длинноносая, слишком полные, чуть ли не по-африкански губы, не совсем симметричные брови. Грудь, правда – это да. Зато задницы, считай, вообще нет. Ноги в икрах полноваты – но прямые, тут ничего не скажешь. И ручки изящные, с узкими запястьями и длинными пальцами. Что на самом деле было вполне нормально: скрипачка, – о чём в институте тоже никто слыхом не слыхал. Анна, впрочем, любых интересующихся быстро отшивала. Не грубо. Не обидно даже. Просто чуть отстранялась, незаметно отдалялась, неожиданно оказывалась чрезвычайно занята, и была вынуждена передать билет в кино кому-то из сокурсниц, а в кафе ей не удавалось доехать из-за сломанного каблука. Так что когда на последнем курсе все начали играть свадьбы, Анна даже не была ничьей невестой.

Злые языки утверждали, что она ждёт якобы из армии какого-то Дмитрия. Но это уж вряд ли: её оставляли на кафедре, ей диссер светил, за ней доценты бегали – любая курица с двадцатью граммами мозга и та бы сообразила, какой стороны улицы держаться! Какой ещё там солдатик… Да и она в ответ на прямой вопрос одной из блондинисто-лучезарных аспиранток только бровь подняла, и поинтересовалась «откуда, мол, дровишки?». Так что та вдруг на какой-то миг даже усомнилась: а кто тут дура-то?

Но, конечно, это была неверно поставленная проблема: Анна, кто же ещё! Из армии-то Митя – не вернулся, а прислал письмо, что, мол, остаётся на сверхсрочную, и, кстати, приглашал Нюську, «своего лучшего друга», на свадьбу. Она съездила. И впредь отправляла в дальний гарнизон по открытке к каждому празднику.

Ладно. Шатко ли, валко, ли, а прокатилось двадцать лет жизни. Забавных и не слишком, редко – горячих, чаще – холодных. Одиноких, посвящённых науке, приборам, узумбарским фиалкам на окне темноватой «однушки», и кошкам. Почему-то по преимуществу чёрным. Так получалось: обычно их никто не хотел брать, и Анне становилось жалко – ещё совсем маленьких и неловких, но уже невесть за что нелюбимых.

Анна Саломатина заканчивала докторскую. Что-то такое, с переменными магнитными полями большой силы. Можно сказать, дневала и ночевала в лаборатории. Практически жила. Питалась в институтском буфете, зависала в компьютерной и возле своей установки до глухой ночи, порой и спать оставалась на банкетке у кабинета. Домой ходила принять ванну, полить фиалки и обслужить кошку. Раза два-три в неделю. Она вначале, было, кошку-то на работу принесла. Но та не прижилась. Установка в помещении, похожем на спортзал – вроде ряда здоровущих сверкающих бочек, переплетённых цветными проводами, гофрированными трубками и какими-то сетками – не понравилась животному с первого взгляда, даже невключённая. Вообще-то и правильно. Там как-то дуло постоянно, сплошные сквозняки, и от пола – холод. Одной Анне в этом месте было хорошо. Может, как раз потому, что большинство людей туда старалось лишний раз не соваться. Среди аспирантской молодёжи вообще ходили туманные слухи: то якобы крыса лабораторная просто в воздухе растворилась вместе с клеткой, то число «бочек» после включения агрегата никому подсчитать не удаётся (нет чтобы в накладную заглянуть, по-простому, – всё там проставлено), то вроде кто-то (фамилия, естественно, неизвестна) ловил там радиопередачи довоенных времён… бред полный!

И болтали больше всего её собственные мэнээсы и лаборанты. В принципе это всё неудивительно было: молодым хочется настоящего дела, больших свершений, а Анна ведь ничего им толком не поясняла. Сделайте то-то, снимите показания, запишите в журнал. И всё. Что, куда, зачем – об этом ни гу-гу. Вот и приходилось ребятам самим «про интересное» выдумывать.

Пару раз из-за этих странноватых разговоров даже комиссии заглядывали. Но всё нормально оказывалось всегда. Единственно, что подтвердилось: крыса-таки действительно была списана как погибшая в результате эксперимента. Ну жалко, да. Жертва науки. Сколько их, безвестных героев-мучеников! В общем, не только на «персональное дело» завлабу ничего не набралось, а хоть премию ей выписывай. До этого, впрочем, тоже не дошло: полюбезнее надо быть. Или хоть покрасивее.

Анна к своим сорока с лишним была не так чтобы очень. Девичьей лёгкости, гибкости – как не бывало. Полная, грудастая, с заметным животиком, бледная, и волосы вечно в беспорядке. Разве что ноги ещё ничего, да глаза лучистые. А в общем и раньше-то красавицей не была, а теперь и вовсе. Так что ни как личность, ни как женщина особенной популярностью не пользовалась. И ведь поправить дело было бы нетрудно. Чуть теней и помады, волосы поднять, приодеться, да улыбаться почаще. Легко! Анне, однако, несложная наука быть своей не давалась и сейчас. Ещё хуже, чем в детстве и юности.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});