Поворот к лучшему - Кейт Аткинсон

Он уже собирался возвращаться, но тут взгляд зацепился за что-то лежащее на камнях, у бетонных развалин поста наблюдения. На секунду ему показалось, что это просто куча тряпья, он надеялся, что это куча тряпья, но всего через один пропущенный удар сердца Джексон понял, что это вынесенное на берег приливом тело. Останки или остатки?

Молодая женщина, джинсы и спортивная майка, босая, длинные волосы. В нем автоматически заговорил полицейский: «Вес — сто двадцать фунтов, рост — пять футов шесть дюймов», хотя насчет роста это была догадка: женщина лежала в позе зародыша, подтянув колени к животу, словно уснула на каменном ложе. Если бы она была жива, он бы тут же подумал: «Какое потрясающее тело», но на языке смерти это звучало как «хорошая фигура» — точеная и асексуальная, будто холодная мраморная статуя в Лувре.

Утопленница? Свежак, а не «поплавок», что успел опуститься на дно, а потом всплыл кошмаром склизкой, вздувшейся плоти. Хорошо, что одета. Нагота однозначно указывала бы на другой сценарий. Джексон сполз с травы на камни, скользкие от водорослей и облепленные ракушками. На теле не было никаких видимых повреждений: ни следов удушения, ни ран на голове, ни дорожек от уколов, ни татуировок, ни родимых пятен, ни шрамов — она была как чистый холст, если не считать маленьких золотых крестиков в ушах. Ее приоткрытые зеленые глаза были подернуты смертной пеленой и пусты, что у той статуи.

Из чашечки бюстгальтера выглядывала карточка, похоже визитка. Бледно-розовая, точно лоскут сморщенной мокрой кожи. Джексон аккуратно вытащил ее двумя пальцами. Черная надпись «Услуги — Сделаем Все, Что Пожелаете!» и телефонный номер, мобильный. Проститутка? Стриптизерша? Хотя, может, «Услуги» — благотворительная организация, которая помогает старушкам закупать продукты. Уж наверняка, цинично подумал Джексон.

Он дотронулся до ее щеки, сам не зная почему, ведь она была безнадежно мертва. Может, ему хотелось, чтобы она почувствовала дружеское прикосновение, знала, что между моментом ее безвременной смерти и встречей со скальпелем патологоанатома кто-то ей посочувствовал. Девушку и ботинки Джексона окатило волной. Труп лежал ниже линии прилива, придется подтянуть его повыше. Еще одна волна. Надо действовать быстро, иначе прилив утащит девушку обратно в море. Прилив? Выпрямившись и оглянувшись на дорогу, Джексон заметил, что расщелины между камнями заполняются водой, а песок с галькой почти исчезли. «Скоро прилив!» — сказала птицелюбка. Не «отлив», как ему почему-то послышалось. Черт!

По ботинкам Джексона прошлась очередная волна. Если он не пошевелится, то застрянет здесь. Он вытащил мобильник и набрал три девятки, но телефон только тихо попискивал — сигнала не было. Джексон вспомнил про фотоаппарат в кармане, — по крайней мере, он сможет показать полиции, где нашел тело. Он быстро сделал снимок — не слишком обычный для туриста, — и на этом с фотографией пришлось покончить: вода поднималась так быстро, что Джексону пришлось зайти в море по щиколотку, чтобы схватить девушку. Но как только ему это удалось, набежала волна посильнее и потащила тело на глубину. «Твою ж мать», — подумал Джексон. Он отшвырнул фотоаппарат, скинул куртку и бросился в ледяную серую воду. Холод был поразительный, а волны — мощнее, чем казались на первый взгляд. Джексон сомневался, что среди его кельтских предков были мореплаватели. Он хорошо плавал, но вода не его стихия, ему нравилась земля, твердая почва под ногами.

Во Франции у него в саду был бассейн, выложенный мелкой лазурной плиткой. Под лучами летнего солнца вода так искрилась, что глаза слепило. В Кембридже он каждое утро бегал трусцой, но во Франции это занятие казалось нелепым. В сельской Франции никто не бегает. Все пьют. Тот, кто не пьет, выпадает из общества. Французы имеют счастливую способность хлестать алкоголь литрами без всяких последствий, тогда как Джексон сталкивался с этими последствиями почти каждое утро. Поэтому он плавал в своем бирюзовом бассейне, туда-сюда, туда-сюда, круг за кругом, вымывая из головы алкоголь и скуку.

Бассейн имел мало общего с враждебной средой августовского Форта. «Ты — Стрелец, — говорила Джулия, — знак огня, вода — твой враг». Неужели она верит в эту чушь? «Берегись людей, рожденных под знаком Рыб». Джулия — Овен, тоже огненный знак, по ее словам, «союз не идеальный». Борьба огня с огнем. Что с ними станет, оба просто сгорят? Превратятся в холодный пепел?

Ему удалось схватить женщину под мышки — так спасают утопающих, — но она повисла на нем мертвым грузом, и в прямом смысле, и в переносном. Безжалостные волны накатывали одна за другой. Джексон хлебнул соленой воды и поперхнулся. Он пробовал плыть стоя, лихорадочно соображая, как бы им выбраться на берег, но вода все прибывала. Ему случалось спасать утопающих, один раз по службе, один раз — нет. А однажды он выбрался с Джози и Марли в Уитби[40] на выходные и видел, как человек прыгнул с пирса за своей собакой, — шустрый терьерчик так перевозбудился, что сиганул в море под крики смятенных свидетелей. Мужчина сразу наглотался воды, и за ним нырнули еще двое — братья, обоим чуть за тридцать, женаты, пятеро детей на двоих. Живой из воды выбралась только собака. Джексон тоже нырнул бы, попытался бы всех их спасти, но на ноге у него был якорь — рыдающая четырехлетняя Марли. Потом он уговаривал себя, что к ним уже вышел спасательный катер, но он по сей день себя не простил, и, если бы можно было повернуть время вспять, Джексон стряхнул бы Марли и прыгнул в воду. Не из героизма, просто иначе он не мог. Может, это в нем говорил католик.

Он ушел под воду, по-прежнему цепляясь за свинцовую тяжесть утопленницы. В голове у него звучал пронзительный крик Марли: «Папа-а-а!» — и слова старушки на автобусной остановке: «В Крэмонде очень красиво, вам наверняка понравится», и на блаженную секунду он снова оказался в своем французском бассейне, среди отскакивающих от бирюзовой мозаики солнечных зайчиков. Он знал, что его относит все дальше от берега, что утопленница тащит его на дно, словно томимая любовью русалка. Полуженщина-полурыба. Берегись Рыб. На ум пришли слова из все того же стихотворения Биньона: «Они не станут старше, стареть предназначено нам». Какая ирония — умереть, спасая труп. Неужто он подсознательно верит, что ее еще можно спасти? (Снова этот католицизм, чтоб его.) Уж не пытается ли он спасти тех троих, что утонули в Уитби? Если он хочет спастись сам, нужно ее отпустить. Но он не мог.

Когда Марли была совсем маленькой, она обожала «Русалочку». Она больше уже никогда не будет маленькой, она готовилась к прыжку в будущее. Если он сейчас утонет, то никогда не увидит этого будущего. Соленые глубины. Это еще откуда? Чьи-то чужие слова. Кораллом стали кости в нем. В Форте кораллы не растут. Джулия, загорелая до черноты, плавает у него в бассейне, Джулия правит плоскодонкой в Кембридже, Джулия — паромщица, переправляющая его через Стикс. У Марли была книжка «Мифы Древней Греции для детей», она заставляла Джексона читать ее вслух. Он узнал из той книжки много нового, она открыла для него античную литературу.

Он вознес молитву богу (любому, тому, чья была в тот день смена) и еще одну — Деве Марии, Божьей Матери, — полузабытый инстинкт, непроизвольная реакция заблудшего католика перед лицом смерти. Значит, вот оно как. Ни тебе соборования, ни елея на лбу? Он всегда представлял, что под конец одумается, вернется в лоно матери-Церкви и сбросит груз грехов, но, похоже, не судьба.

Он вспомнил, как вытащили из канала тело его сестры, — вот почему это не его стихия, как же он раньше не понял. Знаки зодиака тут ни при чем. Stella Maris.[41] Скорбящая Богоматерь в короне из звезд. Вода, кругом вода. Он шел ко дну, в царство Посейдона, русалка забирала его к себе.

11

Грэма перевели из скорой в отделение интенсивной терапии. Если верить врачам, его состояние не изменилось. Что, если он останется в коме навсегда, неподвижный, как изваяние на саркофаге, думала Глория. Потом его переведут в какое-нибудь заведение по уходу, где он еще не один десяток лет будет потреблять ценные ресурсы, лишая более достойных людей своих почек и костного мозга. Если бы он умер прямо сейчас, его можно было бы использовать по частям — с пользой для общества.

В палате интенсивной терапии было тихо, жизнь здесь текла медленнее и гуще, чем во внешнем мире. Вся больница ощущалась как огромный гудящий организм, всасывающий воздух и выталкивающий его обратно, выделяя сквозь поры невидимую жизнь: химикаты, статические заряды, вирусы.

Глория пожалела, что не умеет вязать. Ожидая Грэмовой смерти, она могла бы навязать массу полезных вещей. Вязальщица из интенсивной терапии. Рукодельница Берил, мать Грэма, поставляла бесконечные одежки для Эмили с Юэном, когда те были маленькими: шапочки, кофточки, варежки, пинетки, ползунки — все в продернутых ленточках и дырочках, в которых постоянно застревали младенческие пальчики. Глория наряжала детей как кукол. Эмили же одевала свою Зантию (то еще имечко) в практичные костюмчики из белого трикотажа и круглые шапочки. Глория редко видела внучку. Когда Эмили объявила о своей беременности, можно было подумать, что она — первая на планете женщина, которой выпало это счастье. По правде, Глория обрадовалась бы куда больше, если б ее дочь разродилась щенком, а не вечно недовольной Зантией, унаследовавшей все худшие качества Эмили.