Пути-дороги - Михаил Алексеев

Земля вся на мелкие лоскутки порезана, сеют на ней одну кукурузу, яка все соки земли повысосала. Ниякого севооборота тут не соблюдается, тракторов або комбайнов нэмае. Пашут сохами, как в старые времена, а жнут серпами..."

Пинчук поставил три точки и задумался. Для большей убедительности решил сообщить кое-какие цифры, которые уже успел занести в свой блокнот. Отыскав нужную запись, продолжал:

"75 процентов крестьян составляют бедные, а 700 тысяч семей крестьянских хозяйств вовсе не имеют земли и скота. Вони живут в темных и грязных хатах. В хатах этих немае окон и труб, бо за окна та за трубы надо платить налог. А денег у бедных, конечно, нэма, на спички - и то нет... Они за кусок мамалыги батрачат у кулаков - я бачив одного такого мироеда, руки мои чесались - так хотелось проучить его! - вин и про нас, червоноармийцев, поганый слух распускав, мутит народ, як в нашем селе в тридцатом годе Иван Пивинок... Дети батраков и бедняков мрут як мухи от голода та болестей, бо врачей в селах нэмае. Кулаки та помещики - боярами их здесь прозывают,- так те, вражины, живут в большом удовольствии, в красивых и светлых домах под черепичной крышей, с окнами и трубами. У них -самые жирные земли и багато земли... Но недолго властвовать мироедам и тут, столкнут их бедные люди! Зараз народ румынский дуже обозленный на богатеев. Все пытают у меня, як мы живемо и працюемо в колгоспи. Рассказываю им... Так що вы, дорогие колгоспники и колгоспницы, гордитесь своей артелью, укрепляйте колгосп, щоб що краще жилось..."

Засим Петр Тарасович приступил к изложению задания. Писал он часа три, все письмо густо уснастил цифрами, а также цитатами из газет, сообщающими о восстановлении народного хозяйства на землях, которые были оккупированы гитлеровцами и ныне освобождены. Призывал брать пример с передовых колхозов, требовал поставить "на должную высоту дило соцсоревнования".

Пинчук, конечно, знал, что там, на месте, есть райком партии, райисполком, правление колхоза, сельсовет, в общем есть кому позаботиться о его родной артели, и все-таки сердце его болело, заставляло хлопотать. Так, сам того не замечая, он все еще пытался руководить своей артелью, будучи на фронте. Его письма нередко обсуждались на общем колхозном собрании. И чернобородый, кряжистый Юхим называл их не письмами, а "директивами". Соберет народ и скажет:

– От головы колгоспу, нашего уважаемого Петра Тарасовича Пинчука, дирехтива прийшла. Ось вона! Зараз обсудим...

Пинчуковы "директивы" пронумеровывались и подшивались в "дело" аккуратнейшим счетоводом - его же собственной жинкой, успешно окончившей ускоренный курс бухгалтеров. Теперь она, его Параска, числилась сельской интеллигенцией, наравне с учительками и библиотекаршей. Это обстоятельство и радовало Петра Тарасовича и пугало. Радовал рост жены, пугала боязнь отстать от нее: в письмах Параски все чаще стали попадаться мудреные словечки, которых без помощи Акима и Шахаева Пинчук понять не мог.

– Вернусь с фронта, сдам ей дела, грамотейке, а сам махну в Полтаву учиться,- вслух рассуждал он, однако плохо веря в то, что говорил. Колхозные "дела" Петр Тарасович считал несданными. Может быть, еще и потому он так часто отсылал Юхиму свои "директивы".

В ту майскую ночь он долго не мог заснуть: видел родное село, пахнущий свежей стружкой и сырыми дубовыми щепками новый клуб, на сцене - длинный стол, накрытый красной материей, за столом - Параска председательствует, бородач Юхим читает колхозникам Пинчуково письмо...

Ворочался, кряхтел, не давал заснуть и Кузьмичу.

– Что с тобой, Петро?

– Так щось...

И шумно вздыхал.

4

Начальник политотдела дивизии полковник Демин с утра провел совещание с работниками своего аппарата. Инструкторы получили от него задания и разошлись по полкам.

После совещания Демин направился в село.

Всюду было оживленно.

Во дворе Суина Корнеску собралось человек сорок. Николае Мукершану беседовал с ними.

Демин поздоровался с крестьянами, которые, судя по их улыбающимся физиономиям, уже хорошо знали его, молча стал слушать, что говорит Мукершану.

Мукершану сделал паузу, и румыны зашумели:

– Как мы можем себя освободить?

– У нас нет оружия.

– В стране - немцы.

– У Антонеску большая армия.

Мукершану переждал, потом поднял руку.

– Успокойтесь, товарищи! - крикнул он, и лицо его вдруг вновь осветилось.- Успокойтесь, товарищи! - повторил он, видимо испытывая несказанную радость оттого, что может наконец свободно и открыто, во весь голос произносить дорогое для него слово "товарищи".

Но румыны закричали еще громче:

– Мы одни не справимся!

– Будет ли помощь со стороны русской армии?

– Не оставят ли нас одних?

– Говорят, русские собираются уйти за Прут.

– Антонеску нам головы поснимает!..

Теперь гарманештцы все повернулись к полковнику Демину. По лицам крестьян он понял, что их волнует. Улыбнулся:

– За нашей помощью дело не станет, товарищи! Разгромим гитлеровцев и армию нашего Антонеску - разве это не помощь? Красная Армия пойдет только вперед, будет воевать до полного уничтожении фашизма!

Мукершану быстро перевел его слова. Один древний старик - это был конюх Ион - подковылял к Демину, обнял начальника политотдела и уколол его щеку седыми усами, пахнущими табаком и мамалыгой.

– Внука... внука моего убил он, Антонеску проклятый...- прошептал старик и часто заморгал мутными слезившимися глазами.

Между тем Мукершану продолжал:

– Товарищи! В бескорыстной помощи русских мы не можем, не имеем права сомневаться. Им, русским людям, наш народ обязан своим национальным возрождением. Дружба русского и румынского народов своими корнями уходит в далекое историческое прошлое. Румынская земля не раз была полита русской кровью во имя братской помощи нашему веками угнетаемому народу. В трудные времена своей жизни румынский народ находил поддержку у русского народа. Благодаря этой поддержке в 1859 году удалось объединить румынские земли в единое государство.

Мукершану шагнул вперед и высоко поднял правую руку, как бы призывая к вниманию, хотя и так все слушали его внимательно.

– А в 1877 году русские помогли нам изгнать турок. Они, русские солдаты, такие же крестьяне, как вы, рука об руку боролись вместе с румынскими солдатами и своей кровью завоевали независимость Румынии. До сих пор есть еще живые свидетели тех славных дел. Есть такой и в Гарманешти. Вот дедушка Ион. Ему девяносто лет.- Мукершану быстро подошел к старому конюху, положил руки на его острые, узкие плечи.- А ну-ка, расскажи нам, дедушка, как ты вместе с русскими турок бил в семьдесят седьмом.- Мукершану улыбнулся и вдруг, к немалому удивлению гарманештцев, запел озорным, задорным голосом:

Плевна вся огнем горит,Ох, аман, аман!

Старый солдат встрепенулся. Тусклые глаза его оживились. Крякнул, покрутил седенькие усы и старческим скрипучим голосом подхватил:

Там Осман-паша дрожит,Ох, аман, аман!Лист бессмертника цветет,Ох, аман, аман!

Мукершану приглушил свой голос, чтобы люди могли слышать старого воина.

Турка в Плевне страх берет,Ох, аман, аман!Плевна вся горит огнем,Ох, аман, аман!Войско русское кругом,Ох, аман, аман!

После этих слов Ион на минуту смолк, глянул, счастливый, на полковника Демина, на подошедших разведчиков и запел погромче, покраснев от натуги:

На коня залез Осман,Ох, аман, аман!Турок все кричит: "Аман,Ох, аман, аман!""Ох, аман, - сказал Осман, -Ох, аман, аман!"Турок в страхе штурма ждет,Ох, аман, аман!Зуб на зуб не попадет,Ох, аман, аман!Русский Плевну с боя взял,Ох, аман, аман!В плен Осман-паша попал,Ох, аман, аман!

Крестьяне весело переглядывались и подпевали древнему Иону. Замолчав и подождав, когда крестьяне утихли, Ион начал:

– Служил я тогда в четырнадцатом пехотном полку,- давайте-ка присядем, ноги мои слабые стали... Да, в четырнадцатом. Три месяца стояли под самой Плевной. Зима в тот год - ох, лютая выдалась. В окопах многие померзли в ожидании, а Османа все нет и нет. Потом мы сами налетели на турок - и началось! - Ион заерзал на бревне, глаза его вновь оживились.-Рукопашная завязалась. А к туркам вдруг - подмога. Если б не русские, пропали бы мы: ведь к концу-то войны, помню, винтовок у нас уж не было, провианта не было, одежды не хватало. А морозы-то, я говорю, стояли страшные...

Подумав, старый воин закончил:

– С русскими, как с родными, обнимались, делили все пополам: и горести и радости. Да... Сдался тогда Осман-паша! Шесть лет я отмотал в армии, а вернулся- опять конюхом стал у Штенбергов. В этом-то деле, значит, ничего не изменилось... Ну да ладно! - заторопился старик.- Теперь вот, может, изменится! Похоже на то! - Дед бойко встал на ноги и подошел к Пинчуку, который уже давно приблизился, силясь понять рассказ старика. Они, не сговариваясь, обнялись и троекратно, по мужски поцеловались - два мудрых солдата.