Холодные песни - Дмитрий Геннадьевич Костюкевич

могильщик остался недоволен своей работой и теперь выкапывал Деваля из жидкой ямы. Или он видит огни загробного мира? Фонари мертвого города…

Вода расступилась, и рулевой глотнул острый, как стеклянная крошка, воздух, забарабанил руками по мембране океана. Затем снова погрузился с головой, захлебнулся, пошел ко дну, но тут ноги уперлись во что-то твердое. Деваль из последних сил оттолкнулся – перед глазами плясали серые круги – и вынырнул.

Вынырнул лицом к острову.

Над полосой песка плыли тяжелые облака. Свинцовая пелена скрыла солнце, небо стремительно чернело. С дюн налетел посвист ветра; тонкий и гибельный, он крепчал с каждым судорожным глотком воздуха, с каждым гребком. Когда вязкое дно приблизилось, позволив Девалю идти, а не плыть, ветер уже безумно выл, сметая верхушки дюн в океан.

Остров Сейбл. Пожиратель кораблей. Кладбище Атлантики. Канадский дьявол.

Песчаные ладони хлестали по мокрому лицу рулевого. Деваль повернулся к туманному горизонту и лег на спину. Зыбь играла им, как корабельным обломком. Он старался грести, но не был уверен, приближается к полумесяцу суши или отдаляется.

«Шестьдесят миль… Даже пароход с исправной паровой машиной не добрался бы до Сейбла так быстро… Как я оказался здесь?.. как выжил?.. – Вопросы рыбешками бились в сетях охваченного лихорадкой разума Деваля. – Я тонул, но водоворот выбросил меня к острову… Или все это игры тумана?»

Ветер затихал, переходя с рева на свист. Кажется, шторм изменил свои планы: спрятал злость в копилку осенне-зимних безумств. Барашки опадали, стряхивая серые шапки пены.

Руки, а затем спина Деваля коснулись дна. Рулевой потерпевшего крушение лайнера «Ла Бургонь» по-рачьи попятился из воды, увязая в ненасытной отмели, в «океанской трясине», и оказался на берегу громадной песчаной насыпи. Снова показалось солнце, слева и справа выросли высокие тени.

Деваль завертел головой, пораженный увиденным.

Его окружали останки судов. Из дюн поднимался тиковый корпус клипера, упрекая небо сломанными костями мачт и рей. Зыбучие пески обнажали останки лайнеров – рыжие, в пробоинах, без малейшего намека на былую величественность. Котлы, пароходные трубы, гребные винты. Ребра шпангоутов, хребты килей. Удлиненный бак с раздавленными каютами. Кусок кормы с дырой якорного клюза.

Рулевой поднялся на ноги. Мокрый, обессиленный, но живой. Он стал тяжело взбираться на небольшой холм.

Сколько судов погубил Сейбл? Десятки? Сотни?

Остроносые ладьи викингов. Бретонские гулеты. Испанские и португальские галеоны, карраки и каравеллы. Урки, навио и паташи. Сосновые суда полуграмотных китобоев из Нантакета, некогда промышлявших в теплых водах Южных морей. Британские смэки, которым уже не суждено пройти на гротовых парусах под двойными рифами. Суда Вест-Индской компании. Парусные и парусно-паровые клиперы с грозной фигурой орла на носу.

Военные корабли, парусники, пассажирские и грузовые пароходы – зловещие утопленники.

Суда не воскресали – о нет, Деваль так не думал. Они были мертвы давно и бесповоротно. То, что сейчас предстало перед его взором, напоминало развороченный могильник. Стальной барк, палубу которого заметал желтый песок, был похож на оторванную верхнюю челюсть аллигатора.

Деваль достиг вершины и увидел в долине пароход. Пароход лежал на левом борту. В днище зияли две дыры с рваными краями. Вода и песок еще не успели уничтожить имя судна: «Хунгария». Рулевой слышал о лайнере «Хунгария»: остров-призрак сожрал его в 1860 году, почти сорок лет назад. Погибло больше двухсот человек.

Сейбл исторг пароход, все эти суда. Жуткие экспонаты в коллекции острова-убийцы.

«А что, если в будущем пароходы можно будет увидеть лишь на таких кладбищах? – подумал Деваль, крошечный и жалкий на фоне стальных мертвецов. – Корабли получат новые сердца, а закопченные трубы и паровые машины станут ненужными, как и гребные колеса. Не будет океанских лайнеров и трудолюбивых буксиров… Мальчишечьи мечты о море обретут новые формы…»

От столь долгой мысли у рулевого разболелась голова. Под ногой хрустнула «именная доска» с названием какого-то судна, но Деваль просто заковылял дальше.

Его окружали странные тени. Бледные, почти бесцветные, они дрожали поверх судов, будто живые пленки. Покрытые «тенями» корабли появлялись и исчезали, словно принадлежали другому миру и видеть их мог только Деваль. Например, обломки гигантского судна без кормы или…

Правее и немного позади переломанного на миделе парусника кто-то полз по песку. Отвратительная фигура, покрытая чем-то лоснящимся, – издалека ее можно было принять за ныряльщика в блестящем костюме, ныряльщика с перебитыми ногами…

Деваль понял, что ног нет вовсе, зато есть рыбий хвост, испещренный, как у макрели, черными точками. Губы рулевого задрожали.

Тварь приближалась. Кожа – серая, растрескавшаяся, покрытая осклизлыми ранами; глаза – огромные, запавшие, мертвые; приплюснутый сверху и заостренный снизу череп, мерзкое в своей злости лицо… морда. Из черепа уродливого создания торчали перепончатые уши, похожие на брюшные плавники.

Рыба, рожденная женщиной.

Деваль застонал и пошел прочь. Через каждые два-три нетвердых шага он оборачивался и смотрел на тварь.

«Русалка… голодная русалка… русалка… голодная русалка…» – плескалось в голове рулевого.

У русалки были острые темные зубы, она охотно демонстрировала их. Руки дьявольского создания напоминали искривленные кости, обтянутые бледной кожей; пальцы соединялись коричневыми перепонками.

«Разве русалки не должны быть красивыми? Упругая грудь, шелковистые волосы, белая кожа… и серебряный хвост…»

«Нет», – ответил чей-то голос. Деваль вздрогнул, словно в его голову пробрался большой черный жук. Говорящий жук.

«Но все же она поцелует тебя не любя» [5],– произнес другой голос, ужасно похожий на голос капитана Делонкля.

Рулевой снова обернулся. Ничего не изменилось.

Он ковылял вдоль острова. Русалка ползла за ним.

Так продолжалось несколько часов, может, дней. Силы вытекали из рулевого, как бурбон из треснувшей бочки. Он поднял камень (тот не так удобно лежал в руке, как нагель, но все-таки) и прижал его к груди. Он шел, а потом пополз. Расстояние между человеком и существом сокращалось.

Деваль закричал, потрясая камнем:

– Уходи! Прочь! Прочь!

Тварь замерла, подняла поросшее кораллами лицо. Уродливые жабры раскрылись, будто озлобленные рты. Деваль повернул голову туда, куда смотрела русалка, и увидел лошадей.

Табун появился из-за холма, он смахивал на мираж, жестокий, как и любой обман. Впереди бежал черный жеребец: мощное тело, мускулистый круп, сильные ноги. Дикий красавец с большими глазами и заостренными ушами. По широкому лбу хлопала длинная челка, такая же черная, как ночь в трюме. Остальные животные были под стать, но в вожаке чувствовалась особая легкость и грация. А еще – угроза.

Русалка закричала. Это был жуткий беззвучный вопль, во время которого пасть твари превратилась в огромную рану, едва не разорвавшую голову на две части, а хвост исступленно колотил по песку.

Копыто