Книга о Ласаро де Тормес - Автор Неизвестен

меня гораздо больше милостей и щедрот, чем я заслуживаю, и я готов поклясться святым причастием, что она лучшая из всех женщин Толедо. А кто станет мне возражать, с тем я разделаюсь по-свойски!

Мне, разумеется, не возражают, и в доме у меня царят мир и согласие.

Всё это случилось в тот самый год, когда победоносный наш император вступил в славный город Толедо и созвал кортесы[86]. Тогда же, как вы, Ваша Милость, наверное, слышали, здесь были устроены великие торжества.

В это-то самое время я благоденствовал и находился на вершине житейского благополучия. [Обо всём, что случится со мной впредь, я буду извещать Вашу Милость.]

Вторая часть

«ЖИЗНИ ЛАСАРИЛЬО С ТОРМЕСА,

его невзгод и злоключений»

ГЛАВА ПЕРВАЯ,

ГДЕ ЛАСАРО РАССКАЗЫВАЕТ О ДРУЖБЕ, КОТОРУЮ ВОДИЛ В ТОЛЕДО С НЕМЕЦКИМИ ГВАРДЕЙЦАМИ[87] И КАК ОНИ ПРОВОДИЛИ ВРЕМЯ

В это самое время я благоденствовал и находился на вершине житейского благополучия[88], а поелику со мной — дабы давать на пробу то, что я расхваливал, — всегда был славный медный кувшинчик с вином из добрых плодов земли нашей, я приобрел столько друзей и покровителей, как местных, так и чужестранцев, что для меня все двери были нараспашку. И до такой степени я чувствовал себя всеобщим любимцем, что, казалось, прикончи я кого-нибудь или попади в иную дурную историю, весь мир был бы на моей стороне и все мои покровители, не думая, вступились бы за меня. Ну и я никогда не давал их глоткам засохнуть, охотно потчуя их лучшими из восхваляемых мною по всему городу вин, так что мы гуляли, ни в чем себе не отказывая, и нередко бывало так, что входили в трактир на своих двоих, а выползали на четырех. А лучше всего было то, что за всё это время — пропади пропадом потраченная Ласаро де Тормес зазря бланка, ежели бы таковая нашлась! — даже когда я засовывал руку в кошель, изображая намерение за что-нибудь заплатить, мои дружки воспринимали это как личное оскорбление, разгневанно глядели на меня и восклицали: «Нихт, нихт, отставить, мой Готт!», укоряли меня и говорили, что в их обществе никто не должен тратить ни гроша.

И уж до того эти люди были мне по сердцу! Ведь ко всему прочему всякий раз, когда случались наши сборища, свиные окорока, бараньи ножки, тушенные в упомянутых мною целебных винах с множеством изысканных приправ, ломти соленого вяленого мяса и хлеба едва умещались у меня за пазухой и так раздували вместительные карманы моих штанов, что нам с женой с лихвой хватало в доме еды на целую неделю. В эти обжорные деньки я не раз вспоминал о том, как когда-то голодал, и возносил хвалу Создателю, благодаря его за то, как шли мои дела. Но, как говорит пословица, «где найдешь, там и потеряешь». Так оно и случилось: императорский двор, по своему обычаю, после завершения кортесов покинул город[89]. Во время расставания мои друзья очень уговаривали меня отправиться с ними, обещая поддержку и покровительство. Но тут-то мне вспомнилась пословица: «От добра добра не ищут», и, поблагодарив их за добрые намерения, после долгих объятий и в превеликой печали я простился с ними. Конечно, не будь я женатым, я бы не расстался с их обществом: уж очень они были мне по сердцу и по нраву. Какую славную жизнь они вели! Безо всякого выпендрежа и зазнайства, ничем не брезгуя и ни от чего не воротя нос, заходили в любую винную лавку, шапки прочь — ежели вино того стоило! Люди честные и простые и уж такие щедрые, что, когда им очень хотелось выпить, им равных не было. Но привязанность к жене и к ее родному городу, который я начал считать и своим, — ведь не зря говорят «куда иголка, туда и нитка», — всё пересилила, так что я остался в нем в полном одиночестве, тоскуя по друзьям и столичной жизни[90], хотя и водил знакомство со многими горожанами.

И вот я пребывал в полном довольстве, и моя радость росла с приумножением моего семейства — именно тогда жена моя родила прехорошенькую девочку, и хотя у меня на сей счет и имелись кое-какие подозрения, жена божилась, что дочка — от меня[91]. Так всё и шло, пока Фортуне не показалось, что я ею забыт и что пора ей повернуться ко мне своим жестоким и злобным ликом, чтобы разбавить сладость немногих прожитых мною в довольствии и беспечности лет новыми испытаниями и горечью смерти. О, Боже всемогущий! Кто смог бы описать всю безысходность обрушившихся на меня бед и неслыханность всего, что со мною произошло! Ему не понадобились бы чернила — он мог бы макать перо в черноту моих слез!

ГЛАВА ВТОРАЯ,

ПОВЕСТВУЮЩАЯ О ТОМ, КАК ЛАСАРО, СЛЕДУЯ НАСТОЙЧИВЫМ УГОВОРАМ ДРУЗЕЙ, ПОПЛЫЛ НА ВОЙНУ В АЛЖИРЕ[92], И О ТОМ, ЧТО С НИМ ПРОИЗОШЛО

Хочу довести до сведения Вашей Милости, что в то время, когда злосчастный Ласаро де Тормес вел такую приятную жизнь, исполняя свои обязанности глашатая и получая за это довольно, чтобы досыта есть и вволю пить, ибо Господь не включил подобное ремесло в число тяжких трудов, так что место глашатая стоит поболе места любого из толедских «двадцати четырех»[93], когда, другими словами, я был вполне счастлив, получив в качестве вознаграждения жену и только что родившуюся дочь, а дом мой ломился от нажитого добра, когда ко мне все относились с уважением, поелику у меня было две смены платья — выходное и на каждый день, и у моей жены тоже, а в моем сундучке хранилось две дюжины реалов, в этот город пришла — чтоб ей ни пути ни дороги! — весть о походе на Алжир, всполошившая и меня, и прочих других. И тут многие мои соседи