В тюрьме - Михаил Ольминский

Начался июль бодро. Своевременно принесли письма. Покупка книг доставила массу удовольствия. Чтение ладилось. Цветочки быстро развивались. Лишь мгновениями являлось то специфическое настроение мертвенности, которому я дал название июльской тоски; но усилием воли удавалось тотчас подавлять это настроение. Поднимало дух и то, что половина срока, в сущности, уже совершившийся факт: стоило ли принимать во внимание каких-нибудь две-три недели?

Наступили очень жаркие дни. Заниматься серьезно стало трудно.

12 июля, в первый раз за лето, зажглись фонари за Невой. Я приветствовал их как первых предвестников осени. Белые ночи много дали мне, но все же я буду рад их прекращению, как показателю того, что время не стоит на месте. Прошел хороший дождь, освежил на время, но на другой день его уже как не бывало. Ищу пожелтевших листьев, но тщетно: все зеленеет. Вторично выкосили лужайку, и от травы слегка отдает прелью, чего не было при весеннем укосе. Все же я украдкой стащил клок сена, сунув его в платок, а затем в карман. Надзиратель заметил это и сказал:

– Для запаху?

Запах сена обычно воскрешает впечатление раннего детства и лугового простора.

Жара продолжалась. Чаще стали появляться мгновения «июльской тоски», и напряженно приходилось следить за собой.

Еще целая неделя тяжелого июля была впереди. Не знаю, как я чувствовал бы себя, если бы не случилось события экстраординарного. 28 июля, по случаю ремонта, меня перевели в камеру № 924, ближайшую к Неве, на шестом этаже. Едва закрылась дверь, как бросаюсь к окну и замираю от восторга. Какая бездна новых впечатлений!

Было раннее утро. Косые лучи солнца весело играли на ярко-зеленых перилах Литейного моста. Вдоль Невы двигался громадный пароход с несколькими мачтами. На мосту можно было различить возы, а позже – конки и еще какое-то движение. По левому берегу блестел бесконечный ряд красивых домов.

Вдали – крепость, а еще дальше, совсем в тумане, – колоннада Биржи на Васильевском острове.

Я перевел взор вниз. Тут дома для тюремных служащих: совсем почти под окном миниатюрный садик, старательно вычищенный. Виден дворик, через который проходят посетители на свидания. Дальше – прогулка первого корпуса. Почти прямо сверху вниз видна часть набережной и откос к Неве. Живые люди так близко! У воды удят двое мальчуганов. Прохожие подолгу останавливаются возле них. А про меня и говорить нечего: ведь столько времени не видал я так близко ни вольной жизни, ни такого широкого горизонта! Весь день провел у окна.

А вечером от фонарей через всю Неву легла огненная колоннада и даль за мостом замыкалась волшебной огненной стеной. Было так хорошо, что я попросил было об оставлении меня здесь на все остающееся время. Но уже на другой день радость сменилась тоской, блеск раздражал, аристократические дома стали вызывать возмущение. Я поспешил взять обратно свою просьбу. Ближе сердцу восточная, демократическая сторона, с ее вечно трудящейся водокачкой, с фабричными трубами и сенной пристанью. Под вечер меня перевели обратно.

Здравствуйте, флоксы и астры! Не пострадали ли вы, бедняги, без поливки? Привет вам, друзья мои, голуби: не обижены ли вы, что оставались без корма? Как поживаешь, лужайка? Ты и не заметила моего отсутствия, занятая своим делом: у тебя заколосились стебли овса и расцвели два подсолнуха. А ты, водокачка, дымишь попрежнему, как всегда? Прибавились две сенные барки: поздравляю с приездом. И фабричные трубы все на своих местах! Я рад всем вам. С вами я скоротал первые полтора года, с вами же благополучно доживу срок: ведь осталось меньше, чем прошло. Теперь уже… что такое? Да неужели еще июль? Вы, полонившие меня стены, когда же покину я вас?

Вот и август! Только что проснулся – первая мысль о нем. Прошло семьдесят девять недель, осталось семьдесят семь: разница уже две недели. Черное дыхание фабричных труб тянется длинной полосой с северо-востока; через окно врывается прохладная струя и обливает обнаженную грудь. По телу пробегает приятная дрожь, – первая после душных дней тоскливого июля. Небо пасмурно, и по Неве бегут мрачные волны. Как хорошо! Всей грудью вдыхаю свежую влагу. Решаю сейчас же приняться усиленно за большую работу: непременно нужно ее кончить раньше, чем заставят вновь клеить глупые коробки. Даже пальцы как-то сразу стали здоровее, задвигались легче. Успех в работе явился новым источником радостного возбуждения.

Через неделю положение чуть было не испортилось – возобновилась скверная погода: небо очистилось, ветер подул с юга. Казалось, что это июль вернулся, чтоб еще раз наделать мне неприятностей. К счастью, он продержался не больше двух дней: опять полил дождь, и свежий ветер поспешил уверить меня, что тюремное прошлое не возвращается. В камере вспыхнули лампочки, – с белыми вечерами покончено!

VII. ГОЛУБИ И ВОРОБЬИ. ОТОШЕЛ ОТ ЖИЗНИ

В каждой тюрьме вы найдете голубей. Они играют не малую роль в жизни арестантов. Голуби вообще слишком опоэтизированы; ближайшее знакомство с ними приводит многих к разочарованию, которое вылилось, между прочим, и в стихотворении П. Я. «Голуби»:

Увы! Не царь-орел, не ворон, сын свободы,К окошку моему теперь летят порой,Но стая голубей, смиренников голодных,Воркуя жалобно, своей подачки ждет -Народ, не знающий преданий благородных,В позорном нищенстве погрязнувший народ.Эмблема кротости, любимый житель неба, -О голубь, бедный раб, тебя ль не призирать?Для тощего зерна, для жалкой крошки хлебаТы не колеблешься свободой рисковать.Нет! В душу узника ты лишь подбавишь мрака,Проклятье лишнее в ней шевельнешь на дне…Воришка, трус и жадный забияка,Как ты смешон и как ты жалок мне!

Считаю нужным сказать несколько слов в защиту голубей. Действительно, это птица злющая, драчливая: голубь – консерватор и собственник – одним словом, животное. Так и нужно смотреть на него, как на животное, отбросив сказки о голубиной кротости и нежности. И тогда общение с ним может доставить развлечение, как доставляет временами развлечение знакомство с обывателем, чуждым идейной жизни.

Что голубь буржуа, это видно из его страсти к расширению собственности: и для гнезда и для отдыха где-нибудь на карнизе он старается захватить как можно больше места и отчаянно защищает то, что признает своим. При этой защите он становится, по-видимому, и физически сильнее: очевидно, здесь сказывается сознание им своих прав собственности.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});