Стихотворения - Владислав Фелицианович Ходасевич

каждым новым поворотом

Залив просторней предо мной.

Горя зарей и ветром вея,

Он все волшебней, все живее.

Когда несемся мы правее,

Бегут налево берега,

Мы повернем – и величаво

Их позлащенная дуга

Начнет развертываться вправо.

В тумане Прочида лежит,

Везувий к северу дымит.

Запятнан площадною славой,

Он все торжествен и велик

В своей хламиде темно-ржавой,

Сто раз прожженной и дырявой.

Но вот – румяный луч проник

Сквозь отдаленные туманы.

Встает Неаполь из паров,

И заиграл огонь стеклянный

Береговых его домов.

Я вижу светлые просторы,

Плывут сады, поляны, горы,

А в них, сквозь них и между них —

Опять, как на неверном снимке,

Весь в очертаниях сквозных,

Как был тогда, в студеной дымке,

В ноябрьской утренней заре,

На восьмигранном острие,

Золотокрылый ангел розов

И неподвижен – а над ним

Вороньи стаи, дым морозов,

Давно рассеявшийся дым.

И отражен кастелламарской

Зеленоватою волной,

Огромный страж России царской

Вниз опрокинут головой.

Так отражался он Невой,

Зловещий, огненный и мрачный,

Таким явился предо мной —

Ошибка пленки неудачной.

Воспоминанье прихотливо.

Как сновидение – оно

Как будто вещей правдой живо,

Но так же дико и темно

И так же, вероятно, лживо…

Среди каких утрат, забот

И после скольких эпитафий

Теперь, воздушная, всплывет

И что закроет в свой черед

Тень соррентинских фотографий?

1926

Из дневника

Должно быть, жизнь и хороша,

Да что поймешь ты в ней, спеша

Между купелию и моргом,

Когда мытарится душа

То отвращеньем, то восторгом?

Непостижимостей свинец

Все толще над мечтой понурой —

Вот и дуреешь наконец,

Как любознательный кузнец

Над просветительной брошюрой.

Пора не быть, а пребывать,

Пора не бодрствовать, а спать,

Как спит зародыш крутолобый,

И мягкой вечностью опять

Обволокнуться, как утробой.

1925

Перед зеркалом

Nel mezzo del cammin di nostra vita.[1]

Я, я, я. Что за дикое слово!

Неужели вон тот – это я?

Разве мама любила такого,

Желто-серого, полуседого

И всезнающего, как змея?

Разве мальчик, в Останкине летом

Танцевавший на дачных балах, —

Это я, тот, кто каждым ответом

Желторотым внушает поэтам

Отвращение, злобу и страх?

Разве тот, кто в полночные споры

Всю мальчишечью вкладывал прыть, —

Это я, тот же самый, который

На трагические разговоры

Научился молчать и шутить?

Впрочем – так и всегда на средине

Рокового земного пути:

От ничтожной причины – к причине,

А глядишь – заплутался в пустыне,

И своих же следов не найти.

Да, меня не пантера прыжками

На парижский чердак загнала.

И Вергилия нет за плечами —

Только есть одиночество – в раме

Говорящего правду стекла.

1924

Окна во двор

Несчастный дурак в колодце двора

Причитает сегодня с утра,

И лишнего нет у меня башмака,

Чтобы бросить его в дурака.

…

Кастрюли, тарелки, пьянино гремят,

Баюкают няньки крикливых ребят.

С улыбкой сидит у окошка глухой,

Зачарован своей тишиной.

…

Курносый актер перед пыльным трюмо

Целует портреты и пишет письмо, —

И, честно гонясь за правдивой игрой,

В шестнадцатый раз умирает герой.

…

Отец уж надел котелок и пальто,

Но вернулся, бледный, как труп:

– Сейчас же отшлепать мальчишку за то,

Что не любит луковый суп!

…

Небритый старик, отодвинув кровать,

Забивает старательно гвоздь,

Но сегодня успеет ему помешать

Идущий по лестнице гость.

…

Рабочий лежит на постели в цветах.

Очки на столе, медяки на глазах.

Подвязана челюсть, к ладони ладонь.

Сегодня в лед, а завтра в огонь.

…

Что верно, то верно! Нельзя же силком

Девчонку тащить на кровать!

Ей нужно сначала стихи почитать,

Потом угостить вином…

…

Вода запищала в стене глубоко:

Должно быть, по трубам бежать не легко,

Всегда в тесноте и всегда в темноте,

В такой темноте и в такой тесноте!

…

1924

Бедные рифмы

Всю неделю над мелкой поживой

Задыхаться, тощать и дрожать,

По субботам с женой некрасивой

Над бокалом, обнявшись, дремать,

В воскресенье на чахлую трáву

Ехать в поезде, плед разложить,

И опять задремать, и забаву

Каждый раз в этом всем находить,

И обратно тащить на квартиру

Этот плед, и жену, и пиджак,

И ни разу по пледу и миру

Кулаком не ударить вот так, —

О, в таком непреложном законе,

В заповедном смиреньи таком

Пузырьки только могут в сифоне,

Вверх и вверх, пузырек с пузырьком.

1926

«Сквозь ненастный зимний денек…»

Сквозь ненастный зимний денек

– У него сундук, у нее мешок —

По паркету парижских луж

Ковыляют жена и муж.

Я за ними долго шагал,

И пришли они на вокзал.

Жена молчала, и муж молчал.

И о чем говорить, мой друг?

У нее мешок, у него сундук…

С каблуком топотал каблук.

1927