Игра Первых - Юлия Качалова

Проснулись они одновременно. Судя по тому, как потемнело и похолодало, солнце в Большом мире зашло.

– Я заснул? – просипел спросонья Алзик.

– Мы оба, – улыбнулась Синголь. – Зато ты уже можешь видеть без защитного пояса. Закрой глаза и открой рот!

– Я же только что открыл глаза! – возмутился охой.

– Так закрой снова! А рот открой. Пожалуйста, сделай, как я прошу!

Синголь начала по ягодке вкладывать юноше в рот дикую малину. Смотреть, как он пробует, наслаждаясь новым вкусом, доставляло ей большее удовольствие, чем лакомиться самой. Алзик остановил её жестом:

– Что это?

– Малина.

Синголь попыталась сунуть ему в рот очередную ягоду, но он отрицательно помотал головой:

– Не надо. Когда съедаешь много, перестаёшь чувствовать вкус. Что такое малина?

– Ягоды. В Большом мире есть много разных ягод и фруктов. Но сегодня на ужин лиса подарила нам куропатку.

– Кто подарил? Что?

– Ужин подарили! Только его ещё нужно приготовить, а это целая история!

* * *

Закатные лучи догорели, и в сумерках охой вполне мог видеть. То, что открылось ему снаружи, завораживало настолько, что Алзик замер, потрясённый. Он впитывал в себя Большой мир, вдыхал его, созерцал, вслушивался в него. А в Большом мире всё менялось ежесекундно! Каждое мгновение дарило новые краски, запахи, звуки, ощущения! Синголь не мешала юноше, всецело погрузившись в приготовление ужина. Она споро соорудила из камней круг, нашла пологий глиняный склон, обмазала тушку птицы глиной, натаскала хвороста и занялась разведением огня. Когда куропатка запеклась, девушка отправилась за спутником. Задрав голову кверху, охой по-прежнему стоял там, где Синголь его оставила. Она пристроилась рядышком и тоже залюбовалась небом, усеянным звёздами. От куропатки Алзик отказался:

– Не могу сейчас есть.

Зато вода из горной реки ему понравилась. Симхаэтке было немного обидно, что её друг пренебрёг ужином, на который она потратила столько усилий.

– Ты определил, куда идти? – спросила Синголь.

– В общем, да. Но Большой мир так изменчив, я не знаю здесь ориентиров.

– Направление обычно определяют по солнцу. Оно всегда восходит на востоке, а заходит на западе. Мы видели, куда село солнце, значит, запад – там. Ещё можно ориентироваться по звёздам. Вон та яркая звезда всегда указывает на север. Думаю, нужно идти по течению речки, и она приведёт к пещере Старца. Правда, горный поток – попутчик ненадёжный, петляет как заяц и в любой момент может оказаться в глубоком ущелье.

Алзик не понял, как кто петляет речка, слова про восток – запад – север тоже. Синголь задумалась. Охою, конечно, лучше идти при свете звёзд, поскольку неизвестно, защитят ли от солнца его глаза и кожу слюдяные пластинки и шляпа из лопухов. Однако идти ночью без тропы равносильно самоубийству. Даже днём без тропы путь опасен и тяжёл! «Правильнее будет расстаться с Алзиком, не подвергать его жизнь риску», – напомнил о себе разум, и сердце Синголь тоскливо сжалось.

– Алзик, ты должен вернуться в Дом охоев, – еле слышно выдавила девушка.

– Вроде ты была не против моей компании? Когда ты сказала: «Не оставляй меня», я поверил, что нужен тебе. Это всего лишь уловка? Я требовался тебе только в подгорном Доме?

– Что ты говоришь, Алзик?! Я впервые обрела друга, о котором всегда мечтала! Если бы ты знал, как я не хочу с тобой расставаться! Но… Большой мир тебя убьёт! Для тебя здесь смертельно всё! Ты не представляешь, с чем придётся столкнуться! Не только солнце, но и непроходимые дебри, полные диких зверей, змей, насекомых…

– Пока не представляю, – согласился Алзик, – но ты мне покажешь. Пойми, ни одному охою не выпадал шанс побродить по Большому миру с такой проводницей! Ты отдаёшь приказы чудовищам, сокрушаешь каменные плиты, ставишь на место выскочек и вправляешь вывихи. Если я упущу такую возможность, никогда себе не прощу!

– Не верю, что ты собираешься идти со мной из чистого любопытства! Опять что-то недоговариваешь?

– Недоговариваю, верно. – парень опустил голову. – Я боюсь отпускать тебя одну. И очень боюсь, что в Большом мире вместо помощи буду лишь затруднять твой путь. Но сильнее всего боюсь остаться в Доме охоев и никогда не увидеть тебя. Ну, вот, я сказал всё. Ты довольна?

Сердце Синголь возликовало!

– Только у меня к тебе одна просьба. – Светлые глаза юноши взглянули на симхаэтку с непривычной серьёзностью. – Если считаешь меня другом, Синголь, не наставляй больше на меня эту свою штуку. Я же не Кирхой и не монстр из озера Хой-Лор. Просто доверяй мне как другу. А теперь давай свой ужин.

Крошечный кусочек птичьего мяса Алзик жевал очень долго.

– Странный вкус, нужно привыкнуть. В целом съедобно.

Синголь не знала, обижаться ей или смеяться! О вкусах не спорят! Кому ломкая лепёшка из сушёных водорослей, кому запечённая куропатка! Правда, следовало признать, что соли действительно не хватает. Убрав куропатку в шляпу-корзину, девушка спросила:

– Так в каком направлении нам идти?

– В том. – Охой махнул рукой и вдруг застыл.

Симхаэтка ничего не увидела, зато услышала пыхтение, звуки осыпающихся камушков и раздвигаемых ветвей. И мгновенно вспомнила крупные кости, валявшиеся у воды. «Наверняка, возвращается хозяин этого места! Вот, Алзик, и начинается твоё знакомство с Большим миром». Синголь схватилась за кулон. Как раз вовремя, потому что в двадцати шагах от них из кустов вывалился медведь.

* * *

Нет, он не был здесь хозяином, да и желанным гостем тоже. Запахи и следы подсказывали, что здешний хозяин – весьма серьёзный зверь и не потерпит вторжения на свою территорию. Но запахи помёта казались старыми – вероятно, хозяин ушёл выше по течению реки, туда, где нерестится лосось. Наверняка облюбовав самое уловистое место. А он, бродяга, на хорошее место не претендует. Молод ещё и слаб, чтобы на что-то претендовать, любое местечко у воды подойдёт, лишь бы дали полакомиться рыбкой и не прогнали. Но, как назло, вожделенное место оказалось занято. Не своими! И даже не просто чужими, а страшными безволосыми существами на двух лапах, от которых исходили вибрации, как от растревоженного улья диких пчёл. С дикими пчёлами медведь однажды столкнулся, когда неловко полез за мёдом, и навсегда запомнил их ярость. А теперь здесь эти!

Мать всегда наставляла их с братишкой не связываться с безволосыми. «Они кажутся хрупкими и слабыми, но несут смерть, – не раз повторяла мать. – Хуже бешеной лисицы! Уходите, как только их почуете!» А вот, поди ж ты, на безволосых его и вывело! И всё потому, что ветер относил в сторону их запах, а слух у него не очень. С тех самых пор, когда братик во время игры заехал ему лапой по уху так, что в голове что-то лопнуло, и перестало одно ухо слышать. Или, может, потому что не везёт ему по жизни. Ну не безволосым же это объяснять! Надо уносить ноги, пока цел…

«Стоять!» – приказ шёл изнутри, и молодой медведь замер. Вся короткая жизнь, от несмышлёного медвежонка до бесприютного одинокого бродяги, промелькнула перед ним как в калейдоскопе.

* * *

Вот мы с братишкой в материнской берлоге, где появились на свет. Мать спит, а мы сосём жирное вкусное молоко и тут же блаженно засыпаем. Во сне мы обрастаем шёрсткой, открываются ушки и глазки, появляются любопытство и интерес к жизни. Вот мать впервые покинула берлогу, мы ещё не можем следовать за ней, и мать остаётся возле дома. Она сильно исхудала и оголодала за время спячки. Наконец мать решила, что мы достаточно окрепли и пора искать еду. Так началось наше первое путешествие, в котором мы следовали за матерью как привязанные, пыхтя, сопя, стараясь изо всех силёнок не отстать от её размашистой поступи.

Ранней весной голодная мать питалась всем, что удавалось отыскать, и продолжала кормить нас молоком. Когда потеплело, мы рыскали по солнечным склонам, поедая траву, выкапывая сочные клубни, коренья, вытаявшие из-под снега орехи. Потом пошли ягоды, затем настал период нереста лососей, и мать повела нас к реке. Она была очень боязливой, старалась избегать любых встреч, довольствуясь местами, где можно было поймать ослабевшую рыбу. Нам доставались материнские объедки, но мы не жаловались. Наступила осень, большую часть нашего рациона составляли орехи и жёлуди. Мать всё ещё позволяла нам лакомиться молоком. Ближе к середине осени она нашла место прежней берлоги, и мы заснули. А когда солнышко стало пригревать, проснулись от голода.

Во вторую весну мать недвусмысленно дала понять, что на молоко нам с братом рассчитывать больше не стоит. Она по-прежнему учила нас разрывать муравейники и доставать вкусных личинок, находить сладкие травы, прятаться от опасности. Но наши игры и бесшабашная возня стали её раздражать всё чаще. Когда наступил период нереста лососей, мы с братишкой уже сами пытались отлавливать истощённых нерестом рыб. Потом пошли орехи, жёлуди, всё складывалось прекрасно до самого наступления заморозков, когда пришлось вернуться в родную берлогу.