Геринг, брат Геринга. Незамеченная история праведника - Уильям Берк

В день референдума Альберт попытался выступить на стороне демократического процесса. “Они расставили офицеров СС и СА по участкам, – рассказывает Жак. – Там стояли кабинки, в которых можно было голосовать тайно, но первыми в очереди, как правило, стояли нацисты. Подходили, гордо заявляли: “Я обойдусь без кабинки”, – и голосовали за. И тогда люди, стоявшие за ними, уже не смели на глазах у всех этих нацистских деятелей требовать пройти в кабинку. Когда подошла очередь [Альберта] Геринга, он назвался, как полагалось всем, и ему сказали: “Ну, вам-то точно кабинка не потребуется”. А он сказал: “Напротив, очень даже потребуется”, – вошел и проголосовал против. Таким образом он дал возможность людям, стоящим за ним, пользоваться кабинкой без страха и голосовать по совести”.[64] Как бы то ни было, старания Альберта были ни к чему. Референдум решительно высказался за аншлюс – 99,73 % голосов поддержали образование “союза”.

Когда Зейсс-Инкварт уже прочно занял место у руля государства, а улицы заполонили коричневые и черные рубашки, откуда ни возьмись стали появляться многочисленные сочувствующие нацистам – со всеми возбуждаемыми нацистским рвением претензиями к этническим меньшинствам древней габсбургской империи – полякам, чехам, венграм, украинцам и, конечно же, евреям. Самопровозглашенные “истинные” австрийцы решили, что правильно начать утверждать свое господство силой.

Жак, в ту пору третьеклассник, оказался в самой гуще этих бурных событий. “Каждое утро мы должны были читать вслух молитву Господню, и за этим всегда следовало чтение из “Майн кампф”, – вспоминает Жак. – И всякие ужасы, вы знаете, о том, как евреи всегда как-нибудь нам пакостили. А в моем классе был один мальчик, который не был иудеем, а был крещен [как еврей]. И, к несчастью для него, он был классным “ботаником”. Он был единственным ребенком, носившим гольфы, и еще он носил очки, но они ему были велики”.

Жак только подбирается к кульминации своего рассказа, как на пороге комнаты появляется Дорис. У нее есть особое обаяние, она напоминает мне мать Джорджа Констанцы из “Сайнфелда”. Альцгеймер придает ее задиристой манере оттенок черной комедии.

– А почему ты шепчешь? Ты что, не хочешь, чтобы я слышала? – Дорис передразнивает шепот Жака, как будто разговор происходит в строжайшем секрете.

– Потому что я не могу говорить! – отвечает он резко.

– Что тебе сказали в больнице про голос?

– Сказали, что красивый голос был.

– И когда он уже вернется?

– Через пару дней.

– Пару недель?

– Пару дней! – чтобы поправить ее, он напрягает голос.

– Ах, дней. А то не люблю я читать по губам.

– Что ты не любишь?

– Хочу слышать ушами.

– Ну уж извини, ничего не могу поделать.

После этой небольшой перебранки голос Жака, который возвращается к рассказу, почти совсем глохнет: “И еще у нас был учитель, который, как только случился аншлюс, надел на руку свастику. И он поймал этих [классных хулиганов], которые приставали к “ботанику”, и накричал на них. Он им устроил лекцию. Сказал: “Это не национал-социализм. При национал-социализме никто никого не преследует”. Как же он ошибался, этот наивный человек. “Я думаю, что таких было много, [которые] не подозревали, что их всех ждало, – добавляет Жак. – Они не знали, как потом будет плохо”.

* * *

Как бы то ни было, кое-какие признаки нацистских преследований уже были налицо. На улицах Вены теперь можно было увидеть людей из СА и даже простых горожан, которые публично унижали членов местной еврейской общины. Кроме отрезания пейсов у ортодоксальных евреев один из особо садистских ритуалов заключался в том, чтобы заставлять пожилых евреек отскребать венские мостовые, стоя на голых коленях.

“Альберт Геринг однажды наткнулся на такую сцену, – вспоминает Жак историю, рассказанную его отчимом Альбертом Бенбассатом. – Штурмовики стояли с краю, а беснующаяся венская толпа потешалась над несколькими пожилыми женщинами, которые отмывали улицу. И Геринг просто подошел, снял пиджак, взял щетку у одной из женщин, опустился на колени и начал скрести сам. И когда эсэсовцы его схватили и потребовали у него документы, он им показал документы, и толпа быстро рассосалась”.[65]

Для любого другого человека это было бы самоубийством. Страх, что тебя побьют, заставят почувствовать на себе участь гонимых или, еще хуже, отрежут от общества, пометят как одного из “них”, как правило, не давало обычному человеку заявить о своем несогласии. Но Альберт не был обычным человеком. Он был нацистской белой костью и при этом не боялся запятнать свой королевский статус подобными поступками. Говоря об этом, правда не следует недооценивать его смелость. Геринг или не Геринг, а любой человек, публично бросивший вызов авторитету среднестатистического штурмовика, в пылу момента мог навлечь на себя все ожидаемые последствия в виде побоев и ареста. Любой еврей, переживший те дни, сказал бы вам, что такое неповиновение было весьма чревато даже для Альберта Геринга.

На самом деле в следующий раз, когда он заступился за кого-то на улицах Вены, его даже арестовало гестапо. Альберт тогда пришел на помощь “семидесятипятилетней бабушке” еврея – владельца “Магазина красок С. Рабер на Верингерштрассе”, который осаждала толпа. Под улюлюканье и хохот группа головорезов СА повесила на шею женщины табличку с надписью “Я еврейская свинья”. Альберт оказался там случайно, и при виде происходящего с ним случился приступ ярости. Сработал его инстинкт исправления всякого зла. Он “силой продрался сквозь толпу” в самую гущу событий.[66] “Я пришел и отпустил ее, причем между делом столкнулся с двумя людьми из СА: я их ударил и был немедленно арестован,” – объяснял потом Альберт лейтенанту Уильяму (Биллу) Джексону на допросе в Нюрнберге.[67]

Альберт в отличие от большинства невольных клиентов СС недолго пробыл в заключении. Его быстро выпустили по причине фамилии и наличия влиятельных друзей, живших в Вене. Однако перед освобождением его предупредили, что “впредь такое не должно повторяться”.[68] Он, видимо, не счел эти слова такой уж серьезной угрозой, поскольку эта двухходовка – ордер на арест и его последующая отмена – повторится с ним в общей сложности четыре раза на протяжении всей войны.

* * *

Звонок в дверь, и Жак встает, чтобы впустить пару специалистов, пришедших чинить кондиционер. “Здра-асте, вот и мы”, – говорит тот, что повыше, по-южному растягивая слова.

– Что он собирается делать? Говори, что он собирается делать? – Дорис спрашивает с озабоченностью и тревогой в голосе, неохотно оглядываясь и ища глазами кажущегося взломщика, который бродит по дому.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});