Н 6 (СИ) - Ратманов Денис

Если бы моим соседом по комнате был Погосян, он бы уже душу вымотал: а почему, а как, а что теперь, Клыкову же если и было интересно, то он молчал.

— Рома, попрошу тебя о неприличном: проведи меня, пожалуйста, в туалет. Точнее, я пойду сам, а ты, если что, лови.

Посидев еще немного и подождав, когда прекратится кровотечение, я поднялся, держась за спинку кровати, и медленно, скользя стопами по полу, двинулся из комнаты. Клыков, готовый меня ловить, дышал в затылок. Ноги подгибались и норовили подвернуться, тело казалось мешком с картошкой.

В туалете тоже не все прошло гладко. Не упал, не убился, и на том спасибо. Душ принимать не рискнул, умылся, во время чистки зубов расслабился и травмировал десну. Пьер Ришар с его невезением нервно курит в сторонке.

Выйдя, опять же под присмотром Клыка, отправился завтракать. Сегодня дежурным по кухне был Погосян, любящий кулинарные изыски, и нас ждала долма — голубцы в виноградных листьях.

— Че с тобой? — вытаращил глаза Мика.

— Ноги не держат, — повторил я для всех, — предупреждал же: когда переутомляюсь, меня на следующий день может срубить.

Я потянулся к чайнику, но Клыков за мной поухаживал, плеснул чаю в чашку. А вот есть было страшно: вдруг подавлюсь? Может, ну его, и правильнее сегодня голодать?

Взревевший живот со мной не согласился, и я принялся медленно и очень осторожно, маленькими порциями жевать.

За пять минут до выхода к нам заглянул Димидко — поинтересоваться, как я. Неодобрительно покачал головой, но обвинять в том, что я наркоман, как во время прошлого отката, не стал. Видимо, решил, что гениальность граничит если не с безумием, то с некоторыми странностями.

Потом Клыков принес мне в комнату воду, недоеденную еду, и все ушли, оставив меня одного, и я впервые в жизни на своей шкуре испытал, как же тяжело инвалидам и всяким парализованным!

Но у меня был телефон, и я смотрел сериал про футбольного тренера, который с нуля поднимал команду. И поднял! Все почти как у нас, даже трикстер есть, на Гусака похожий. Но был нюанс: я постоянно ронял телефон и, переворачиваясь с боку на бок, умудрялся биться о стену локтями или коленями. Представляю, как бы мне было весело, если бы такой откат догнал меня после матча в гостях, когда куда-то надо ехать. Тащили бы меня на себе по очереди, а потом — статья в прессе: «Посмотрите, как Нерушимый нажрался, празднуя победу».

В общем, день прошел, а ты все жив.

Вечером парни принесли вести, что Левашов влился в коллектив, скорее нет, Димон вел себя так, словно от нас и не уходил, правда, его появление расстроило Жеку. Пока они ужинали и до отбоя я читал новости, дабы потешить тщеславие. Журналюги как-то прознали про Микроба, правда, тему не раздули: промелькнула новость в заголовках и стухла. Не хватало еще, чтобы Федора в прессе полоскали!

Что ж, мы становимся знаменитыми, нужно привыкать. А еще, кроме меня и Погосяна, стали писать о таланте Димидко. Риторика резко изменилась, теперь нам пророчили не вылет во Вторую лигу, а вышку — с таким-то тренером!

Но больше меня удивило не это, а фотография Дарины, разворачивающей параплан, и заголовок: «Люди-птицы». В статье писалось о парапланерном спорте и о том, что небо — это любовь с первого полета и навсегда.

Выходит, пригласив Дарину полетать, Мика подарил ей небо? Сам слился, а ей понравилось, и она подсела на парапланеризм?

Следующий день, воскресенье, прошел обычно: ушатывание — обед — двусторонки. Левашов выскакивал из штанов, доказывая, что он велик. Жека пытался выпендриться, что он круче. В двусторонках их поставили в разные команды, меня — с Левашовым, и мы выиграли со счетом 1:0 — больше благодаря мне, конечно. Гол забил Гусак, которого готовили как замену Микробу.

А вечером, помимо того, что, когда мы придем домой, там будет Микроб, меня ждал сюрприз.

Мы с парнями выползли полуживой вялой толпой и с максимальной скоростью устремились домой, к Микробу, который уже, наверное, заждался, и тут меня окликнули знакомым женским голосом, от которого по позвоночнику прокатился холод. Я обернулся и заметил высокую девушку в длинном сером плаще.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Я отстал от парней, махнул остановившемуся Погосяну, чтобы уходил. Увидев Лизу, он набычился и сплюнул, но послушался, потрусил прочь.

Мы с Лизой замерли друг напротив друга.

— Привет, — сказал я.

Лиза ринулась навстречу, обняла меня. Я так и остался молча стоять. Что это? Зачем? Я сосредоточился я на ее желаниях: обнять и не отпускать. Больше всего на свете она хотела, чтобы я был в ее жизни.

— Прости меня, — всхлипнула она.

«Бог простит», — подумалось мне, но я промолчал.

Она прижалась тесно-тесно.

— Я… не могу без тебя.

Я осторожно взял ее за руки, отстранился и сказал:

— Можешь, Лиза. Мало того, тебе без меня будет лучше, и ты сама это понимаешь. Вот сейчас перетерпишь — и все наладится.

Ненавижу женские слезы! Но Лиза избавила меня от них, посмотрела с тоской, обняла взглядом.

— Я тебя… Люблю. Я осознала, какую совершила ошибку.

Вот теперь — мне бы не сорваться, не сграбастать ее и не уволочь в пещеру, как первобытный человек. Она ведь не лжет. Вздохнув, я по возможности спокойно прочел ей лекцию об эндорфинах, что они заставляют влюбляться людей, которые совершенно друг другу не подходят, и, если не идет, правильнее переломаться на начальном этапе отношений, чем мучиться всю жизнь.

Только бы она не начала канючить и истерить!

Не начала, опустила голову, убрала руки в карманы, скривилась. Она злилась, что ее отвергли, но, когда ехала сюда, не исключала такой вариант и была более-менее готова. Сейчас больше всего на свете ей хотелось врезать мне за пережитое унижение. Это хорошо, это правильно. И ничего она не осознала, и не раскаялась, а просто хотела, чтобы было хорошо, как раньше.

— Езжай домой, Лиза. Все кончено. Я не держу на тебя зла.

Я развернулся и зашагал прочь. Хотелось бежать от своих желаний, чтобы не проявить малодушие, все-таки мало времени прошло, и не заросли те места, откуда я с мясом вырывал узы, нас связывающие.

Парней я догнал, когда они входили в квартиру. Все налетели на Микроба, жали ему руку, подбадривали и, предупрежденные мной, не расспрашивали о личном, вели себя так, словно он не прыгал с моста и в дурке лежал, а просто болел. Федор ждал меня, пожал руку, и мы вышли на балкон.

— Ты как? — спросил я.

— Да рубит еще от транков.

Я подробно описал, как лечиться с помощью внутреннего огня, Микроб прямо здесь попытался его разжечь, но лишь вспотел. Видимо, те же транквилизаторы не давали душе развернуться, и так быстро их из организма не выведешь, они накопительного эффекта.

— Мне Погосян донес, что к тебе Лизка приехала, — сказал Микроб. — Надеюсь, ты не помирился с этой дрянью?

Я мотнул головой.

— Нет, держусь. И не помирюсь.

— Ломает? — грустно констатировал Микроб.

Кивнув, я подумал, что вот еще одно подтверждение наркоманской природы любви: переломался, вроде отпустило, увидел объект привязанности (получил дозу) — и снова больно. И не в силе/слабости духа здесь дело — в зависимости от существа. «Чингиз-хан и Гитлер купались в крови, но их тоже намотало на колеса любви». Хотелось нажраться, но делать я этого не стал, а просто завалился спать, благо после адских нагрузок спать хотелось всегда.

7 мая 2024 г, Михайловск

Перед выходом на поле Димидко увидел, что мы расслабились, и устроил нам прокачку, напоминая матч с «Нефтяником», когда противник нас недооценил.

А я это еще с прошлой жизни помню, джиу-джитсер наш, тренер Ризваныч, все время напоминал, что даже самый захудалый противник может держать козырь в рукаве.

Но парни слушали да ели, многие били копытами — в поле рвались, уверенные в быстрой победе.

О, как нас встречали трибуны, когда мы выбегали в поле! Давно такого беснования не видел. Все-таки мы выросли в глазах болел, одолев превосходящую в мастерстве команду, да без одного из лучших игроков. Сегодня Микроб тоже не вышел, но я был уверен, что Гусак справится, уверенности и безбашенности ему было не занимать.