Наско-Почемучка - Георгий Струмский

Капитан и староста переглянулись. Верино платье словно огнём осветило комнату.

— И мы готовы, сударыня, — галантно поклонился капитан. — Но дитя оставьте с бабушкой. Участок — это не детский сад.

Вера поцеловала младенца в щёчку и оставила его лежать на подушке.

Старая бросилась ей на шею:

— Куда они тебя уводят?

— Не надо, мама. — Вера нежно обняла её за плечи. — Я скоро вернусь. Ты пригляди за Младенчо. Я на тебя его оставляю.

— И в трубе ничего нет, господин Пантев, — доложил почерневший от сажи жандарм.

Веру грубо подтолкнули к выходу, красный огонёк её платья метнулся к дверям.

Капитан что-то хрипло скомандовал. Роза упала на пол. Несколько подкованных ботинок растоптали её.

Грузовичок зарычал и дёрнулся. Вера хотела что-то крикнуть с грузовика, но не удержала равновесия. Красное платье исчезло в клубах пыли.

Ребёнок проснулся и заплакал. Бабка прижала его к своей сухой груди. Он не успокаивался. Она положила его на подушку и распеленала. В пелёнках что-то зашелестело, выпали два листка — письмо от Ивана, которое по всему дому искали жандармы.

— Сынок, сынок, где ты сейчас? — всхлипнула старуха.

…Фердинанд уселся возле учительского стола и закинул ногу на ногу.

Владимир Недялков стоял перед ним обессилевший, опираясь на первую парту в классной комнате четвёртого класса.

— Напрасно стараешься. Твои товарищи всё равно уже все убиты.

— Никаких подпольщиков я не прятал, — отрицал бай Владо.

— «Не прятал, не прятал»! Одна и та же песня! А это видел? — ткнул ему в лицо свёрток с газетами Фердинанд.

— Видел.

— Не отопрёшься. Видел, конечно. Это нашли у тебя на чердаке. Как вы назвали газету? Ха! «Друг народа»! А твой друг где? Куда он исчез? Растаял, что ли? Кто писал эту статью? Говори!

— Я.

— Что-о-о? — вскочил капитан.

— Я её написал, — спокойно повторил бай Владо, пытаясь стереть со щеки струйку крови о своё собственное плечо.

— А эту?

— А эту я получил по почте.

— Кто тебе её послал?

— Не знаю. Получил по почте. А кто послал, не знаю. В ней всё правильно говорится, вот я её и напечатал.

Фердинанд Пантев и Владимир Недялков стояли друг против друга в классной комнате четвёртого класса. На зелёных партах были нацарапаны ребячьи имена, какие-то стрелки, причудливые фигурки. На доске — следы незаконченного урока о Фракии. «Площадь 800 квадратных километров, разводят табак и пшеницу. Главный хозяйственно-административный центр — город Пловдив…»

Пантев сделался притворно-любезен:

— Ах, извините, что до сего момента так бестактно называл вас на «ты», господин журналист! А мне-то говорили, что вы плотник. Я не знал, что вы — главный редактор газеты. Прошу вас, садитесь.

Владимир Недялков сел. Ему никак не удавалось стереть кровь со щеки.

Капитан кликнул ординарца:

— Принеси лист бумаги и чернила.

Снова в любезном тоне обратился к баю Владо:

— Не желаете ли закурить, господин редактор? Ах, вы не можете — у вас руки в наручниках. Ну ничего. Вы мне позволите закурить?

Ординарец принёс бумагу и чернила. Положил на стол.

— Сними с него наручники, — приказал Пантев. — А сейчас, господин редактор, напишите при мне статейку. Например, «Правда о Восточном фронте», «Помогайте защитникам народа — партизанам». Или, может быть, вас вдохновит другая тема, такая, как «Ложь, которую у нас распространяют гитлеровские подголоски»?

Владимир Недялков наконец отёр кровь со щеки и глухо возразил:

— Не имеет смысла.

— Что же вы не пишете, господин журналист? Ваши руки свободны, а бумагой и чернилами мы вас обеспечили. Что вам мешает?

Бай Владо пожал плечами.

— Что-то нет у меня настроения писать с такой разбитой башкой. Иначе бы обязательно написал.

Капитан, позабыв о своей любезности, заорал:

— Долго будешь меня разыгрывать? Вот, уже после твоего ареста мы обнаружили свежий номер газеты. Сегодня отпечатан. Сегодня, слышишь? Может быть, и это всё ты написал?

Владо пошевелился. В его потемневших глазах на мгновение вспыхнул радостный огонёк.

— И это всё я написал. Я на целый месяц вперёд написал.

Фердинанд Пантев шагнул к окну. Потом вернулся к двери.

— Не старайся казаться хуже, чем ты есть. И на молитву ты утром отказался идти.

Владо наморщил брови.

— Плохи же дела у царя, если он моими молитвами хочет попасть в царствие небесное.

— Так, значит, господин главный редактор? — Фердинанд Пантев подошёл вплотную к арестованному, пристально глядя на него своими серыми немигающими глазами. — Ты пишешь здесь, что борешься за землю и за правду?

— За землю и за правду, — повторил Владо.

— Хорошо-о-о! Я тебе дам землю. Землю получишь завтра, а правду найдёшь там, на небе. Понял? Завтра!

Фердинанд Пантев ударил кулаком по расстеленной на столе карте Европы, но тут же отдёрнул руку. Синие и красные полосы, извиваясь по карте, обозначали линию фронта. Капитан заметил насмешку в глазах арестованного.

— Нет, не надейся, товарищ Владимир Недялков! Не дождёшься своих товарищей. Завтра Красная Армия не явится сюда тебя спасать. Новое оружие рейха сметёт вас всех с пути, всех, ясно тебе? Что глядишь на меня, что молчишь, свинья!

Капитан вскочил и, трясясь от злобы, схватил бая Владо за горло. Дёрнул и порвал на нём рубаху.

— Вы таким образом Красную Армию хотите напугать, капитан?

— Что?! Грозишь мне? Ты мне грозишь? Земля, в которую тебя закопают, — здесь, — капитан ткнул пальцем в пол, — а правда — там, — поднял он палец кверху. — До бога не докричишься.

Они стояли перед доской в классной комнате четвёртого класса. Рядом с зелёными партами, на которых были нацарапаны ребячьи имена, какие-то стрелки, причудливые фигурки. Возле пустой парты Васила.

…Темнота охватила село со всех сторон. Ни одной звёздочки не было видно из-за густых облаков. Только иногда глядел на землю страшный и жёлтый лунный глаз.

В школьном подвале Вера перевязывала баю Владо раны, разорвав свою косынку на бинты.

— Газеты и сегодня вышли. Значит, товарищи спаслись. Это ты, Вера?

— Я, бай Владо.

— Русские скоро придут?

— Придут. Ты лежи, — успокаивала его молодая женщина, прикладывая холодную ладонь к горящему лбу.

— Как они придут, я им скажу: «Меня зовут бай Владо, братушки. Я был плотником. Был пахарем. Кооператором стал. Человеком».

— Ты сейчас-то лежи спокойно, ведь весь как в огне.

— Я им это по-русски скажу. «Здравствуйте, братушки, — скажу. — Я вас ждал. Пятьдесят лет жил на свете и ждал. Спасибо, что пришли…» Я правильно говорю, Вера?

Темнота охватила Велиново со всех сторон. В школе, в кабинете естествознания, защитники царя и отечества наливались ракией, горланили:

На деревне колодец копали, леле,На деревне колодец копали.А кто же копал, кто же мастер, леле,А кто же копал, кто копал…

По коридору снова мчался толстый фельдфебель. Остановился перед кабинетом. Застегнул верхнюю пуговицу на кителе и постучал.

В кабинете на полках стояли птичьи чучела.

Капитан и трое помощников играли в карты. На полу валялись окурки.

— Разрешите доложить, гос’дин капитан. Совсем никак не стирается.

— Что-о-о?!

— Звезда, гос’дин капитан. И автоген не берёт.

Капитан, не отрывая взгляда от карт, схватил воронье чучело и шваркнул его в фельдфебеля. В эту ночь ему жутко не везло в карты.

— Убирайся вон! — И вздохнул: — С дураками приходится иметь дело.

Рассказывает Иввик

Разговаривали Иван и бай Владо:

— Если бы ты, бай Владо, всю жизнь строил один и тот же дом, ты бы уже до Луны достроил, а? — посмеивался Иван. — А тебе всё приходилось достраивать один и тут же начинать другой.

— Это точно. Поэтому я так уважаю того, кто не боится мечтать дотронуться до Луны.

Из дневника Наско-Почемучки

Мёртвые глаза птичьих чучел смотрели холодно и безразлично. А живые чучела — защитники царя и отечества — пили и пели:

Лёх, лёх, лили лёх, лёх, лили лёх.Поцелуи и любовь — всякий к ним готов…

Я слушал, до боли стискивал кулаки, прижимаясь к холодной школьной стене. Меня охватывали гнев и отвращение.

Васил в эту тревожную ночь куда-то пропал. Сказал, что ему нужно связаться с товарищами из соседнего села.

Я пытаюсь не думать о жандармах и не могу. Этот тёплый вечер принадлежит им. И школа — тоже. И эти съёжившиеся от страха деревенские домики. И Харьков — их. Немцы осаждают Ленинград. Красноармейцы отступают — запылённые, усталые. Я видел кинохронику военных лет.