Мистер Ивнинг - Парди Джеймс

— Ма, мы же сто тысяч раз обсуждали. Неужели нельзя забыть, что я рос без отца, а ты всю жизнь ишачила, чтобы наверстать упущенное?

— И то правда, давай все забудем. Господи, а я весь джем слопала, — весело сказала она.

— Ага, я заметил.

— Но я хочу жить только для тебя, — снова сказала она страстно, думая лишь о своих чувствах, и протянула к нему руку. — Ты — все, что у меня есть, Гиббс.

Он уставился на нее. Она плакала.

— Я не могла ничего тебе дать. Знаю, таких, как я, друзьям не показывают.

— Ма, черт возьми.

— Не ругайся, — перебила она. — Может, я и неграмотная, и по-английски говорю неправильно, но я не богохульница и тебя никогда этому не учила. Так-то вот, — она достала носовой платок и вытерла глаза, отчего они показались еще более старыми и уставшими.

— Ма, — он опять взял гармонику, — нет у меня никаких друзей.

— Нет? — усмехнувшись, переспросила она, а затем, перестав плакать и вникнув в смысл фразы, снова властно спросила: — Что значит «нет»?

— То и значит, ма. Нет у меня никаких друзей.

— Ну, может, Спиро.

— Ох уж этот гречонок. Опять к нему вернулись.

— А откуда им, по-твоему, взяться — друзьям-то?…

— Разве ты не ходишь в колледж, как все остальные? — выпалила она скороговоркой. — Неужто мы не стараемся, Гиббс?

— Не кипятись. Мне все равно, потому что друзей у меня нет. И я ничем тебя не попрекаю.

— Ты ходишь в колледж, и у тебя должны быть друзья. Разве не так?

— Слушай, черт возьми, ходить в колледж и заводить друзей — не одно и то же. Особенно для такого парня, как я…

— А что с тобой не так? Ты же симпатичный, красивый мальчик.

— Ма, черт.

— Немудрено, что этот грек тебя рисует. Ты ведь красавчик.

— Да не в том дело, — сказал он с тоской. — Спиро просто нужно кого-то нарисовать.

— Не понимаю, почему у тебя нет друзей. Ведь все при тебе: внешность, ум, ты можешь говорить и вести себя благородно, если захочешь…

— В этом колледже надо быть богатым. А родители должны быть.

— Так вот в чем дело? — она внезапно побелела и взглянула ему прямо в лицо.

— Ма, я не имел в виду тебя. Я сказал это вовсе не для того, чтоб тебе.

— Тихо, молчи.

— А может, все-таки лучше об этом поговорить, ма?

— Я ничего не в силах изменить. Что было, то было — прошлого не воротишь. Может, я и согрешила, перед тем как ты появился на свет, Гиббс.

— Ма, умоляю, речь не о тебе.

— Я стояла за тебя горой, Гиббс, — словно давая показания перед глухим судьей, тараторила она. — Ты не вправе этого отрицать.

Она уставилась на него, как полоумная.

— Хотелось бы мне посмотреть, как эти богатейки со своими жирными холеными муженьками делают ту же работу, что и я, — теперь она уже не могла остановиться: с губ сами собой слетали слова, обычно приберегаемые для долгих, бессонных, полных ненависти ночей.

Она быстро встала, будто собираясь выйти из комнаты.

— Ни мужа, ни отца во всем доме! Хотела бы я посмотреть, что бы они делали на моем месте. Да будь они прокляты!

Побледнев так же, как она, и съежившись, Гиббс выжидал.

— Будьте вы прокляты! — кричала она. — Прокляты!

Она села и разрыдалась.

— Если у тебя нет друзей, мне нечем помочь, — подавив последнюю вспышку гнева, сказала Мерта. — Нечем.

— Ма.

Ему тоже хотелось расплакаться, но внутри что-то каменное, горькое и непреклонное удерживало от слез. Часто по ночам, когда он лежал в кровати, зная, что в соседней комнате не смыкает глаз Мерта, хотелось встать, подойти к ней и вместе поплакать, но он так и не решился.

— Может, что-нибудь поменять в доме? — вдруг спросила она, утирая слезы, грудь вздымалась от нового их прилива. — Все, что смогу, я сделаю.

— Ма, — сказал он и встал, гармоника упала на линолеум.

— Ты уронил свою… игрушечку, — она поджала губы.

— Да не игрушка это, — начал он. — На таких даже профессионалы играют на сцене. Да и вообще.

— Ясно, — подхватила она, пытаясь унять бурю, которая могла разразиться в душе и, сметая все на своем пути, бушевала бы уже до самой смерти.

— Сыграй что-нибудь, Гиббс, голубчик, — взмолилась она.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Он хотел спросить, как она себя чувствует.

— Играй, играй, — в отчаянии твердила мать.

— Что тебе сыграть, ма? — он смертельно побледнел.

— Просто сыграй, что тебе нравится.

Тогда он начал «Луна взошла», но слишком уж дрожали губы.

— Играй, — она стала отбивать такт руками со вздувшимися венами, без колец и украшений.

Он смотрел на ее руки, прижимая губы к крошечным истертым отверстиям гармоники, которую назвал «профессиональным инструментом».

— Забавная мелодия, — сказала Мерта. — Никогда раньше не слышала. Как, ты сказал, называется?

— Ма, умоляю!

Он протянул руку.

— Не сейчас, — приказала она. — Просто играй. Играй.

СПОКОЙНОЙ НОЧИ, ЛЮБИМАЯ

перев. В. Нугатова

Перл Миранда вышла в чем мать родила из классной комнаты в Школе Джорджа Вашингтона, где преподавала в восьмом, спустилась по Локаст-стрит, подождала, пока машины, остановившись на красный свет, снова тронутся, а затем поспешила, насколько позволял ей собственный вес, по Смит-авеню.

Она выждала под еще голой катальпой, пока на другой стороне улицы пройдут несколько мужчин. Было довольно темно, но Перл опасалась, что ее все равно заметят.

Затем, снова направившись по Смит-авеню, промчалась мимо девочки, которая ее окликнула, хоть и не узнала.

В конце концов, свернула к дому Уинстона Крамера, который давал фортепьянные уроки для начинающих, она преподавала ему в восьмом классе почти двадцать лет назад.

Позвонила в дверь.

В венецианское окно увидела Уинстона: он сидел в мягком кресле и делал себе маникюр.

Она все звонила и звонила, но он так и не сдвинулся с места.

Через дорогу какая-то женщина вышла на крыльцо и стала наблюдать.

Тогда Перл постучала в дверь и тихо позвала Уинстона. Она увидела, как тот с сердитым видом встал.

— Я же отказался от подписки, — услышала его раздраженный, резкий голос. — Не нужны мне ваши «Вести»…

Он заметил Перл и остановился, глядя на нее из-за стеклянной двери. Затем осторожно открыл.

— Мисс Миранда?

— Впусти, ради бога. Открывай, не бойся.

Женщина через дорогу по-прежнему стояла на крыльце и смотрела на дом Крамера.

— Мисс Миранда, — повторил Уинстон, когда она вошла внутрь.

— Принеси купальный халат или что-нибудь, Уинстон. Ради бога, — испепеляющий взгляд.

Уинстон постоял с минуту, пытаясь смотреть только в лицо.

Затем что-то промямлил и отправился наверх, лопоча на ходу.

Перл Миранда опустила жалюзи на венецианском окне, и заметив, что на маленьком боковом жалюзи подняты, опустила их тоже. Затем взяла музыкальный альбом и прикрылась им.

— Боже правый, — сказал Уинстон, протянув ей купальный халат.

Она надела его с некоторым трудом, но Уинстон ей не помог. Она села.

— Что вам принести? — спросил он.

— Обычно в таких случаях подают бренди, — ответила Миранда. — В случаях обнажения, — речь ее, как всегда, была грамотной, точной и образованной. — Но думаю, ты помнишь, как я отношусь к спиртному.

— Я тоже не пью, мисс Миранда.

— Горячее молоко будет в самый раз, — теперь она, казалось, говорила снисходительно. — Только бы не простудиться. — Взглянув на свои босые ступни, она поинтересовалась: — У тебя случайно нет домашних тапочек?

— Остались мамины.

Едва она собралась сказать: «Подойдут», как он уже помчался по ступенькам наверх.

Вернувшись, Уинстон стал вести себя чуть непринужденнее и помог ей обуть щекочущие домашние тапочки, отороченные кроличьим мехом.

— Что случилось? — спросил он в коленопреклоненной позе, подняв на нее глаза.

— Для начала дай мне горячего молока.

Он направился в кухню, но затем, обернувшись, спросил: