Собрание сочинений. Т.2 Иван Иванович - Антонина Коптяева

— Нынче получили, — с гордостью сообщил Ольге Мартемьянов, показывая на переходящее красное знамя. — У нас сейчас движение за многостаночную работу — один бурильщик становится на три-четыре перфоратора. Мало того, идет совмещение профессий: бурильщики делаются и запальщиками.

— Куда же перейдут те рабочие, которые освобождаются? — спросила Ольга, на ходу затягивая потуже пояс спецовки.

Она чувствовала себя так ловко в брезентовом костюме, надетом прямо на платье, точно каждый день носила его.

Мартемьянов удивленно вскинул нависшие брови, услышав ее вопрос:

— Куда? Обратно на производство. Вот сбойку будем делать — люди нужны; потом новые просечки начнем нарезать.

— Много здесь рабочих? — поинтересовалась Ольга, пока они ожидали у колодца подъемной клети.

— Коллектив добрый! А средств нам отпускают маловато. Все нажимаем на мобилизацию внутренних ресурсов. Особенно товарищ Скоробогатов нажимает по этой части… — Мартемьянов осекся, глянув в лицо Ольги, ярко освещенное снизу его фонариком, сверху — лампой рудничного двора, затем добавил: — Оно и правильно. Мы должны взять у себя дома, что только возможно, однако есть нужды, которые требуют… Устроить душевые и сушилку — раз! — Он загнул меньший палец на руке. — Перестроить водоотливное хозяйство: имеем четыре горизонта, и на каждом водоотлив, а надо сделать один центральный, — два! — Мартемьянов загнул второй палец. — Заменить старые перфораторы новыми, усовершенствованной конструкции — три!

Ольга согласно кивала головой. Ее радовало деловое отношение Мартемьянова, всерьез принявшего просьбу Таврова познакомить ее с подземными работами. Она не знала, что такое сбойка, просечка, горизонт, центральный водоотлив, перфораторы усовершенствованной конструкции, но озабоченность горного мастера сообщалась и ей.

— Ну, поехали! — сказал он, первый шагнув в подъемную клеть, возникшую в окне колодца.

Ольга вошла, и они разом провалились в сырую темноту, даже в ушах зазвенело.

— Не боязно? — дружеским тоном спросил Мартемьянов, зажигая свечу, потухшую в открытом фонарике от резкого движения воздуха (по-видимому, он считал неудобным держать свою гостью в потемках), но свеча опять погасла. — Ничего, сейчас будем на месте, — обнадежил он, и клеть, звякнув обо что-то, впрямь остановилась в ярко освещенном окне нижнего этажа.

Здесь, на рудничном дворе, похожем на тот, откуда они спустились, Ольга тоже получила фонарик со свечой.

— Почему вы ходите с фонарями? — спросила она.

— Не во всех просечках есть электричество, — пояснил Мартемьянов. — Фонари открытые потому, что в золотых рудниках газа нет. У нас обращение с огнем свободное, не то что в угольных шахтах. Но для большего удобства вводим нынче карбидные лампы.

И он повел ее по забоям, где оглушительно трещали станки-перфораторы; знакомил с бурильщиками, выбеленными каменной пылью, как мельники. Бурильщики готовили скважины для подрывных патронов, похожие на норки стрижей в береговых обрывах. Пока Ольга присматривалась, Мартемьянов проверял заправку буров и качество шлангов, по которым подавался сжатый воздух; спрашивал, не поступает ли в забои воздух пониженного давления. Попутно он поздравил одного рабочего с новосельем, другого обещал устроить на курсы.

«Разве легко ему было управляться с одним буром? — думала Ольга, следя за напряженными движениями забойщика. — А его потянуло на три, на четыре! Как он сумел овладеть ими, ведь рук-то у него не прибавилось! Значит, за это время изучил технику, стал смекалистее, ловчее. Выходит, он сам переменился. О нем уже, наверно, написали в газетах. Что же я смогу о нем сказать? — забеспокоилась Ольга, вспомнив совет Таврова. — Что я-то напишу?»

31

Оставив Ольгу с Мартемьяновым, Тавров направился на правый фланг рудника. Логунова и приискового маркшейдера он нашел возле копра вспомогательной выработки. Они сидели рядком, на каменной глыбе, издали похожие на мальчишек, укрывшихся для перекура, и оживленно разговаривали, разглядывая вариант проекта, предложенного Логуновым.

— Производственное совещание почти закончено. — Логунов с шутливой укоризной повел на Таврова искристыми черными глазами. — Долго, долго заставляете ждать себя!

— Да, пришлось задержаться немножко. — Тавров радостно улыбнулся и тоже сел на камень, заставив себя вслушиваться в поправки и предложения маркшейдера, но все время в его душе теплился светлый лучик.

Настороженный, даже испуганный взгляд Ольги, движение руки, которым она опустила в карман платья вырванные из его блокнота листки, то и дело представлялись ему, оттесняя мысли о работе, и временами он совершенно терял нить разговора, словно дремал с открытыми глазами.

— Нет, вы сегодня положительно никуда не годитесь! — услышал он слова Логунова, обращенные к нему. — Медведь вам на ухо нашептал, что ли?

— Нашептал! — произнес Тавров, счастливый и этим вторжением в его душевные переживания и в то же время стыдясь своей рассеянности при решении важного вопроса.

— Вот здесь пойдет на сбойку передовой штрек. — Логунов выпрямился во весь рост и энергично рубанул ребром ладони по направлению к руднику.

Глядя на него, Тавров вспомнил, что говорила Ольга о доброте Логунова, связанной с твердостью характера.

«Он правда добрый, но твердый очень. — И опять Тавров прислушивался больше к звучному голосу товарища, чем к смыслу его слов. — Что, если Логунов понял бы мое сегодняшнее настроение… Порицал бы меня или отнесся сочувственно?..»

А как там сейчас Ольга? Ведь она впервые спустилась под землю… Хорош он, нечего сказать! Привел женщину к колодцу глубиной почти триста метров и опустил ее туда одну, с незнакомым человеком. Наверное, она ходит теперь и дрожит от страха, а он, греясь на солнышке, думает, что сделал полезное дело.

Таврову стало стыдно и тревожно.

— Может быть, мы пройдем по руднику? — сказал он.

Ольга нерешительно опустила руку в карман спецовки, куда переложила бумагу и карандаш, данные ей Тавровым: записать хотя бы фамилию этого парня, который по-хозяйски расторопно и по-боевому азартно атаковал каменную толщу забоя!

Но записать она постеснялась, только громко, оглушаемая пулеметной трескотней станков, спрашивала Мартемьянова о самом непонятном. Она едва поспевала за ним по запутанному лабиринту, где пахло землей, сыростью, деревом — то гниющим, то отдающим смолистой свежестью лесных порубок, — иногда спотыкалась на досках настилов, стукнулась лбом о нависшее потолочное крепление, карабкалась по немыслимо крутым лесенкам в колодцах-переходах. Ей некогда было задуматься, намеренно ли Мартемьянов испытывал ее, как испытывают новичков некоторые кадровики старого пошиба, или, влюбленный в свое дело, он просто забыл о ее неопытности. Здесь скорее было второе, потому что там, где они задерживались, Мартемьянов не скупился на объяснения. Кроме того, Ольга выглядела очень молодо, и ему в голову не приходило, что гостья может устать раньше него. Поглощенный заботой о руднике, он шел вместе с ней, проверяя, все ли исправно, и в новые, еще не закрепленные просечки, похожие на щели, и в мокрые передовые забои, где лил настоящий дождь и потоки черной в полутьме воды струились под ногами.

Только выведя Ольгу обратно к подъемнику на рудничный двор, он взглянул на нее, выпачканную землей, с капельками пота на разгоревшемся лице, и, спохватившись, сконфузился:

— Извините, умучил я вас! Все-то вам не нужно ведь было: парочку забоев посмотреть бы да на-гора!

Ольга, взволнованная тем, что видела в шахте, покоренная смелостью горняков, сказала:

— Нет, очень нужно! Я хочу написать. Хочу попробовать для газеты…

Мартемьянов улыбнулся, белые зубы ярко блеснули в его черной бороде.

— Напишите! Наши ребята стоят того. Это золото, а не люди! Сами золото. Только, пожалуйста, обо мне не поминайте.

— Отчего же?

— Да что… — Мартемьянов повел плечами, словно ему бросили за воротник горсть песку. — Один стрекулист сочинил обо мне заметку в областную газету, когда я бурильщиком работал. Такой, мол, сякой, русоволосый шахтер, один, дескать, все штампует и трамбует, да еще упомянул: с голубыми глазами. Меня после товарищи задразнили: сами видите, какой я русый!

— А о ваших золотых ребятах можно так написать?

Мартемьянов покраснел:

— Зачем же? У вас, наверно, лучше получится: среди нас живете. Я только к тому сказал, не люблю, мол, о себе читать. И насчет того, что я вам говорил о центральном водоотливе, тоже не пишите. Тут пока вопрос очень спорный.

Тавров, выйдя вместе с Логуновым и маркшейдером на площадку рудничного двора, не сразу узнал Ольгу, одетую в просторную брезентовую спецовку и шляпу-шахтерку.