Обвиняемый - Рин Шер

потрудилась надеть какую-либо обувь. Я привыкла и даже наслаждаюсь ощущением песка между пальцами ног. Мои ступни ощущают прохладу после того теплого дня, который у нас был.

Пламя, горящее передо мной, отбрасывало теплый оранжевый отблеск на окружающее пространство, в том числе и на его лицо.

Как только минуту назад я вышла на задний двор и увидела огонь на пляже, я поняла, что приду сюда, еще до того, как осознала, что мои ноги движутся в этом направлении.

Чем ближе я подхожу, тем больше вижу огонь, отражающийся в его глазах. Это заставляет их светиться, как у хищника в ночи. Я чувствую себя мотыльком, которого тянет на пламя, хотя я знаю, что это опасно.

Он еще не заметил меня, полностью погруженный в свои мысли, смотрящий на горящее дерево, как будто в нем содержатся ответы на все жизненные вопросы.

Как только я подхожу, я сажусь на песок, не совсем напротив него, не говоря ни слова.

Я намеренно не смотрю на него сразу, мне нужно время, чтобы собраться с мыслями, и вместо этого сосредотачиваюсь на потрескивающем огне. Когда я, наконец, поднимаю глаза, чтобы посмотреть на него, я почти сожалею о своем решении прийти сюда, и я начинаю задаваться вопросом, почему я это сделала в первую очередь.

Ясно, что я нарушила его покой. Спокойное выражение, которое я видела на его лице всего несколько мгновений назад, теперь сменилось сердитым взглядом и стиснутой челюстью. А еще есть его нога, которая беспокойно постукивает по земле.

Что ж, я уже здесь, так что могу воспользоваться этим по максимуму.

— Привет, — наконец, говорю я и тут же чувствую себя идиоткой.

Несколько дней назад он буквально обхватил меня рукой за шею и велел держаться от него подальше. И вот я говорю «Привет».

Он, конечно, не отвечает; он даже не смотрит на меня. Но он, действительно, начинает потирать ладони о свои спортивные штаны, как будто обдумывает, что сказать.

Наконец, он поворачивается ко мне и говорит. — Десять лет. — Сначала я не понимаю, о чем он говорит, но потом вспоминаю, что спрашивала его, как долго он пробыл в тюрьме, когда мы были на лодке. Он подтверждает, что это то, о чем он говорит, своими следующими словами. — Ты хотела знать, как долго я был в тюрьме. Десять лет.

Его внимание возвращается к огню, когда я ничего не говорю в ответ. Это довольно долгий срок. Дело не только в том, что он сел в тюрьму на десять лет, но и в том, что он, действительно, пропустил этот отрезок жизни на воле. Это своего рода безумие — думать о том, чтобы так долго быть вне мира. Когда это случилось, он был почти совершеннолетним, а значит, сейчас ему было под тридцать.

Я немного удивлена, что он, действительно, добровольно рассказал мне кое-что. Но, если ему хочется поделиться этим со мной, тогда, может быть, он готов ответить на некоторые другие вопросы?

Я решаю пойти на это. — Чт…

— Это, правда, видишь ли, — говорит он, прерывая меня. — Она нравилась мне много лет, и мне просто надоело ее ждать, как ты и сказала. Итак, я накачал ее наркотиками, затем отвез в поле и трахнул. — Он поворачивается всем телом так, что все его внимание сосредоточено прямо на мне. — Однако в ту ночь я допустил пару ошибок. Одна из них в том, что я не дождался, пока ей исполнится восемнадцать, чтобы ее не считали несовершеннолетней. Другая, я слишком долго болтался в том районе после этого.

Я знаю, что он полон решимости выставить себя в плохом свете. Он пытается сделать вид, что ему насрать.

Его слова предназначены для того, чтобы шокировать меня и заставить возненавидеть его еще больше, заставить меня съежиться от страха рядом с ним.

Они предназначены для того, чтобы добраться до меня.

И они это делают.

Я ненавижу то, что он сделал. Это абсолютно ужасно. Тошнотворно.

Но он не знает.

Он не знает этого, хотя и произносит ужасные слова.

Несмотря на то, что его лицо выглядит сердитым и словно высеченным из твердого камня, его глаза рассказывают совсем другую историю.

Он ненавидит то, что он сделал.

Он, действительно, сожалеет об этом.

Теперь он уже не тот человек.

Но по какой-то причине, ну, на самом деле, очевидной причиной было бы то, что все в городе относятся к нему, как к дерьму, он старается держать всех подальше.

Итак, я не реагирую на его слова. Я не корчу ему рожу, не встаю и не ухожу. Вместо этого я удерживаю его взгляд, пока он, наконец, не отводит его.

— Почему ты продолжаешь приходить сюда? — Спрашивает он через несколько долгих секунд, когда не получает того результата, на который рассчитывал. Тот же самый вопрос, который он задал мне на днях.

Я пожимаю плечами. — Я думаю, я здесь, чтобы быть твоим другом.

Он издает издевательский смешок. — Может быть, мне не нужен друг.

— Верно. Возможно, он тебе не нужен. Но он нужен всем.

Джейкоб садится прямее, на этот раз в его глазах горит внутренний огонь, как будто я только что что-то зажгла внутри него. — Ты, должно быть, блядь, в бреду, если думаешь, что друг стоит этого дерьма.

Интересно, он говорит это из-за своих старых друзей? Тех, которых я видела на фото. Я действительно не могу винить их за то, что они не остались с ним, если это то, что он имеет в виду.

И в любом случае, его ситуация тоже не совсем обычное явление для большинства людей.

— Я не брежу, чтобы хотеть провести с кем-то время.

Он тычет языком в щеку, как будто сдерживая свое раздражение, прежде чем ответить.

— Кто-то может проводить с тобой время, разговаривать с тобой, говорить тебе то, что ты хочешь услышать, но, в конце концов, когда дело доходит до драки, они заботятся только о себе. Они бросят тебя в мгновение ока, если это их устроит.

Я качаю головой на его слова. Я мало что знаю о настоящих друзьях, но я отказываюсь верить, что все это делается из эгоистичных побуждений, а не по принципу «брать-давать».

— Я не думаю, что это относится ко всем.

— Это так. Ты увидишь. Все, что ты делаешь, это заполняешь какое-то крошечное пространство в их жалких жизнях.

— Разве мы все не просто заполняем пробелы в жизни друг друга? Независимо от того, друг ты или нет? И является ли это временем, которое