Козел в огороде - Юрий Слёзкин

— Что за славная девчурочка,— говорили иные из домашних хозяек, когда впервые увидели Варьку, пришедшую к ним в город «наниматься». Ей тогда было не более четырнадцати лет. Она стояла у груженной доверху телеги, рядом с рябой телкой, жалобно мукающей розовой мордой и раскачивающейся на широко расставленных, еще не окрепших ногах. На Варьке, несмотря на уже изрядно по-весеннему припекающее солнце, надет был теплый платок и крепко припахивающий отсыревшей псиной кожушок. На ногах, таких же тонких, как и у телки, ерзали набухшие от навозвой жижи валенки. Девочка таращила карие глаза на впервые представившуюся ей картину гудящего воскресного базара и колупала в носу, в ту пору уже выдававшем ее смешливый, живой характер.

Дородный селянин в хозяйственном кобеняке, длинные полы которого шмурыгали по вековечной базарной грязи, калякал с громадянами о вводимом тогда продналоге, а громадянки оглядывали и пошлепывали телушку, прицениваясь и высчитывая, что будет выгодней — купить ли телушку целиком, со всеми ее потрохами, или отвесить себе у мясника соответствующие части телятины. Расчеты и соображения свои они, разумеется, вели вслух, то и дело вступая в пререкательства друг с другом и ища сочувствия и поддержки у Варьки, которая на все обращаемые к ней вопросы отвечала деловитым, но весьма односложным:

— Угу!

Тем часом подоспело к телеге еще несколько покупательниц, среди которых оказалась кондитерша Близняк. Обширная дама хозяйским оком оглядела сначала телушку, как бы взвешивая мысленно ее нежные молочные мясы, потом, не поворачивая головы, косо воззрилась на Варьку, кратко спросив:

— Твоя?

— Угу! — охотно ответила Варька, в свой черед пожирая любознательным взглядом необозримые пространства близняковской фигуры.

— Продается? — продолжала допрос кондитерша.

— Угу! — все так же обязательно повторила Варька.

— Сколько?

На этот вопрос повернулся дородный селянин, оказавшийся владельцем и телушки и Варьки. Он прищурил глаз на мамашу Близняк и соответственно с ее комплекцией заломил цену. Кондитерша, нимало не задумавшись, предложила ему с его цены любую половину. Селянин молча плюнул и показал покупательнице спину. Близняк вынула из бисерного ридикюля ассигнацию, сунула ее Варьке в руку и потащила за собою телку, ухватив ее за уши. Телка, еще недостаточно сведущая в экономике, охотно сделала два шага вслед за покупательницей, но тут же, ослабев, упала. Варька бросилась ее подымать, причем впервые высказалась пространно:

— Да шо вы робите? Да ж она маленька! Да ж она ходить не умее… Она с раннего свита от мамки, не евши… сдохне — тады що? — после чего, подхватив телку на руки, ткнулась носом ей в морду.

— Вот видишь,— сказала селянину Близняк с укоризной,— а ты еще не хочешь уступить. Твоя дочка конечно, умнее тебя — она понимает. Не продашь телку, все равно сдохнет… домой не довезешь… Конечно… бери деньги и отнеси ее ко мне…

— Пусть сдохнет,— ответил селянин, продолжая стоять к покупательнице спиною.

Тут подошла к нему Варька, держа на руках телку, безнадежно свесившую голову и высунувшую язык,— толкнула его под локоть и сказала:

— Тату, а тату, примай гроши, я снесу телку…

Селянин повел на нее одним глазом, не глядя зажал в кулак протянутые ему деньги и как ни в чем не бывало продолжал свою беседу, а Варька, прижав к груди обеими руками сосунка, выставив вперед для большей устойчивости живот, зашлепала валенками по грязи впереди плывущей кораблем мамаши Близняк.

Вот тут-то и услыхала девочка одобрительные по своему адресу возгласы со стороны иных обывательниц, считавших нелишним похвалить покупку состоятельной кондитерши, а уж заодно и чумазую девчонку. Вот с этой-то минуты и проросло в сердцах обывательниц то семя надежды, которую впоследствии Варьке суждено было разрушить.

Принеся в близняковскую кухню телушку и свалив ее на пол, Варька деловито произнесла вторую фразу:

— Треба швидко зарезать…— после чего снова на все вопросы отвечала выразительным «угу!».

Эта ли краткость и быстрота ответов, сила ли, какую проявила четырнадцатилетняя девчонка, протащившая на руках длинноногую телушку не запыхавшись, или деловитость ее замечаний относительно той же телушки, удачливость ли самой покупки — трудно сказать, что́ именно подействовало на кондитершу, но допрос ее, какой она учинила Варьке, хотя и велся с обычным хозяйским пристрастием, однако закончился весьма быстро к обоюдному удовольствию. Варька, натянув на нос платок, слетала на базар к тятьке и через десять минут, скинув кожушок и валенки, уже орудовала на кухне. А мамаша Близняк уверенно говорила соседкам:

— Крепка девка… Дура, конечно, но ничего, вышколю… пригодится. Хорошо, что деревенская… без фокусов… и в союз не нужно записывать… просто так, гостит у меня, родственница… Конечно, придется приодеть, зато от грязной работы не станет отлынивать и расторопная…

— Приятная мордочка,— соглашалась соседка справа — и глазки такие живые… понятливые…

— Вонять будет,— сомневалась соседка слева,— эти деревенские всегда воняют…

— Вымоем! — отвечала Близняк.

— Все равно вонять будет, я знаю,— настаивала на своем соседка слева.

— А мы ее, конечно, в комнаты вонять не пустим…

— Зато лишнего часа считать не будет, дней отдыха разных выдумывать не посмеет,— поддерживала хозяйку соседка справа.

— За пустяшное слово в суд не потянет,— подхватывали другие, тотчас же приходя в благородное негодование,— прибавки не спросит… А то ведь с нашими сладу нет. Что же это такое? Прямо у прислуги в лапах! Того и жди какой-нибудь пакости! И все о своих правах. А где же наши права? Треплют хвост по собраниям, а после за их интересное положение — мы же плати.

— Нет, умненько поступили, Евдокия Федоровна, что взяли деревенскую девочку. Бога будете благодарить.

И точно, мамаша Близняк одним махом поймала двух зайцев — телятинка из телушки получилась на славу — нежная, белая, сахарная. Вся телушка пошла впрок: из ножек — восхитительное заливное с хреном, из почки и печенки — слоеные пирожки, а головка под томатным соусом с каперсами и оливками — любимое блюдо папаши Близняка — удалась так, что будь бы папаша пятью годами помоложе, бес его знает, каких бы он на радостях и из благодарности не натворил хлопот своей супруге. Варька тоже оправдала себя вполне. И отъелась довольно быстро, не очень отяготив хозяйский бюджет, и воняла по-божески, в меру, и справлялась со всем легко, быстро и весело. А главное, ни о каких союзах, ни о каких выходных днях даже не помышляла. На вопросы отвечала все так же кратко «угу», что тоже было весьма удобно. Правда, вскоре прибавилось у нее к «угу» еще два слова, тоже коротенькие, но звучавшие несколько самонадеянно.

— А негож! — вскрикивала она, когда была в особенном ударе, когда ей казалось, что все трын-трава, все может осилить молодой задор.

Округлое, пополневшее лицо ее при этом улыбалось не без лукавства, а глаза чертенятами поглядывали из-под густых бровей.

Но и это восклицание не вызывало никаких опасений в сердцах обывательниц.

— Славная девушка эта Варька,— говорили они,— везет же Близнячихе, вот бы нам такую! Ведь она с нее две шкуры дерет, а девчонке все нипочем. Давно таких не было прислуг. И верная какая — никогда со двора не сбежит, даже знакомства с другими прислугами не заводит. Только в церковь ходит исправно… служит прямо даром. Аккуратная — двух платьишек за год не износит… босиком все — летом и зимой. Ей даже Евдокея Федоровна говорит: «Простудишься», а она свое: «А негож!» Умница, прямо умница! Клад! Вот бы у кого поучиться нашим профсоюзницам! Таких бы больше — никакой революции не нужно и полная сознательность…

— А не пробовали вы ей предложить немного больше?..

— Пробовала…

— Ну, и что же, не идет?

— Нет, не идет…

— Удивительно!..

Но вскоре появился первый тревожный знак. Варька обогатила свой лексикон еще одним словом, правда, совершенно безобидным и не советского производства, но все же несколько двусмысленного характера. Слово это было: рататуй. Где она его подхватила, неизвестно, но оно ей, очевидно, очень понравилось, потому что она стала его употреблять каждый раз, когда находила необходимым выразить кому-нибудь или чему-нибудь свое порицание.

— Рататуй! — вскрикивала она весело, но достаточно выразительно.

Конечно, в сравнении с ругательствами, какие себе позволяли другие близняковские служащие, это слово казалось мальчишкой и щенком, однако повод, вызвавший это слово,— дух возмущения, дух порицания — невольно наводил на размышления. Но надежды все же не были обмануты. Рататуй на языке не мешал рукам делать свое дело исправно и ловко. И вдруг… Опять это трагическое «вдруг». Надежды стали осыпаться лепесток за лепестком, как розы, прохваченные нежданным августовским морозом. У Варьки обнаружили потертую книжицу «Звездное небо». Оказалось, что по ней она научилась читать. Потом в разных неподходящих местах нашли замасленные обрывки с убийственными каракулями, выведенными, несомненно, огрубевшей и сильной рукой Варьки. Вслед за сим пошли открытия одни за другими, и в течение не более последних шести месяцев оказалось, что Варька обзавелась профсоюзной книжкой, прочла больше десятка дрянных брошюрок, занялась физкультурой, открывала зимой у себя в чулане форточку, изучала политграмоту, нацеливалась на «Азбуку коммунизма» и заглядывала не раз в комсомольский клуб. А однажды в воскресный день, умывшись и приодевшись в заплатанное, но чистое сарпинковое {23} платьишко, повязала черные космы красным платочком и, явившись в столовую к папаше Близняку, положила перед ним расчетную книжку и сказала: