Смерть говорит от моего имени - Джо Алекс

Он замолчал и задумался. Видно, рассказал о Дарси все, что считал важным.

— А как шли репетиции «Стульев»? — спросил Алекс явно скучающим тоном, но Паркер, хорошо его знавший, поднял брови и взглянул на него с интересом.

— То есть? — не понял Дэвидсон.

— Я спрашиваю о том, была ли у него концепция спектакля еще до начала репетиций или он вносил изменения по ходу дела?

— Да, кое-какие изменения он вносил. Сначала он собирался играть пьесу без перерыва, поскольку Ионеско написал ее как одноактную. Но потом понял, что двое актеров не сумеют вынести на сцену нужное число стульев, поэтому решил прервать спектакль и дать публике отдохнуть. А за это время рабочие устанавливают на сцене стульев двести или триста, выстраивая их в самые причудливые коридоры… Кроме того, у него были сложности с Винси. Тот сначала ни за что не соглашался играть в маске. Хотя маски эти тонкие, нейлоновые, плотно облегающие лицо, но никакой мимики актера не допускают. Генри терпеливо и настойчиво внушал ему, что еще в древней Греции Эсхила, Еврипида — и кто там еще? — играли в масках. В конце концов он пообещал, что хоть Винси и не покажет лица, рецензии на его игру в этом спектакле будут просто исключительные. Винси поверил. И предсказание оправдалось.

— А зачем он сам стал играть Оратора, а не поручил кому-нибудь из актеров?

— Для него этот спектакль был чрезвычайно важен, а он считал, что присутствие режиссера на каждом спектакле заставляет держаться актеров в заданных рамках. Знаете, как актеры «разыгрываются» к десятому или двенадцатому представлению. Меняют движения, интонации, весь спектакль разъезжается по швам. Генри Дарси — приверженец принципа полного подчинения актеров общей режиссерской концепции.

— А интересно, почему Оратор выходит без маски? — сказал Алекс. — Разумеется, к следствию это не относится, но я об этом задумался еще во время спектакля.

— О, об этом и я его спрашивал. Он мне ответил, что Оратор — это не кто иной, как сам Старик, или то, что после него остается. Старик верит, что смысл его жизни станет ясен из того, что после него останется. Поэтому Оратор одет точно так же, как Старик. Только без маски, потому что маска ему не нужна. Он же не Старик, а лишь идея, тень человеческой мысли. Поэтому на нем большая бархатная шляпа, как у богемного художника. Он показывает, что эта тень человеческой мысли не в состоянии вступить в контакт с живущими. Бормочет что-то и уходит со сцены.

— Да… — кивнул головой Алекс. — Понимаю.

— А Эва Фарадей? — спросил Паркер. — Она тоже считает его большим талантом?

— Наверняка. Она верит в него, как в Бога. Думаю, что для них обоих это была страшная трагедия. Она тоже очень его любила и, может быть, любит до сих пор. Думаю, что любит. И он ее. Такой человек, как Дарси, не перестает любить женщину, когда она его бросает. Уж поверьте мне. Не знаю, что было в Винси такого, но он подхватил ее, как вихрь, она и опомниться не успела. Наверно, и сама не понимала, как это случилось. Но в этом человеке было нечто, чему женщины не в силах противиться. Очарование его было неотразимо. Эва — очень способная девушка. Она сдержанная, спокойная, умная… Такие качества редко встретишь у восходящей звезды театра или кино. Я к ним обоим отношусь с большой симпатией. Однако, что из них получится, покажет время.

— У нас еще остался Джек Сэйер…

— Это короткая история. Джек Сэйер — сын моего школьного товарища. Изучает медицину. Я дал ему возможность работать в театре, потому что отец его умер и молодой человек должен теперь содержать свою мать-старушку. Кроме того, это дает ему возможность заработать средства для завершения образования, а мы стараемся устроить так, чтобы его присутствие в театре в утренние часы не совпадало с лекциями. Он просто боготворит Дарси. В театре со всеми делами управляется отлично. Быть помрежем не так легко, как может показаться. Вы знаете о его ссоре с Винси, господа?

— Да, — Паркер встал. — Большое спасибо, господин директор. Вы позволите в случае надобности еще заглянуть к вам?

— Разумеется. Я холостяк. Этой ночью я все равно бы один не высидел дома. Останусь здесь. Вряд ли смогу уснуть. А с утра должен крутиться — искать Винси замену. И вдобавок — репортеры! Об этом и думать не хочется!

— И мне тоже. — Паркер направился к двери. — А может быть, все же попытаетесь заснуть? Если бы не служба, спал бы я сейчас крепким сном.

Он улыбнулся и вышел, Алекс, не говоря ни слова, последовал за ним, как преданная и неотступная тень.

XIII

Только не спрашивай их о маске!

Паркер сел к журнальному столику в артистической уборной убитого и принялся вполголоса читать список тех, кто находился в театре во время и после спектакля:

1. Стивен Винси — актер

2. Генри Дарси — режиссер

3. Эва Фарадей — актриса

4. Джек Сэйер — помощник режиссера

5. Ричард Карутерс — электрик-осветитель

6. Малькольм Сноу — рабочий сцены, ответственный за занавес

7. Оливер Раффин — костюмер

8. Саймон Формз — пожарный

9. Уильям Галлинз — вахтер

10. Джон Найт — суфлер

11. Сьюзен Сноу — костюмерша

Паркер приписал:

12. Анжелика Додд — (имеет алиби) пришла в 10.15

— Кроме того, двое рабочих сцены, которые после перерыва, поставив стулья, ушли домой. Их зовут Стенли Хиггинс и Джошуа Брэддон. На всякий случай впишу и их.

— Это все? — спросил Алекс.

— Теперь абсолютно все.

— Хорошо. — Алекс чуть заметно улыбнулся и посерьезнел.

— Что улыбаешься? — спросил Паркер. — Хочешь что-нибудь сказать?

— Нет, ничего не хочу. Ну, может быть, только — не спрашивай никого из них о маске Винси.

— Не спрашивать? А почему?

— Сделай это для меня. Через час я тебе все о ней расскажу. Во всяком случае, надеюсь, что расскажу.

Паркер заколебался.

— Ладно, — проворчал он наконец. — Сегодня бразды правления в твоих руках. Главное, чтобы ты оказался великим и мудрым властелином.

— Попробую… — скромно сказал Алекс вполголоса, — заслужить признание полиции Ее Королевского Величества. Но если мне не повезет, сгорю со стыда…

— Тогда попробуем обойтись без чудес, зато будем рассудительны и осторожны, — сказал инспектор. — Но давай же, Бога ради, начнем. Джонс!

— Слушаю, шеф!

В проеме двери показалась круглая, коротко стриженная под Жерара Филипа голова сержанта.

— Пригласи сюда Генри Дарси.

— Есть, шеф!

Через минуту в комнату вошел Генри Дарси. Это был высокий, еще довольно молодой человек, которого можно было бы назвать красивым, если бы не слишком высокий выпуклый лоб, своими размерами — нарушавший пропорции черепа. Алекс видел его впервые, не считая эпизода в спектакле, но тогда часть лица была скрыта полями большой черной шляпы. Он заметил, что Дарси обвел уборную спокойным, почти равнодушным взглядом, ни на секунду не задержавшись на кушетке.

— Садитесь, пожалуйста… — Паркер указал ему на стул. — Должно быть, вы уже знаете, кто мы такие. Я веду расследование убийства одного из ваших коллег, Стивена Винси. Можете ли вы что-нибудь сообщить мне в связи с этим делом?

Дарси медленно покачал головой.

— Нет, сэр.

Голос у него был низкий и приятный.

— Вы не заметили ничего необычного во время спектакля или позже?

— Нет.

— Хм… — задумался Паркер. — Что ж, в таком случае опишите подробно, по минутам, ваш вчерашний вечер в Камерном театре.

— Пожалуйста, — Дарси спокойно кивнул. — Я пришел в театр за несколько минут до начала. Я ведь выхожу в конце второго действия и, собственно, завершаю спектакль, поэтому мне было незачем торопиться. Мне, однако, хотелось быть в театре во время спектакля. В труппе возникли некоторые трения… между мисс Фарадей и покойным Стивеном Винси. А поскольку именно они играли две главные и, собственно, единственные роли, я предпочитал быть на месте, чтобы в случае надобности исправить возможные недоразумения, которые могли сказаться на спектакле.

— И вы пришли только поэтому? — невозмутимо спросил Паркер.

— Нет. Это была «производственная», так сказать, причина. Личная заключалась в том, чтобы оградить Эву Фарадей от грубости покойного Винси. Он был трус, а поскольку я пригрозил ему, что убью его, как собаку, если он еще раз обидит ее, мое присутствие в театре должно было сдерживать Винси.

— Значит, вы грозили ему убийством только потому, что он был груб с мисс Фарадей?

— Да.

— Но почему, ради всего святого?

— Не потому, что я хотел его убить… не думаю, что я вообще способен убить человека… даже Винси, хотя он, по-моему, немногого стоил. Полагаю, что никто не вправе убивать другого человека, по какому бы то ни было поводу, разве что в целях самообороны, и то в самом крайнем случае. И, естественно, непреднамеренно. В голове порядочного человека не может родиться мысль об убийстве, потому что оно не устраняет несправедливости. Убийство посягает на все человечество, на самую его сущность. Я считаю преступлением даже смертную казнь по приговору суда.