Исторический калейдоскоп - Сергей Эдуардович Цветков

сообщить ей о своём скором прибытии…

Однако увидеться вновь им было не суждено. На обратном пути во Францию Генрих задержался в Венеции, где неожиданно для всех предался самому безудержному разгулу. Костюмированные балы, фейерверки, карнавалы опьянили его. Генрих стал любовником куртизанки Вероники Франко, подруги Тициана. Именно эта рыжеволосая красавица приобщила его к занятиям, по словам очевидца, «не очень приличным и крайне порочным, именуемым итальянской любовью, чего король никогда до этого не пробовал». Генрих покинул Венецию другим человеком и, если можно так сказать, уже не совсем мужчиной.

В Лионе его настигла весть о внезапной кончине Марии Клевской. Генрих был безутешен: восемь дней то кричал, то вздыхал и отказывался принимать пищу. Наконец он появился на людях в почти маскарадном костюме, увешанный знаками и предметами, напоминающими о смерти. К башмакам он прикрепил изображения черепов, такие же мёртвые головы болтались на концах шнурков костюма.

И действительно, по возвращении в Париж он открыл карнавал в своём новом королевстве. Маскарад был и сущностью, и формой Генриха III. Следуя какому-то тайному, но властному призыву своей натуры, он начал переряживать и тело, и душу. Сначала он стал появляться на придворных выходах в серьгах, затем ввёл в моду пышные короткие панталоны выше колен, напоминавшие фижмы, и увеличивавшие бедра мужчин. Наконец, однажды на Крещение, он появился перед ошеломлённым двором, одетый в кафтан с круглым вырезом на обнажённой груди, с шеей, утопавшей в расшитых брыжах, с волосами, перевитыми жемчужными нитями, посасывая конфеты и играя шёлковым кружевным веером. «Его выщипанный подбородок, — содрогаясь от отвращения, повествует гугенот Агриппа Д`Обинье, — его лицо, вымазанное румянами и белилами, его напудренная голова заставляли думать, что видишь не короля, а накрашенную женщину… Радуясь новому наряду, он весь день не снимал этого чудовищного костюма, настолько соответствовавшего его любовным вкусам, что каждый в первую минуту не мог решить — видит ли он короля-женщину, или мужчину-королеву».

Генрих III ввёл при дворе рабский этикет, якобы заимствованный из придворных обычаев Византии — почти божественные почести воздавались не только самому королю, но и, например, королевскому бульону и вину; указ предписывал придворным уступать дорогу королю, «прижимаясь к стене», а чтобы они могли обращаться к нему, как к женщине, Генрих первым принял титул Величества, возмутивший свободные умы того времени. Поэт Ронсар с ироническим презрением писал одному из своих друзей: «Не удивляйся, Бине, если ты видишь, что наша Франция… служит теперь посмешищем для народов и королей… При дворе только и разговору, что о Его Величестве: Оно пришло, Оно ушло, Оно было, Оно будет. Не значит ли это, что королевство обабилось?»

Тогда возле Генриха появились молодые люди, получившие в народе прозвище миньоны («милашки»). Их звали Кайлюс, Можирон, Сен-Мегрен, Грамон, де Жуаез, Сен-Люк, Сагонь и де ла Валетт. Это были самые смелые дуэлянты во Франции. Круг сверкающих шпаг окружил трон, но король принуждал этих Ахиллесов наряжаться чуть ли не женщинами. «Эти очаровательные милашки, — свидетельствует современник, — носили довольно длинные волосы, которые они постоянно завивали с помощью разных приспособлений. Из-под бархатных шапочек завитые локоны ниспадали на плечи, как это обыкновенно бывает у шлюх в борделе. Им также нравились полотняные рубашки с сильно накрахмаленными гофрированными, шириной в полфута, воротниками, так что их головы казались головой Иоанна Крестителя на блюде. И вся остальная их одежда была в том же духе». Занимались они в основном тем, что играли, богохульствовали, резвились, танцевали, распутничали и всей компанией неотступно следовали за королём, куда бы он ни направился.

Королевская похоть направлялась и на других мальчиков как благородного происхождения, так и простолюдинов. Однажды он сомлел при виде дворцового обойщика. «Видя, как он, стоя высоко на двух лестницах, прочищал подсвечники в зале, — пишет очевидец, — король так влюбился, что стал плакать…».

Парижане, как добрые подданные, начали подражать королевским наклонностям (это было особенно необходимо тем придворным, кто хотел понравиться королю). Женщины, лишённые мужского внимания, тоже стали искать утешения друг у друга… «Так же, как мужчины нашли способ обходиться без женщин, — с горечью пишет хронист, — женщины научились обходиться без мужчин».

Жизнь Генриха III была двойной оргией, придворной и религиозной, этот пресыщенный развратник кидался из одной крайности в другую, чтобы освежить свои увядшие чувства и оживить разлагавшийся мозг. Мемуары того времени отмечают эти превращения чуть ли не на одной странице. «В первый день масличной недели, — читаем у одного хрониста, — король и брат короля отправились вместе со всеми своими миньонами и фаворитами по улицам Парижа верхом и в масках, переодетые в купцов, священников, адвокатов и во всяких других лиц; они скакали, отпустив повода, опрокидывая одних и избивая других палками и жердями, особливо тех, кто были замаскированы, как и они, потому что король в этот день один желал иметь привилегию ездить по улицам в маске».

Но вот занавес падает и снова взвивается, вызывая изумление переменой костюмов. «В воскресенье 5 апреля король был в процессии первым и держал зажжённую свечу в руке во время выноса даров; он пожертвовал двадцать экю, с большим благоговением присутствовал при мессе и всё время перебирал свои чётки из мёртвых голов, которые он с некоторого времени всегда носит на поясе, выслушал всю проповедь до конца и внешне исполнял всё, что подобает истово верующему католику».

Чувственность в соединении с благочестием всегда порождает чудовищ. В религиозный мистицизм Генриха III входили и магия, и кощунство. В одном часослове он велел нарисовать своих миньонов и любовниц в костюмах святых и дев великомучениц и носил с собою в церковь этот кощунственный молитвенник. В башне Венсенского замка, где он жил, хранились все принадлежности колдовства: кабалистические надписи, магические палочки из орехового дерева, зеркала для вызывания духов, дублёная детская кожа, покрытая дьявольскими знаками. Самой скандальной вещью было золотое распятие, поддерживаемое двумя непристойными фигурами сатиров, предназначенное, казалось, для алтаря черной мессы на шабаше.

Королевский двор напоминал корабль с перепившейся командой, который яростный ветер столетия нёс на прибрежные скалы. Генриха III окружали одни западни, заговоры и предательства. Разгоравшийся огонь религиозных войн с двух сторон лизал его трон. Гугеноты, объединившиеся вокруг Генриха Наваррского, и католики, предводительствуемые герцогом Гизом, одинаково ненавидели его. Рядом с ним находились его брат, герцог Алансонский, готовый на братоубийство, и его мать, Екатерина Медичи, старая пряха придворных интриг. Волнения и беспорядки уже охватывали юг страны.