Подвал. В плену - Николь Нойбауэр

– Вы переоцениваете мое значение. Я была всего лишь соседкой, с которой она могла мило поболтать.

– Вот как? Вы сказали госпоже Шустер, что виделись с убитой почти каждый день, обо всем говорили.

– Вы меня допрашиваете, господин Вехтер? – Ее глаза блеснули зеленым, они меняли цвет в искусственном освещении его кабинета, словно кольцо настроения[18].

– Нет-нет, я просто беседую с вами, не бойтесь. – Вехтер откинулся на спинку стула и сложил руки на животе. – Я просто хочу выяснить, с кем контактировала госпожа Беннингхофф. Друзья, родственники, враги… Имена какие-нибудь.

Джудит улыбнулась, тень с ее лица исчезла.

– Я ничего не боюсь. Но и имен, кроме тех, что я вам назвала, больше не знаю.

Она сидела на стуле, выпрямив спину, и не сводила с него глаз. От этого у Вехтера складывалось впечатление, что он находится на экзамене. Он только не мог определить, сдал его или провалился.

– Кто к ней приходил? Кроме вас и Баптиста?

– Я не помню, чтобы к ней приходили гости. Она жила очень уединенно и была рада этому покою. Я не знаю ни одного человека, которому требовалось бы столько покоя.

И, сколько бы он ни обхаживал Джудит Герольд, комиссар все равно не мог заставить ее рассказать о личной жизни Розы Беннингхофф. Если она и знала какие-то подробности, она прятала их, как наседка прячет яйца.

– Возможно, госпожа Шустер вас уже об этом спрашивала, да и я тоже, но я задам вам этот вопрос еще раз: у госпожи Беннингхофф были враги?

– Я думаю, нет, едва ли кто-то мог сблизиться с ней настолько, чтобы стать ее врагом.

«Но у кого-то это отлично получилось», – подумал Вехтер. Убийство – это ведь ультимативный акт враждебности. Этот человек был близок, слишком близок.

– У нее не было даже друзей. Кроме меня, если можно так сказать. Она с собственным братом не разговаривала.

Вехтер наклонился вперед, мысль об обеде как ветром сдуло.

– С братом? Каким братом?

– Ну, брат Розы. Он ведь живет в Мюнхене. Разве вы не знали?

В руке у Вехтера тут же появился телефон.

– Теперь мы это знаем.

Ханнес вошел в столовую и огляделся. Если бы он не нашел своих коллег, то вернулся бы за письменный стол. Он все равно прихватил обед из дома. Левое ухо усиливало все звуки, словно сабвуфер. Гиперакузия – так сказал ему врач, разновидность звона в ушах. Он словно попал под действие наркотиков. Звук сотен вилок, звеневших в тарелках, казался Ханнесу отголоском ада. Вехтер помахал ему. Он занял столик на четверых вместе с Элли и Хранителем Молчания. На тарелках у них лежала не поддающаяся распознаванию снедь.

Ханнес с сочувствием взглянул на нее.

– Дежурные блюда?

– К сожалению, – ответил Вехтер.

– И что дают?

– А разве не видно? Картошку с… хм…

– На твоей тарелке что-то умерло. Прими мои соболезнования.

Невозможно представить, что раньше он тоже питался чем-то подобным. Мертвое животное, жидкости, содержавшиеся внутри коровы.

– Я тоже не знаю, что это за мясо.

– Кто-нибудь видел нашу кошку сегодня?

– Ну-ка вы двое, заткнитесь! – Элли опустила вилку. – Я хочу это съесть. А ты вообще ничего не ешь?

Ханнес поставил на стол лоток и снял крышку. В воздухе распространился аромат красного вина и пряных трав.

– Чечевичный салат с бальзамическим соусом. – Он порылся в наплечной сумке: – Где-то еще должен быть свежий хлебушек…

Глаза коллег внезапно округлились, об обеде все мгновенно забыли.

– По Баптисту.

Ханнес все еще искал бутербродную коробку, а названное им имя уже грозило всем неприятностями. По лицам коллег можно было понять, что это последнее слово, которое они хотели бы сейчас услышать.

– Слушай, Ханнес, отвлекись от него на минутку, – произнес Вехтер, спасая картофелину, утопающую в море соуса.

– На минутку отвлекаются слабаки. Кроме того, я вас так редко вижу всех вместе. – Ханнес разломил ломтик хлеба надвое. – Итак, Баптист. Я хочу поехать во Франкфурт и снова поговорить там с людьми.

Он еще только высказывал эту идею, а она звучала уже не слишком хорошо, прямо как «мания преследования». Но взять свои слова обратно Ханнес не мог.

– Ханнес, ты мне нужен здесь, – произнес Вехтер, не сводя с него глаз. – У нас слишком мало людей и слишком много беготни. Коллеги во Франкфурте все проверят. Назови мне хоть один хороший повод, почему ты вопреки всему должен туда поехать.

Ханнесу нужно было следить за тем, что он говорит. Элли и Хранитель Молчания не знали о вмешательстве Целлера. И не должны были об этом знать. Не потому, что они станут осторожничать. Расследование началось, но стояло на ручном тормозе. При других обстоятельствах они в первый же день провели бы обыск на вилле Баптиста, в его кабинете, в его апартаментах во Франкфурте. С любым другим подозреваемым они поступили бы точно так же. И у них был бы ордер на арест этого мальчика. Отцу не разрешили бы забрать сына из больницы. У них был бы соответствующий персонал и техника – все возможности разрушить этот кокон молчания. Если бы они сразу взяли Оливера под стражу! А теперь, с каждым днем, проведенным в родительском доме, он становился все сильнее. Требовалось время, чтобы наверстать отставание пока еще по горячим следам. Как Ханнесу сформулировать все эти соображения, чтобы они не напоминали жалобу: «Мама, а Баптист мне язык показал»?

– Мы можем подумать вместе? – спросил Вехтер.

Ханнес решил опираться на железные факты:

– Во-первых, мотив. Баптист – бывший сожитель этой дамы. Что, если расставание не было таким уж полюбовным? Может, он затаил на нее злость? Баптист не кажется человеком, который прощает обиды.

Ханнес сунул в рот ложку чечевичного салата. Оливковое масло, эстрагон, щепотка розмарина.

– М-м-м, на вкус еще лучше вчерашнего. Хорошо пропитался. Итак, во-вторых: поведение во время расследования. Баптист ведет себя на допросе так, будто совершенно не заинтересован в том, чтобы это убийство раскрыли, оказывает давление на руководство и выгораживает сына…

– В-третьих: у него алиби. – Элли сунула в рот картофелину, поморщилась и отодвинула тарелку от себя. – Его деловые партнеры подтвердят встречи и совместный ужин.

– Это алиби сокращается до сказанного и написанного одним человеком, и именно его я и хочу рассмотреть под микроскопом. Хочешь попробовать?

Элли сунула вилку в его судок, не успел он и глазом моргнуть.

– В-четвертых: кто-то здорово избил его сынка. Если это сделал не отец, то кто? Мы ищем какого-то незнакомца? Маловероятно. Самая большая опасность для детей исходит от собственных родителей.

– Ты еще руководствуешься категориями «во-первых», «во-вторых», «в-третьих»? – спросила Элли с набитым ртом. – Или ты все же развяжешь ленту, которой стянуты твои мысли, и пусть она трепещет на ветру?

– Это структура, моя дорогая. Это структура.

Его ложка стукнулась о металл. Три чужие вилки накинулись на его обед. Ханнес со вздохом пододвинул лоток к центру стола. В кабинете у него еще были сладкие хлебцы.

– От такого алиби попахивает, от амнезии мальчика попахивает, да вся семья Баптистов воняет на весь свет.

Вехтер бросил салфетку на стол и спросил:

– Что ты по этому поводу думаешь, Элли?

Она взглянула на Ханнеса так же пристально, как до этого Вехтер. Может, она догадывалась, что он стоит на линии огня?

– Конечно, не повредит, если кто-нибудь из нас проверит его алиби.

Вехтер обратился к Хранителю Молчания, который уминал чечевичный салат за обе щеки:

– ХМ, что ты на это скажешь?

Хранитель уставился на скатерть, пытаясь быстро проглотить пережеванное и изображая при этом задумчивость. Потом он пожал плечами и кивнул.

– Ты заявляешь о серьезном обвинении, – произнес Вехтер, понизив голос.

– Это значит, что я не должен туда ехать?

– Нет. Это значит, что мы все вместе несем за это ответственность, и ты должен об этом помнить.

Ханнес кивнул. Ему бы сейчас испытать удовлетворение, но вместо этого на душе появилось тревожное чувство. Голода он теперь вообще не ощущал. Сейчас, когда командировка была одобрена, Ханнес вспомнил, о чем предупреждал Целлер: он может напороться на острый нож. На этот нож налетит только полный идиот, и они никогда не узнают, кто держится за рукоятку.

– Завтра утром вы поедете вместе с Элли во Франкфурт, иначе ты меня не оставишь в покое, – сказал Вехтер. – Проверь, когда отправляется поезд. В кабинете должно лежать расписание междугородних сообщений, или ты позвонишь…

Ханнес уже держал свой айфон возле уха.

– В девять двадцать восемь с главного вокзала.

Перед домом брата Розы Беннингхофф не оказалось места, где можно было бы законно припарковаться, и Элли с Хранителем Молчания оставили машину в двух кварталах от него. Остаток пути они прошли пешком по Ст. – Аннаплац, по обеим сторонам которой возвышались две величественные церкви. На противоположной стороне площади царило спокойствие. К углу прижалась закусочная, предлагавшая фокаччу[19] и латте на вынос и мигавшая неярким освещением. Тут располагались жилые дома района Леэль.