Йоханн Гутенберг и начало книгопечатания в Европе - Наталия Варбанец

Понятие нации у новых народов, частью — пришельцев в местах своего расселения, преимущественно связывалось с языком (отсюда долгая его нечеткость, например, в Англии, где с норманнского завоевания господствующий класс говорил по-французски, народный язык в парламенте был узаконен лишь в 1363 г.). Становление национального патриотизма обычно приписывается большим городам, их торговым связям, коим мешала феодальная раздробленность, феодализм считается силой антипатриотической. Но феодализм — не только феодалы, это и классовый их антагонист — крестьянство. Поэтому схема эта для Средних веков неточна. Городской патриотизм, порой героический, как правило, ограничивался «своей колокольней». В Италии, где развитие городов достигло наивысшего расцвета, национальный патриотизм (после вспышки его в Ломбардской лиге XII и XIII вв. против обоих штауфенских Фридрихов) в XIV–XV вв. был верхушечным. Попытки антифеодальных лиг между городами (Этьена Марселя во Франции в 1356–58 гг. или Городская война в Германии 1370–80-х гг., в 1381 г. объединившая города всего немецкого Юго-Запада) обычно кончались победой феодальных сил. Не просто потому, что каждый город блюл свои интересы в ущерб общим: город сам был феодалом по отношению к своей сельской округе. И это объединяло большие города с феодалами общим страхом — крестьянского восстания (традиция сказалась даже в плебейском парижском восстании Молотов 1382 г.: опоры в крестьянстве оно не искало). Участие крупных городов в строительстве абсолютной монархии (Франция, Англия) в той же мере диктовалось этим страхом, как и взрывами феодальной анархии (за которыми тоже стояла угроза крестьянского движения). В Германии союз городов с фюрстами в итоге Городской войны был вызван не столько военной победой князей (1388 г.), сколько тем, что в ходе войны выступили общие их враги — союзы крестьянско-рыцарские (пример: Дубинщики). Ибо большие города были богаты, а для крестьян как «бедных мира» богатство и было главной ересью (поэтому выстоял только Швейцарский союз, возглавляемый кантонами крестьянскими, в котором такого разрыва между городами и крестьянством не было: его в борьбе за независимость от Империи объединял не национальный стимул, а антифеодальный). Борясь в XIII–XV вв. со вспышками рыцарского разбоя, ни города, ни князья в различия между любителями легкой наживы и «справедливыми» лесными братьями, грабившими богатых для распределения между бедными, не вдавались. Страшнее было массовое крестьянское движение, почти неизменно принимавшее форму крестового похода бедных против богатства. Элементы этого видны уже в крестьянском первом крестовом походе 1095 г., на пути своем — в Трире, Кёльне — погромившем отнюдь не только еврейских богачей. Поэтому и альбигойские войны были так истребительны. В становлении национального патриотизма грань проложила середина XIII в.: по мере крушения Латинской империи Западная Европа оказывалась запертой в своих пределах, а вместе с тем — народное рвение к «земле обетованной». Судя по траекториям народных движений, с этого времени для крестьянства «землей обетованной», которую бог обещал ему в наследие как «бедным мира», становится своя страна, его крестовые походы против ереси богатства за свое «царство мира» теперь направлены на ее завоевание. Первый такой крестовый поход — восстание Пастушков в 1256 г. во Франции (прозвание, видимо, имело в виду бой отрока-пастуха Давида с великаном Голиафом, которого равняли дьяволу) — к йоахимову сроку наступления эпохи «духа святого» близок. Разделившийся в разных направлениях поход, видимо, должен был поднять на своем пути общую войну бедных на истребление «антихристовой церкви» — богатых, знати, духовенства. Знак, что он основывался на послании ап. Иакова (коему принадлежат слова о «бедных мира»), дает имя его вождя — монаха Иакова, пришедшего из Венгрии. Второе восстание под тем же названием вспыхнуло в 1320 г. Что французское крестьянское восстание 1358 г. Жакерия тоже было крестовопоходной ересью, основанной на том же послании, можно видеть по взятому восставшими прозвищу — жаки и определению их вождя — bonhomme — добрый человек, обычному для избранных в еретических сектах; королевские лилии на знамени жаков понятны, если вспомнить пророчество, прикреплявшее начало хилиастического царства к французским королям (мыслился ли при этом реальный король или — как призванный на эту миссию «духом святым» — вождь жаков Гильом Каль, неясно). Конечно, не все участники этих восстаний читали апостольские послания или это пророчество, но должны были быть среди них начетчики, и немало. С перенесением «земли обетованной» на свою страну связаны, видимо, и возвращение во Францию и гибель ордена Тамплиеров: в том, как они были разом схвачены в одну ночь 1307 г. по всей стране, по грубо сшитому обвинению, по поспешности расправ виден страх — Филиппа IV, знати, городских богачей. А чего они боялись, видно по тому, что народ собирал прах на месте казни Тамплиеров: этот союз был им страшнее всякого другого. Связь массового движения флагеллянтов 1260 г. в Италии с йоахимовым сроком «царства мира» отмечается, по сути оно тоже было крестовым походом за свою «землю обетованную», ибо смывало феодальный хаос, но здесь поход по истечении критического года заглох, далее давая вспышки в разных местах Европы. Та же идея в немецком крестьянском движении проявляется в 1283–85 гг. в возникновении самозванных Фридрихов II. Своей посмертной популярностью этот император был обязан не каким-либо своим достоинствам. Для нее нужно было, чтобы он умер. К тому же он оставил по себе шумную хилиастическую самопропаганду, которая после гибели династии (1254 г.) — ожиданиями его «второго пришествия» или воплощения в некоем Фридрихе III — муссировалась штауфенской (антипапской) партией, немецкой и итальянской. Вопрос, были ли эти народные Фридрихи самозванцами в точном смысле, не так прост: императоры были выборными, идея права народа низвергнуть не выполняющего своих обязанностей короля и выбрать любого «доброго христианина» в Германии жила с инвеститурного спора, Фридрихи эти вряд ли не были призваны «духом святым», право взять имя любого своего предместника было у папы, а крестьянский император мыслился как глава церкви «бедных мира». Главное же было имя: Фридрих и значит «царство мира». Судя по тому, что, наряду с тем Фридрихом, который в 1283–85 гг. выступал как император (и был принят рядом городов, даже во Франкфурте-на-Майне, куда в 1285 г. вызывал на суд императора Рудольфа Хабсбурга), в 1284 г. в Любеке, тогда же в Кольмаре появились другие Фридрихи, это имя служило призывом к завоеванию хилиастического царства. Поэтому с ними расправлялись не как с самозванцами, а сжигали как еретиков (так же было в 1295 г. в Эсслингене, в 1361 г. в Тюрингии). Прозвание первого из них — «деревянный башмак» — не личное, а крестьянский крестовопоходный сигнал, далее — просто башмак; возникновение его, вероятно, связано с первым крестовым походом (как символ пешего «войска Христова», в отличие от конного, рыцарского), снова он всплыл в крестьянских движениях XV в. и в заговоре Башмака. Башмак — знакопись, доступная неграмотным, идея «царства мира» как царства бедных предполагает чтение (и вряд ли этимология немецкого Bauer — крестьянин от латинского pauper — бедный, отмеченная во время крестьянской войны 1525 г., не родилась веками ранее). Роль городов в становлении национального патриотизма была более пассивной. Прежде всего: это были города своей «земли обетованной» (четко у таборитов: Иерусалимом была Прага), их древность, красота, слава становились элементами национальной гордости. И по объективным причинам: города теперь стали главным убежищем от крепостной зависимости, чем отчасти объясняется бурное их развитие с этого периода и скопление в них того внецехового слоя, дешевый труд которого был основой первичной рационализации ремесла и попыток организовать его по мануфактурному типу в отдельных центрах в XIV в., а также того обострения внутригородской борьбы, каким характерен этот век. И города становились центрами межсоциального осмоса, продолжавшего единство средневековой культуры: при всех различиях сословных прав, одежд, церемоний, при всех социальных противостояниях, проводить в ней социальные разграничения приходится с осторожностью, одни и те же тексты, идеи, образы могли быть достоянием всех сословий, мироощущение в целом диктовалось народной волной, по-разному социально преломляемой, определяющим его фоном становится мистицизм (это в межнациональном плане, свидетельство — готика, с XIII в. ставшая всеевропейским стилем). Положение меняется лишь с распространением Ренессанса в узком смысле — как культа античного знания, классической латыни, подражания античности, по существу урбанистической, который народным стать не мог (а была в нем струя антинародная: неозакрепостительские поползновения с XIV в. обосновывались римским — рабовладельческим — правом).

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});