Уроки зависти - Анна Берсенева

Она не поняла ни вопроса его, ни испытующего взгляда и испугалась своего непонимания.

– Сама должна понимать.

Он опустил руку, застегнул последнюю пуговицу на рубашке, пошел к двери. Нора вздохнула с облегчением. Петр Васильевич никогда не целовал ее на прощание, да и при встрече не целовал. Казаки суровые, он сам говорил. Зато как полюбят, он говорил, так все косточки заломит. У нее косточки и ломило после его любви, это правда.

Закрылась за ним входная дверь. Нора слезла с кровати, пошла запереть.

В сенях привстала на цыпочки, глянула в маленькое окошко.

Он шел, освещенный ясным молодым месяцем, шел по сверкающему снегу прочь не оглядываясь, такой высокий, такой ладный и видный! Как может быть, что он – и вдруг с нею? Что в ней могло его привлечь?

От этих мыслей щеки у Норы запылали еще жарче. И тут же она вспомнила его суровое «смотри, люблюха», и ей стало не по себе. Что у него было на уме, когда он это говорил? До чего ж непонятные они, мужчины! Только с виду на женщин похожи – руки, ноги, голова… Тут Нора некстати вспомнила, чем мужчины не похожи на женщин «с виду», и застыдилась вконец.

Хотела ли она его вот этим своим пылающим телом, хотела ли так, как – точно знала – он ее хочет? Ох, навряд ли… В ее тяге к нему мало было телесного. Но что же тогда? Нора не знала.

В такой вот неясности, телесной и душевной, в горячей и однообразной ночной тревоге провела она зиму.

Весна же принесла неожиданную перемену: Петр Васильевич позвал Нору на свидание. На самое настоящее, над рекою, как в песне поется.

Он сказал ей об этом утром, когда она мыла коридор. Своих занятий Петр Васильевич не оставил – Нора уже знала, что он окончил музыкальную школу, а когда учился в Ростовском пединституте, то участвовал в самодеятельности, – и посвящал пению каждое утро перед уроками. А Норе по утрам и раньше случалось прибираться, если она не успевала это сделать с вечера. Теперь же она каждый день наладилась убирать половину школы вечером, а половину следующим утром, как раз в то время, когда Петр Васильевич пел.

Если бы ее спросили, когда она более всего счастлива с ним, то она без раздумий назвала бы эти утренние часы. И даже не часы, а всего один час перед уроками, когда она неподвижно стояла под закрытой дверью физкабинета и со звенящим сердцем слушала, как он поет. Вот в этот час не знала она ни сомнений, ни тревоги на его счет – так сладко и радостно смешивались в его голосе сила и нежность, только сила и нежность, больше ничего.

Коридор потом приходилось домывать второпях, но это было Норе нипочем. Не зря завхоз Трифоныч говорил, что она родилась на белый свет поломойкой, чисто бульдозер какой, молодец, девка. Что ей стоит на скорую руку коридор помыть! А песни… Да, песни она слушала замерев и арии тоже.

В такой вот восхищенной неподвижности застал ее Петр Васильевич, неожиданно распахнув дверь, под которой она стояла в коридоре.

– Слушаешь? – спросил он.

Глаза его блестели так весело, так любовно и молодо, что Нора задохнулась счастьем.

– Ага, – кивнула она.

– Нравится?

– Да!

– А по мне как, соскучилась?

На этот вопрос потруднее было ответить. Петр Васильевич не был у нее уже неделю, и Норе хотелось побыть с ним наедине, в полумраке, в общей их свободе. Но стоило ей представить, как это будет, и ее охватывало странное чувство. Это не была ни тоска, ни страсть – это было ощущение невозможности. Да, вот что! Нора изумилась, неожиданно догадавшись, как это назвать.

Невозможность чего-то огромного, главного, чего хватило бы на целую жизнь, была связана с Петром Васильевичем. Почему именно с ним, что это такое вообще, Нора не знала.

– Не соскучилась, значит? – переспросил Петр Васильевич.

Ей показалось, что в глазах его сверкнул какой-то новый, недобрый огонек.

– Соскучилась, – поспешно кивнула она.

– Ну так, может, придешь ко мне сегодня?

– Куда? – опешила Нора.

Жилплощадь от колхоза он еще не получил, жил на постое у бабки Семенихи, это она знала. Так куда же ее зовет?

– На свидание, – усмехнулся Петр Васильевич. – Никогда, что ли, по свиданкам не бегала?

Бегала, конечно. В школе, когда еще была девчонкой, а мальчишки были мальчишками. Но то время оказалось недолгим. Мальчишки выросли и про свидания, ограничивающиеся одними поцелуями, стали говорить: «Все равно что и не погулял». А Норе казалось, что и поцелуи – это слишком много, и губ своих ей было жалко для чужих людей. Так ее свидания и сошли на нет.

Но рассказывать про такие глупости Петру Васильевичу было стыдно.

– А… куда мне прийти? – спросила Нора.

Петр Васильевич расхохотался – всласть, как всегда, когда ему бывало хорошо; а когда ему бывает хорошо, Нора уже знала.

– Вот это девка! – сказал он, утирая веселые слезы. – Партия сказала: «Надо», комсомол ответил: «Есть!»

Он похлопал Нору по плечу и на мгновение задержал на нем свою руку, тихонько сжал пальцы. Первое движение было снисходительно-небрежным, а второе – полным особой, мужской ласки. От их соединения Нора почувствовала растерянность и радость.

– К речке приходи, – сказал он, опуская руку. – Под утес, знаешь?

Она кивнула – конечно, знаю, – и спросила:

– Как стемнеет?

– Зачем – как стемнеет? – улыбнулся он. – Выходной же завтра, работы нет. Погуляем, окрестностями полюбуемся. Я и природы вашей толком не видал еще. То снег лежал, то времени не было. А красивая, говорят. Покажешь?

Нора опять кивнула. Надо же, она и не думала, что его может интересовать природа. Не такой он человек. Хотя – разве она знает, какой он человек? Загадка он для нее, был и, несмотря ни на что, остается.

Глава 10

Река Каменка, по которой назвали поселок, текла неблизко. Надо было, выйдя за околицу, пройти через поле, потом через распадок, потом через лес.

Когда Нора вышла к реке, Петр Васильевич был уже на месте – сидел на большом валуне под утесом и смотрел, как белым ключом кипит у его ног шальная весенняя вода.

– Опоздала я, простите! – запыхавшись, проговорила Нора.

Она не могла называть его на «ты». «Разве я тебе чужой?» – спросил он однажды, и она чуть не ответила «да». Он в самом деле был ей чужой, хотя она знала его всем телом и все его тело знала. Он был ей тайна за семью печатями.

К «выканью» ее он привык и больше про это не спрашивал.

– За что – простите? – усмехнулся Петр Васильевич. – Ты же не полковник, девушка молодая, не грех и опоздать. Эх, люблюха! В городах такие, как ты, разве так живут?

– А почему вы меня люблюхой зовете? – спросила Нора.

Она давно собиралась об этом спросить и вот сейчас вдруг вспомнила.

– Так ведь любишь ты меня, – пожал он плечами. – Или нет?